Ярким примером консервативно-эволюционной модели общественных преобразований в русской монархической доктрине является программа реформ, предложенная Л.А.Тихомировым. Следуя традиции своих предшественников и единомышленников по монархическому лагерю, Тихомиров считал, что любая реформа должна соответствовать, прежде всего, “руководящим идеям национальной жизни”, и “условиям национального существования”¹.
         Основой эволюционного консерватизма Тихомирова явилась идея “жизнедеятельности нации” – процесса политически-разумной централизованной замены всего социально отжившего новыми элементами в ходе общественной эволюции.
         “Всякое изменение естественно происходит только в тех сторонах прежнего положения, – отмечал он, – которые и требуют и допускают его, на тех пунктах, где уже накопились средства изменения, подобно тому, как растет новая ветвь дерева... Таким образом в обществе является развитие прежнего положения, его эволюция. Это явление и неизбежно и необходимо”² . К проведению любых реформ необходимо подходить очень взвешенно, просчитывать их последствия – “о них (реформах. – Авт.) следует думать с величайшей осторожностью”.
         Л.А.Тихомиров был убежден, что реформа оправдана только в том случае, если “одно, худшее действительно заменяется чем-нибудь лучшим”, приводит общество к позитивным и качественным изменениям в соответствии с потребностями времени. “Разрушение же ничего не создающее, – подчеркивал он, – я считаю вредным, так как оно лишь ослабляет общественный организм”³ . Реформы в государстве должны проводиться в соответствии с исторической логикой, с опорой на собственные традиции, не нарушая органического процесса жизнедеятельности нации: “Всякие новые усилия отдельных людей приспособить социальную среду к своим новым потребностям должны сочетаться с ранее созданным положением, действовать в его рамках, пользуясь теми средствами, которые в нем имеются и, таким образом, не создавать совершенно нового положения, а только изменять прежнее”².
         В подобной эволюционно-реформистской модели, считал Л.А.Тихомиров, есть место и “известному консерватизму”, и “известному прогрессу” – как развитию своих органических, самобытных начал. И здесь Л.А.Тихомиров полемизировал с общепринятыми, сложившимися в западной науке Нового Времени представлениями о прогрессе как поступательном движении от менее сложных форм к более сложным. В социально-политической сфере критерием данного прогресса считался переход от “патриархальных”, “архаичных” видов государственного устройства (монархия, автократия) к новым, “передовым” формам (демократия, правовое государство) вследствие эволюции. По мнению Л.А.Тихомирова, подобная трактовка прогресса была несостоятельна: она не соответствовала ни общественным реалиям, ни фактам социальной психологии народов. Он критиковал, в частности, теорию разделения государств на монархии и республики, введенную Н.Макиавелли, поддержанную в русской науке М.М.Сперанским (и закрепившуюся, кстати, в политологии ХХ в. – Авт.), так как в этой теории игнорировался внутренний смысл, а удерживалась только форма. Сам Л.А.Тихомиров, предпочитая ориентироваться на классификацию Аристотеля, определявшего государственную форму числом властвующих (“один”, “немногие”, “большинство”), неоднократно указывал в своих работах, что на протяжении всей истории человечеством выдвигалось только эти три вечных начала, порождающих три основные формы верховной власти – монархию, аристократию и демократию: “У всех обществ всех времен одни и те же основы. Мы не знаем в обществах других изменений, кроме эволюции одних и тех же основных форм и различия их комбинаций”⁴.
         По мысли Л.А.Тихомирова, эти три формы верховной власти есть типы самостоятельные, особые. Они соответствуют тем трем властным началам, которые обязательно присутствуют в любом обществе, не уничтожая друг друга, а сосуществуя рядом: власть единоличная, власть влиятельной группы (меньшинства) и власть большинства (количества). Но одно из этих начал получает в государстве значение власти верховной, остальные два выполняют подчиненные функции. Л.А.Тихомиров обращал внимание на исторические примеры, когда раз сложившиеся формы верховной власти оставались неизменными на протяжении всей жизни наций этих государств. Византия всегда была монархией, Венеция – аристократией, а Швейцария – демократией.
