Роль личности во внешнеполитическом процессе опосредуется:

Во-первых, характером исторической (международной и внутринациональной) ситуации, точнее, соответствием личных особенностей политика "запросам истории". Другими словами, нужный человек должен оказаться в нужном месте в нужное время, чтобы повлиять на ход истории.

Во-вторых, личный фактор играет особенно заметную роль в диктаторских режимах, а также в "закрытых обществах", где в политическом процессе доминирует один лидер или узкая группа политиков.

В-третьих, то влияние, которое личность политика оказывает на процесс принятия решений, зависит от самого типа этого решения. В наибольшей степени оно проявляется в кризисных ситуациях, когда, с одной стороны, требуются нестандартные подходы, с другой - ограничен круг участников.

Наконец, решения, принимаемые в верхних эшелонах власти, где индивиды свободны по крайней мере от давления вышестоящего руководства, в большей мере несут на себе отпечаток личности политика.
 

Реальность и ее образ

Помимо перечисленных выше обстоятельств, составляющих как бы внешний план деятельности политика, дающий ему большую или меньшую свободу действия, существует еще внутренняя "психологическая" среда личности политика, проявление которой не связано ни со служебным положением, ни с принадлежностью к той или иной ветви власти.

"Психологическая" среда политика не сводится к силе его харизмы или эмоциональному складу, хотя это и важные элементы внутренней природы личности. Значительно важнее (когда мы говорим не просто о личности как таковой и даже не просто о лидере, увлекающем за собой массы, а о политике, участвующем в реализации государственных интересов) определить, насколько адекватно он способен воспринимать внешнюю реальность и насколько рационально он интерпретирует воспринимаемое. На этих сюжетах главным образом и фокусируются эмпирические исследования американскими учеными роли личности в политике.

Подобно всякому другому человеку, политик воспринимает мир сквозь призму сложившихся у него ранее ценностей и убеждений. Они играют роль своего рода "сита", просеивающего внешнюю информацию. Как заметил один известный исследователь международной политики Кеннет Боулдинг, "мы должны признать, что люди, принимающие решения в политике, реагируют не на "объективные" факты ситуации, а на свой "образ" ситуации. Наше поведение детерминировано не тем, каков мир на самом деле, а тем, каким он нам представляется"^*. Очевидно, что чем больше разрыв между образом реальности и самой реальностью, тем выше вероятность ошибочных политических решений и тем опаснее и непредсказуемее могут быть последствия. Особенно нежелательно это, когда такой разрыв имеет место в сознании политиков высокого уровня.

Какие же факторы влияют на формирование образов ситуации в процессе реализации внешней политики? Многие исследователи полагают, что центральным психологическим моментом в формировании образа другого государства является видение его в качестве оппонента или даже врага, явного или скрытого. В любом случае другому государству часто приписывается враждебность, которой на самом деле нет, или же за враждебность принимается естественная конкуренция. Соответственно этому строится и политика данного государства, полная недоверия к воображаемому противнику. Естественно, это вызывает у последнего аналогичную ответную реакцию. Возникает ситуация "зеркального образа", когда каждая сторона видит другую как врага или "дьявола", а себя как морально чистую, правую, справедливую и т.д. Такой процесс порождает спиральный конфликт, постоянно угрожающий перерасти в большую войну, для чего достаточно маленького инцидента.

Так, большинство контент-анализов, посвященных европейской политике накануне первой мировой войны, показывает, что политики всех государств рассматривали поведение государств, относящихся к другому военно-политическому блоку, как враждебное (независимо от того, было ли так на самом деле). Война, что называется, "витала в воздухе", и она не могла не начаться в такой обстановке, хотя многие европейские политики и не стремились к войне целенаправленно. Более того, и Тройственный союз, и Антанту, по крайней мере вначале, их участники рассматривали как оборонительные (друг от друга) союзы, созданные с целью сдержать возможного агрессора. Совершенно аналогичный сценарий наблюдается и в советско-американских отношениях в период "холодной войны" с той лишь разницей, что на этот раз дело не успело дойти до "горячей" войны.