         В полемике с представителями западнического, прогрессистского направления в социальной науке, которые ссылались на пример либеральных демократий Европы как “передового”, “нового”, “цивилизованного” строя государственных отношений, Л.А.Тихомиров указывал, что ничего нового европейская цивилизация и западный прогресс не принесли, и что в основе “современного типа государства” лежит появление демократии в качестве верховной власти – той верховной власти, которую знает человечество на протяжении нескольких тысячелетий. 
         Он анализировал данное положение на примере французской истории XVIII–XIX вв. и делал следующий вывод: “Французы заменили одни старые формы другими, не менее старыми, и человечеству не открыли ровно ничего, кроме подтверждения того, что ни при какой страсти к новизне люди не могут направлять развитие своего общества иначе, как в формах вечно одинаковых, неизменных по существу”.
         Л.А.Тихомиров полагал, что по смыслу и по содержанию эти три аристотелевских властных начала различны, и уже поэтому не могут переходить один в другой. Но в качестве верховной власти они могут сменять друг друга по господству, что подтверждает и история. Однако переход одной формы верховной власти к другой есть не эволюция в системе государственных отношений, а революция, как результат процессов, актуализировавшихся по тем или иным причинам в обществе, а не в определенном типе власти: “Смену форм верховной власти можно рассматривать как результат эволюции национальной жизни, но не как эволюцию власти самой по себе”².
         Революция представлялась Л.А.Тихомирову худшим вариантом общественных преобразований. Это совершенно необязательный и даже вредный элемент национального развития. Революция лишь констатирует, закрепляет те социальные изменения, которые были достигнуты в ходе эволюции, но при этом она “создает много зла”: насилие, хаос, “гибель лучших людей”, в то время как “худшие” всегда приспосабливаются к любой политической конъюнктуре и становятся даже “вожаками движения”². Чаще всего революции заканчиваются жестокой реакцией, в обстановке которой разумные и осмысленные реформы становятся невозможны. Революции, считал Л.А.Тихомиров, деструктивно сказываются на историческом потенциале нации и на ее способности к политико-социальному творчеству.
         “Для того ли действительно создавалось государство, чтобы привести нацию к необходимости строить новое?” – задавался он вопросом и подчеркивал, что создание государства – дело трудное, а перестраивать его после каждой революционной ломки по несколько раз, “не хватит жизненности ни у какой нации”².
         Поэтому, был убежден Л.А.Тихомиров, исторически сформировавшееся государство “обязано смотреть на себя как на окончательное”, и, следовательно, “установить незыблемо и непререкаемо строй национальный, который естественно устраняет революцию и приводит страну к эволюционному развитию”¹. Именно это положение является, по Л.А.Тихомирову, главным условием национально-ориентированной социальной модернизации.
         Одна из главных задач государственной политики, Л.А.Тихомирову виделась в заботе об исторической, связанной с поколениями предков преемственности и стабильности форм, устоев, принципов общественно-политического устройства: “Солидарность отдельных поколений в целостной жизни нации – есть основа политики, потому что чувство это есть душа нации”². Политика – это инструмент, создающий наилучшие возможности для полноценной жизнедеятельности нации, для поддержания ее материальных и духовных сил. Поэтому и форма государственного устройства, считал Тихомиров, должна основываться на исторических традициях и психологии народа, соответствовать его самобытной культуре и духовным потребностям: “Государственный строй, даваемый нации, должен организовывать ее силы, увеличивать этим ее способность к деятельности, а потому и повышать всенародное самосознание, наполняя его чувством уважения себе и родной стране”⁵.
         Проведя анализ соотношений форм верховной власти на материале русской истории, Л.А.Тихомиров пришел к выводу о том, что Россия является типично монархической страной. Монархический принцип был изначально доминантной формой интеграции российской политической системы, и оставался таковым на протяжении целого тысячелетия. По его мнению, это было предопределено устойчивыми социокультурными, психологическими, геополитическими характеристиками русского этноса.
         По убеждению Л.А.Тихомирова, самодержавная власть в России – это результат русской истории. “Не позволительно было бы не уважать историческую волю народа”, – замечал он и делал вывод: “Поэтому всякий русский должен признать установленную в России власть и, думая об улучшениях, должен думать о том, как их сделать с самодержавием и при самодержавии”³. Л.А.Тихомиров именно в монархии видел гаранта сохранения нацией своего исторического пути развития и избежания крайностей – застоя и революционных потрясений.
         При этом Л.А.Тихомиров неоднократно указывал на то, что монархическое начало власти, являясь базисным и органичным для всей российской цивилизации, не подвергалось научному исследованию: “Чувства, инстинкта (монархического – Авт.) проявлялось в России достаточно, но сознательности, теории царской власти... – очень мало”². Именно недостаточность ясного политического сознания и рационального научного анализа способствовала, по его мнению, постепенной интеграции в структуру монархической государственной организации инородных элементов западной правовой и институциональной системы. Инициаторами этого выступали те слои российской интеллигенции, которых Л.А.Тихомиров называл “обезличенной, оевропеившейся частью русского образованного класса”, обвиняя их в космополитизме, а также в антигосударственной, антинациональной и антицерковной деятельности.
         Л.А.Тихомиров указывал на то, что традиционные российские системы государственных учреждений и правовых отношений находились за весь петербургский период отечественной истории под давлением не своей, а западноевропейской государственной практики и законодательства, что оказывало негативное воздействие на политический процесс в России, влекло за собой дезорганизацию традиционного строя государственных отношений, подрывало, в конечном итоге, монархическую идею в общественном сознании, а вместе с ней и сами основы уникальной российской цивилизации, и неизбежно вело к революционному пути развития. Но Л.А.Тихомиров был убежден в том, что ни социализм, ни либеральная демократия – а именно эти две исторические альтернативы, по его мнению, вырисовывались перед страной – одинаково неорганичны и деструктивны для России^**.
         Мы не склонны к абсолютизации значения самодержавия для России, особенно в политической истории ХХ в. Нам представляется бесперспективными и возможности монархической реставрации в нашей стране. Но заметим, что и сегодня актуальной остается позиция Л.А.Тихомирова – этого ученого и общественного деятеля, отстаивавшего необходимость глубокого исследования фундаментальных национальных, психологических, исторических, культурных, религиозных основ социальной жизни, на которых, в первую очередь, должна базироваться та или иная политическая надстройка. Л.А.Тихомиров настаивал на том, что для политической науки, в первую очередь, отечественной, недостаточно так называемых “средств общечеловеческого наблюдения”. Национальная политическая наука должна быть самостоятельной, непосредственно изучать свою страну, относиться продуманно и взвешенно к любым заимствованным политическим идеям, не быть подверженной слепому влиянию доктрин, исходящих часто из совершенно иных комбинаций социальных и культурных условий, так как такое заимствование может оказать негативное влияние на политическую и культурную жизнь своего народа: “Истинный ученый... должен смотреть на жизнь, на факты истории страны, психологии народа и из них извлекать познание внутреннего закона государственной жизни”². Л.А.Тихомиров связывал напрямую разумность политической целесообразности, опирающуюся на объективные научные исследования своих социальных систем, с исторической жизнью и смертью нации.
         Итак, русская консервативно-монархическая доктрина, ориентированная на сохранение исторически сформировавшегося типа государственного устройства самодержавного типа, перестала существовать в ее актуально-политическом состоянии после 1917 г. Означает ли это и “неактуальность” ее изучения?
         И здесь мы сталкиваемся с любопытным парадоксом, связанным с острейшим и для послереволюционного периода политологическим вопросом: “ниспровергнув” самодержавие в феврале 1917 г., не осталась ли Россия консервативно-монархической страной?
         И, действительно, и советский, и постсоветский период российской истории дают, в определенной степени, положительный ответ на этот вопрос. Сильная автократическая традиция, идеократическая легитимация власти, ментальная склонность национального самосознания к сильному государству, его отеческой опеке, к “твердой руке”, к имперскому мышлению, к традиционализму – все это поистине актуально и по сей день.
         Можно посмотреть на русский консерватизм и в более широком историческом контексте, где сам политический “консерватизм” предстает неизменной альтернативой российской “модернизации”. Инициаторами западно-ориентированных модернизаций часто выступала российская политическая элита. Модернизационные усилия в России предпринимались неоднократно (Петр I, Екатерина II, Александр I, Александр II, П.А.Столыпин, В.И.Ленин).