Справедливости ради заметим, что очки, сквозь которые политики смотрят на мир, не всегда черны. Временами в них могут оказаться и розовые стекла, хотя эта ситуация встречается в международной политике несравненно реже, чем описанная выше. В этом случае вместо преувеличенного чувства опасности политики могут проглядеть угрозу, действительно существующую. Одним из наиболее часто приводимых примеров такого благодушия является японская атака на Перл-Харбор, когда американские официальные лица, исходя из того, что уровень мощи Японии несоизмеримо ниже, чем США, игнорировали информацию о скорой атаке, включая сообщения радиолокационных станций о приближающейся армаде самолетов.
 

Так было...

На формирование внешнеполитических образов большое влияние оказывает опыт истории. Например, опыт "Мюнхена" (политика попустительства по отношению к агрессору) оказал глубокое воздействие на все поколения американцев после второй мировой войны. Это было важнейшим обстоятельством, побудившим президента Трумэна незамедлительно вмешаться в события на Корейском полуострове в 1950 г. Десятилетие спустя та же мюнхенская аналогия была вновь использована американскими лидерами по отношению к событиям во Вьетнаме - стране, которую изобразили "костяшкой домино", падение которой может повлечь за собой падение всех других "костяшек" Юго-Восточной Азии. Позднее оказалось, что в обоих случаях несправедливое использование исторических аналогий привело к неверному восприятию обстановки и способствовало принятию американцами опрометчивых внешнеполитических решений.

В частности, в Корее две ядерные державы - США и СССР - в первый раз оказались в прямом военном конфликте (хотя и неофициально). Между тем ситуация здесь вполне могла быть интерпретирована как локальный региональный конфликт, не требующий столь масштабного вмешательства американцев. Но Трумэн, как и большинство американских политиков, рассматривал Корейскую войну как часть глобального вызова, которому надо противостоять в полную силу. По словам Эрнста Мэя, "история взяла верх над трезвым расчетом"^**.
 

Доверять ли другим?

Здесь нельзя не сказать и о специфическом историческом опыте конкретного государства, влияющем на восприятие его политиками внешнего окружения. Национальные имиджи самих себя в окружающем мире и других в отношении к себе часто являются довольно устойчивой национальной традицией, сохранившейся как в семейных преданиях, так и в учебниках отечественной истории. Опасность, и немалая, здесь состоит в том, что исторически обоснованные для своего времени образы могут ошибочно применяться к современности, изменившимся обстоятельствам. Это, например, способно проводить устойчивые "фобии" (априорно отрицатальное отношение к какому-то государству), руководствуясь которыми, политики могут прийти к катастрофическим внешнеполитическим результатам.

О традиционном франко-германском противоречии в Европе написано было немало. Однако на сегодняшний день ситуация настолько изменилась, что французы, скорее, рассматривают Германию как союзницу в своем соперничестве с "англосаксами" (США и Великобритания) в сфере финансов, торговли, европейской интеграции и в постоянной борьбе за существование своего языка. В любом случае франко-германские отношения являются ныне главным локомотивом европейской интеграции и развития.

Иначе обстоят сегодня дела в России. Иностранцы в прошлом часто упрекали Россию (и Советский Союз) в недоверчивом и подозрительном отношении к внешнему миру. По-видимому, это во многом соответствовало действительности, но вместе с тем на протяжении веков такой образ внешнего мира имел и историческое оправдание: гигантская протяженность внешних границ, выход в различные культурные и политические регионы, т.е. больше, чем у других государств, внешних угроз. Сегодня мир меняется. Нельзя сказать, что исчезли все старые угрозы, довлеющие над Россией, но их характер, бесспорно, сильно изменился. Неизменной осталась только российская недоверчивость к партнерам по международным отношениям.