         Так, например, по мнению современного исследователя В.В.Сумского, на протяжении XVIII–XX вв. попытки модернизировать Россию были и остаются едва ли не основным содержанием отечественной истории⁶.
         Однако все модернизационные тенденции в России, обусловленные необходимостью “догнать и перегнать” Запад, оборачивались радикальными, порой революционными переменами, приводящими к ценностному конфликту между обществом и реформаторами, к сопротивлению социальной среды и развития в ней ответных радикальных тенденций.
         Но эпохи бурных переустройств неизменно сменялись консервацией коренных основ общественной жизни (порой в реставрационном варианте), после чего следовала новая попытка крупномасштабных преобразований и т.д. История России приобрела циклический характер, динамика сменялась статикой и наоборот.
         Как замечает современный российский философ А.С.Панарин, “венцом любой переходной эпохи неизменно оказывался этатизм, выступавший то как “партия порядка”, то как “партия проекта”⁶.
         Консерватизм в России неизменно сменял все иные тенденции политической жизни, возрождался, постоянно воспроизводился в различных модификациях, идеологические обоснования которых были более “поверхностны” чем коренные, почвеннические тенденции российской политической жизни и истории.
         Вероятно, мы имеем дело с устойчивыми “архетипами” национального политического сознания (или “коллективного бессознательного” по определению К.Юнга), с цивилизационными, социокультурными особенностями российского менталитета. А, следовательно, все это требует внимательного изучения.
         И вот здесь как нельзя более кстати оказывается социально-политическая доктрина русского консерватизма, которая на протяжении долгого времени находилась на периферии научного анализа.
         Сегодня в ситуации плюрализма исследовательских подходов имеется возможность объективного взгляда на разного рода “идеологические альтернативы”. И здесь (в каком-то смысле – “неожиданно”) выясняется, что именно социально-политическая доктрина русского консерватизма, может быть, наиболее полно отражает устойчивую специфику национального политико-психологического сознания, в целом – российского менталитета, а произведения классиков русского консерватизма перманентно сохраняют свою актуальность.
         Важнейшими проблемами современной российской политической жизни являются вопросы о стратегии и тактике общественных преобразований, о технологиях, формах и методах проведения реформ. Это тем более актуально для страны, испытавшей в своей истории множество различных социальных катаклизмов. 
         Представляется, что анализ консервативно-монархистской модели модернизации дает возможность ответа на ряд вопросов, относительно дальнейшего развития страны.
         Почти все XX столетие прошло в России под знаком политического радикализма, радикальных идеологий в различных вариациях, радикальных политических экспериментов.
         Не исключением стало и завершение этого бурного века.
         Пришедшая в 1991 г. к власти в стране новая политическая “демократическая” элита начала свою деятельность с разрушения исторического, веками формировавшегося государства в северной Евразии (на тот момент – в форме Советского Союза). Это разрушение шло под лозунгом “борьбы с проклятым тоталитарным прошлым” и не менее “проклятым имперским сознанием”.
         Нашей либеральной политической элите рисовались соблазнительные перспективы скорого построения “светлого будущего” в России, но уже в образе “цивилизованного общества западного типа”.
         Под “рыночными реформами” понимался процесс либерализации национальной экономической и политической системы и усвоение “западного образа жизни”.
         России предсказывался лишь тот путь развития, через который прошла Западная Европа, а само понятие “современность” стало отождествляться с сегодняшним состоянием стран либерально-рыночного типа. Более того, российские либералы кавалерийским наскоком решили реализовать невиданную в истории задачу – быстрый одновременный переход и к рыночной экономике, и к политической демократии^***.
         О какой-то продуманной, научно-обоснованной стратегии речи не шло. Главной категорией, почти заклинанием в деятельности “команды Ельцина” стало слово “реформы”. Но в действительности вовсе не реформами занимались современные российские либералы. Под словом “реформы” уже изначально имелась в виду революция – кардинальные меры тотального преобразования российского общества, причем с претензией на своеобразное “сакральное”, недоступное массам знание того, что необходимо народу^****. Радикальность шагов была во всем: если демократизация – то до танкового расстрела российского парламента в центре столицы, если экономическая либерализация – то вплоть до обнищания большинства населения, если приватизация – то до вырастания мощнейших мафиозно-олигархических структур.