Проведенные осенью 1994 г. под руководством автора исследования внешнеполитических ориентации студентов выпускных курсов социологического факультета МГУ показали, 26% считают, что у России много врагов во внешнем мире, при этом 21% назвали в качестве "врага № 1" США и Японию. К компромиссам и уступкам во внешней политике студенты-социологи также относятся очень недоверчиво.
 

Личный опыт и политика

Дo сих пор мы говорили о внешнеполитических образах, имеющих в основе своего рода "национальную память". Однако могут быть образы, имеющие намного меньшее распространение, существующие в сознании только отдельных политиков. Такие образы основываются на их личном прошлом профессиональном и жизненном опыте. Что касается прошлого профессионального опыта политика, то примером, на который часто ссылаются американские исследователи, является мотивация поведения Дж. Кеннеди во время Карибского кризиса (1962 г.).

Г. Аллисон, досконально изучивший поведение американских политиков, участвовавших в принятии решений во время кризиса, считает, что, узнав о развертывании советских ракет на Кубе, Дж. Кеннеди воспринял ситуацию в более мрачных красках, чем это было на самом деле,

усматривая в действиях СССР чрезмерную угрозу безопасности США. Некоторые высокопоставленные лица, например министр обороны Р. Макнамара, считали ситуацию менее угрожающей, не оправдывающей выход на грань войны. Г. Аллисон связывает реакцию Дж. Кеннеди с несколькими унизительными для него, как считал сам Дж. Кеннеди, эпизодами в его общении с Н. Хрущевым в 1961 г. Речь идет о некоторых психологических просчетах молодого и еще недостаточно искушенного в политике президента^***. Во время Карибского кризиса у Дж. Кеннеди могло появиться желание реабилитировать себя в глазах противника.

В более общем плане эта ситуация означает опасение политических лидеров по поводу того, что партнер по отношениям использует их реальную или мнимую слабость, проявленную в прошлом, в своих интересах. Это опасение способно исказить адекватное восприятие ситуации в настоящем.

Прошлый житейский опыт тех, кто принимает политические решения, также может влиять на формирование их образа мира. Некоторые исследователи большое значение придают впечатлениям раннего детства. Классическим примером такого влияния считается политическое поведение американского президента В. Вильсона. В отношениях с лидерами других стран, а также с членами американского Сената он проявлял себя как авторитарная личность. Исследователи полагают, что, пытаясь подчинить своему контролю других; он тем самым старался восполнить моральный ущерб, нанесенный ему в детстве его отцом. В поведении В. Вильсона причудливо переплетались авторитаризм и гуманизм, когда он настойчиво искал и не менее настойчиво предлагал лидерам мировой политики варианты национального глобального управления в международных отношениях. По мнению современников, в его исканиях было много иррационального, и, если не считать формального создания Лига наций, они так и не реализовались в задуманном виде, не найдя должной поддержки у политиков других стран.

Хотя все лица, принимающие решения, подходят к ситуации с определенной внутренней предрасположенностью, основанной на их общих представлениях о реальности, у некоторых из них возникающий образ ситуации более открыт, чем у других, т.е. они более восприимчивы к информации, которая противоречит их общим представлениям, и более склонны подвергнуть их ревизии.

Показательным примером в этом случае может быть сравнение двух американских госсекретарей - Джона Ф. Даллеса и Генри Киссинджера. Если мы посмотрим, как каждый из них воспринимал Советский Союз, то увидим значительную разницу. Хотя на протяжении ряда лет оценки Даллесом потенциальных возможностей, международных успехов и неудач СССР, степени его враждебности к

США менялись, неизменным оставался общий жестко негативный взгляд на СССР, что указывает на его крайне закрытый образ мира. Напротив, восприятие СССР Киссинджером было гораздо более открытым и подверженным изменениям. Он был способен перестраивать свои взгляды, используя даже незначительные изменения в поведении оппонента, подталкивая последнего к желательной для себя линии поведения.
 