         Сущностной же особенностью русской консервативно-монархической доктрины является ее принципиальный антирадикализм и антиреволюционизм. В основе консервативно-эволюционной модели модернизации – в отличие от революционной модели – лежали идеи непрерывности исторического процесса, преемственности в общественном развитии, постепенности преобразований и прагматического реформирования.
         Являясь действительно жесткими прагматиками, русские монархисты считали, что без разумной консервативной политики Россия в своем развитии будет осуждена на бесконечно повторяющиеся циклы революционных переломов и системных перестроек, где каждый новый этап будет являться опровержением предшествующего, что в итоге приведет страну к исторической катастрофе.
         Поэтому русская консервативно-монархическая теория общественных преобразований должна заслуживать самого пристального внимания. На протяжении почти всего ХХ в. отсутствие подлинного интереса к консерватизму в нашей стране явно не соответствовало его объективной значимости. Потенциал консервативной методологии общественного реформирования очень долго оставался невостребованным.
         Достаточно актуальными для современной России остаются вопросы о формах и принципах социальной организации общества, о соотношении централизованных начал государственной власти и деятельности органов местного самоуправления. Русские консерваторы, делая акцент на том, что государство естественным образом завершает собою многообразную социальную систему, настаивали на необходимости двухуровневой структуры управления в стране: сочетания сильной централизованной государственности с полномочными органами власти на местах, деятельность которых должна быть сопряжена с неформализованным исполнением долга и службой отечеству. Консерваторы считали, что тотальная организация всей структуры управления в стране на основе исключительно общественного самоуправления создала бы плохо управляемую систему и, по существу, парализовала бы всю социальную стройность и жизнедеятельность общества, привела бы его к деструктивной анархии.
         Можно заметить, что в России местное самоуправление традиционно развивалось не самостоятельно, а под протекторатом государственной власти. С учетом исторической специфики развития страны и при масштабах ее территории это было необходимостью. В то же время, исторический опыт показал деструктивность противопоставления профессионального централизованного управления и самоуправления, противостояния деятельности органов государственной власти и местного и регионального самоуправления. Таким образом, в процессе современного политического реформирования в системе государственного управления очень важно соблюсти пропорции, четко определить сферы деятельности центральных органов власти и системы регионального, местного и общественного самоуправления. Деятельность этих органов должна сочетаться и дополнять друг друга. Задача состоит в том, чтобы с учетом реальных условий находить оптимальное соотношение и взаимодействие между ними, исходя из критериев эффективности функционирования системы в целом. В ином случае будут иметь место тенденции развития страны по наиболее неблагоприятному сценарию, ведущему к развалу единой федерации.
         Все это актуализирует и принципиальность подхода русских консерваторов к проблеме политического централизма, централизованных и децентрализованных начал управления. Русские консерваторы необходимость сильной централизованной власти в стране связывали не только с потребностями обороны, но и с геополитическими факторами Российской Империи, многообразием ее национального, культурного, и религиозного состава. Они считали, что любое ослабление сильной централизованной власти в пользу предоставления больших властных полномочий территориям, неизбежно приведет к дезорганизации государственного управления, развалу страны и дальнейшей дезинтеграции областей.
         Действительно, онтология России исторически предполагала централизм, который политически обеспечивал суверенитет территорий на огромных просторах Евразийского континента⁷. Но и сегодня, несомненно, бесперспективными являются любые возможности автономного развития отдельных российских регионов. Подобный исход создал бы крайне неустойчивую геополитическую и социальную обстановку не только в самой России, но и во всем мире^*****. Важнейшей моральной предпосылкой дальнейшего развития нашей страны можно считать сохранение в общественном сознании народа идеи великой России, как могучей мировой державы. Можно предположить также, что сегодня политическая жизнь России должна быть тесно связана развитием соседних с ней государств СНГ и с дальнейшими интеграционными процессами на Евразийском континенте.