Не терять голову

Некоторые ученые считают, что в кризисных ситуациях из-за стрессов и ограниченности времени для принятия решений политики проявляют тенденцию строить свое поведение, исходя из установившихся стереотипов противника. В одном из исследований этот вывод был подтвержден методом контент-анализа речей и публикаций 16 политиков разных стран накануне и во время кризиса. Любопытно, что исключение составил только один из изученных политических деятелей. И им оказался советский министр иностранных дел А. Громыко, который во время кризисов, наоборот, демонстрировал стремление к более полному учету информации. Возможно, его стремление "сохранить голову", когда все вокруг теряли ее, было одной из причин его невероятного "долголетия" в политике. Подобную реакцию во время кризиса исследователи нашли только в XIX в. у таких ярких политиков, как английский фельдмаршал Веллингтон и германский канцлер Бисмарк.
 

Пол - не все решает

Рассматривая влияние личностных особенностей политиков на их образ мира, не следует в то же время относить к этим особенностям их биологическую сущность. Например, тем, кто полагает, что женщины в роли политических лидеров менее склонны к военным решениям внешнеполитических проблем, следует напомнить о войне Индии против Пакистана в 1971 г. (премьер-министр Индии - Индира Ганди), о военных действиях Израиля против Сирии и Египта в 1973 г. (премьер-министр Израиля - Голда Мейер), о посылке военных кораблей Великобритании к Фолклендским островам в 1982 г. (премьер-министр Великобритании - Маргарет Тэтчер). Во всех трех случаях действия этих женщин, пользовавшихся репутацией сильных лидеров, в наименьшей мере определялись их биологической природой, а, скорее, подчинялись тем же факторам, которые влияли бы и на поведение лидеров-мужчин, будь они на их месте в то время. Так, Г. Мейер колебалась, брать ли на себя инициативу в военных действиях в ответ на провокации арабских государств в 1973 г. Но ее колебания были вызваны общими для израильских политиков причинами, а именно: она хотела избежать обвинений Израиля в агрессивных действиях со стороны политиков других стран, как это было во время войны Израиля с Египтом в 1967 г.

Итак, мы рассмотрели ряд факторов, определяющих роль личности политиков в процессе принятия решений. Однако в реальной практике внешнеполитические решения очень редко, если вообще это имеет место, инициируются одним человеком. Даже в авторитарных режимах, где роль лидеров, бесспорно, велика, существует определенная элитарная группа, так или иначе участвующая в процессе принятия решения и влияющая на него. Этого достаточно, чтобы возник феномен группового мышления. В какой-то степени он способен исказить действие всех факторов индивидуального сознания, рассмотренных выше, так как поиски группового консенсуса по определенным ситуациям может принудить отдельных членов группы к подавлению любых сомнений, которые бы они учли, если бы работали независимо. В результате, по мнению Ирвина Джэниса, изучающего динамику малых групп, при определенных обстоятельствах этим группам присуща своего рода иррациональность поведения. Джэнис цитирует Ф. Ницше, который писал: "Сумасшествие - исключение у отдельных лиц, но правило у групп". Однако взаимодействие индивидуального и группового мышления во внешней политике - предмет отдельного разговора.

В заключение хотелось бы выразить надежду, что отечественная политическая социология со временем сделает власть предержащих в нашем Отечестве объектом столь же пристального внимания и досконального изучения, как это практикуется в США, чтобы российские граждане имели полную информацию того, как и кем принимаются государственные решения в России, в том числе в области внешней политики.

^* Kennet Boulding. National linages and International Systems. // Journal of Conflict Resolution, 3 (June, 1959), p. 120.
^** Ernest R. May. "Lessons" of the Past The Use and Misuse of History in American Foreign Policy". N.Y. 1973, p. 52.
^*** Graham Т. Allison. Conceptual Models and the Cuban Missile Crisis. // American Political Science Review, 63 (September 1969). pp. 712-715.