         Достаточно актуальным представляется и анализ соотношения экономических и культурно-политических факторов общественного развития в русском консерватизме. Здесь приоритет был отдан культурно-политическому фактору, а ценности экономической жизни имели подчиненное, вторничное значение. Национальная централизованная модель экономики в консервативной доктрине напрямую связывалась с проблемами сохранения Россией политической независимости, самоидентичности, и с успехами социально-экономических преобразований в условиях международной промышленной конкуренции.
         Итак, ясно, что преобладание форм и методов экономического моделирования над национально-политическими факторами развития общества не может привести к достижению успешных результатов реформ. Можно утверждать, что попытки проведения модернизации в современной России посредством кардинальной перестройки экономической системы (по либерально-рыночному образцу) закончились неудачей. Очевидно, что и в дальнейшем ориентация на развитие исключительно рыночных отношений и механизмов не позволит России обрести статуса современной державы, включить ее в процессы мирового развития и обеспечить высокое качество жизни людей. В то же время, несомненно, что приоритет национальных ценностей, внимание к культурно-цивилизационным факторам развития во внутренней политике государства будут способствовать и экономическому подъему. Экономические реформы в современной России не могут быть самоцелью, они должны быть сопряжены с идеями культурно-национального возрождения страны.
         Отмечая значение русского консерватизма, еще следует подчеркнуть отсутствие склонности к абсолютизации монархической идеологии в ее ортодоксальном варианте. Вряд ли возможна в современных условиях реанимация многих положений классического монархизма (например, о божественной легитимации верховной власти, о престолонаследии, о первенстве культурно-политической триады “Православие, Самодержавие, Народность” и т.д.). Но методология общественных преобразований, которая была выработана консервативной доктриной конца XIX – начала ХХ в., является наиболее оптимальной и для сегодняшнего российского реформаторства.
         Русский консерватизм противостоит трактовке “однолинейности” исторического процесса, абсолютизации какого-либо абстрактного модернизационно-идеологического и узко-экономического фактора развития общества, отрицает жесткую детерминацию “прогресса”. Здесь признается первостепенное значение национальной культуры, цивилизационных начал, утверждается право на собственную историческую судьбу, на возможность и необходимость самобытного развития общества на основе собственных, уникальных традиций.
         Можно утверждать, что это более чем актуально для современной социально-политической науки и практики. Становится все более понятным, что те или иные успехи общественного развития напрямую зависят от того, насколько процессы социально-политических и экономических преобразований протекают органично, вписываются в национальные институты, воспринимаются в конкретном обществе, учитывают его социокультурные, исторические, географические особенности, его “культурно-генетический код”.
 
 

         ¹ Тихомиров Л.А. К реформе обновленной России. М., 1912. С. 89, 243.
         ² Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. Спб., 1992. С. 623, 66, 625–626, 620, 622, 309, 334.
         ³ Тихомиров Л.А. Почему я перестал быть революционером. М., 1895. С. 69–70, 20–21.
         ⁴ Тихомиров Л.А. Борьба века. М., 1896. С. 30.
         ⁵ Тихомиров Л.А. О недостатках Конституции 1906 года. М., 1907. С. 54.
         ⁶ Российская модернизация: проблемы и перспективы // Вопросы философии. 1993. № 7. С. 18, 37.
         ⁷ Реформы и контрреформы в России. М., 1996. С. 4.
         ^* Окончание. Начало см. “Обозреватель–Observer”. 2005. №№ 3–5, 7–9, 10.
         ^** Этому аспекту, в частности, посвящена книга Л.А.Тихомирова “Демократия либеральная и социальная”. М., 1896. (Авт.).
         ^*** Если мы посмотрим на опыт Западной Европы, то отметим, что формирование рыночной сферы было первичным, оно шло веками, и лишь в последствии европейские страны приступили к формированию институтов политической демократии. 
         ^**** Достаточно вспомнить “наукоемкие” рассуждения Е.Гайдара начала 90-х годов.
         ^***** Так, например, развал Советского Союза обусловил, во многом, крайне нестабильную ситуацию в современном мире.