Наблюдая выступления на телевидении известного "историка-публициста" Э.Радзинского, нельзя не поразиться той размашистости и легкости, с которой последний судит о наисложнейших проблемах российской истории. Если бы выступления Радзинского были изолированным явлением в нашем обществе, то не стоило бы и говорить об этом. Но, к сожалению, нашу интеллигенцию охватила буквально повальная эпидемия историко-философского дилетантизма.

Радзинский не единственный в своем роде. Подобными авторами являются и регулярно выступающий на радио "Свобода" Б.Парамонов, и вещающие на "Немецкой волне" Б.Гройс и Г.Андреев, не говоря уже о регулярно наезжающем в Россию А.Янове и активно работающем на ниве российской философии бывшем марксисте М.Ахвиезере.

Что же их всех объединяет? Прежде всего - стремление до предела упростить понимание русской истории, превратив ее в поверхностно истолкованную схему.

Обратимся, к примеру, к одному из выступлений Э.Радзинского, которое представляло собой беседу с маститым телеведущим Е.Киселевым. В этом выступлении, по заявлению Киселева, Радзинский намеревался не более не менее как объяснить смысл русской смуты во все времена.

Начал он, как и большинство его единомышленников, естественно, не с Владимира Мономаха или Александра Невского, а с Ивана Грозного. Этот царь вообще "любим" нашей западнически-либеральной интеллигенцией, как, впрочем, и зарубежными специалистами по России. Создается впечатление, что, перефразируя Вольтера, если бы Ивана Грозного не было, его стоило бы выдумать.

Жестокость царя Ивана, столь типичная для правителей XVI столетия (вспомним Екатерину Медичи и Варфоломеевскую ночь в Париже, деяния его католического величества короля испанского Филиппа II и герцога Альбы в Нидерландах, не говоря уже об основателе англиканской церкви английском короле Генрихе VIII), подается Радзинским как характерный пример русского варварства и национального рабства. Между тем он должен знать о той традиции внутренней духовной свободы, которая шла от Сергия Радонежского, святителя Алексия, Стефана Пермского, Андрея Рублева и других подвижников, духовно воссоздавших Русь после татарского нашествия. Он должен знать также о том, что эта традиция не прерывалась и в эпоху Ивана Грозного. И носителем ее был не перебежчик А.Курбский, а московский митрополит Филипп (Колычев), открыто противостоявший необоснованной жестокости царя.

Драматург Радзинский должен также понимать, что финальная пушкинская ремарка в "Борисе Годунове" - "Народ безмолвствует" - не столько метафора, сколько нравственная оценка действий власти. Народ поддержал Бориса Годунова отнюдь не из-за приверженности к порядкам Ивана Грозного, закоснев в своем рабском состоянии, как это изображает Радзинский, а в надежде изменить созданную Иваном Грозным структуру власти. Это подтверждают все по-следующие события Смутного времени, когда порабощенные террористическо-чиновничьим государством Грозного различные сословия Московского государства громко заявили о своих интересах. К сожалению, реформы Ивана Грозного, крайне запутавшие отношения всех сословий Московской Руси, привели к резкому столкновению сословий и неконтролируемому взрыву национальной энергии, направленной как на освобождение от жесткой опеки государства, так и на сведение взаимных счетов и обид.

Говоря о "несвободном менталитете" русского народа, Радзинский кощунственно противопоставляет ему разбойничье самосознание казачьих и польских бандитских отрядов, которые кажутся писателю наиболее свободолюбивыми элементами Смуты. Оставляя в стороне все сложные межсословные и внутригосударственные взаимоотношения во всем трагизме их столкновений (вспомним хотя бы имена Ивана Болотникова и Прокопия Ляпунова), Радзинский ставит на первое место "вольное сознание" пришлых людей, для которых Русь была лишь объектом грабежа восточных православных "еретиков", каковыми считали русских поляки-католики из отрядов Марины Мнишек.

Стремление загнать Русь в Унию с Римом и во что бы то ни стало насадить в ней католичество (вкупе с желанием захвата русских богатств) привело Польшу от вмешательства в русскую Смуту отдельных ее подданных к широкомасштабной государственной агрессии против Московской Руси, находившейся после смерти Бориса Годунова и кратковременного правления Лжедмитрия I в состоянии полной анархии.

Характерное для всех без исключения славянских народов анархическое начало, сдерживавшееся в Московском государстве авторитарно-византийской традицией (воспринимавшей царя как проводника воли божьей на земле), которая дискредитировала себя террором Ивана Грозного, в эпоху Смуты полностью разложило государство.

Влияние живых носителей польской "золотой шляхетской вольности", пришедших с Мариной Мнишек и участвовавших во всех перипетиях Смуты, окончательно внесло разлагающее начало, прежде всего - в сознание служилого русского дворянства, которое мечтало о том же монопольном положении и всевластии в государстве, которое занимала польская шляхта в своем королевстве. Именно подобное извращенное отношение к своему государственному долгу (в России, как известно, дворянин был обязан находиться на военной службе в течение всей своей деятельной жизни) породило стремление значительной части дворянства в 1610 г. избрать в цари иноземца - польского или шведского принца. И в то время как героический Смоленск сопротивлялся польско-литовской осаде, московские дворянские верхи открыли ворота столицы польским захватчикам.

В развитии событий большую роль сыграли постоянные волнения холопов и крепостных крестьян центра и юга России.

В противоположность мнению Э.Радзинского о том, что большинство населения Московской Руси было проникнуто рабским духом, вышеописанные события показывают, что свободолюбия у москов-ских подданных в Смутное время было достаточно. Понимание же самобытности своей культуры, веры, истории, утверждавшееся с эпохи Сергия Радонежского, было сильно поколеблено в результате опричнины. Именно это привело различные сословия российского государства не только к отрицанию бюро-кратической системы Ивана Грозного, но и к духовно-нравственному падению, приведшему страну на край гибели.

Следует отметить, что осознание этого факта пришло к подданным Московского государства далеко не сразу. Стремление дворянства стать подобным по своему положению польской шляхте, а крепостного крестьянства - полностью уничтожить дворян застилало перед ними горизонт национальной катастрофы.

Наибольшее обострение социального противостояния наблюдалось в первую очередь на тех территориях, которые при Иване Грозном входили в опричнину. Дворянство этих областей, воспринимавшееся Иваном Грозным и Борисом Годуновым как опора престола и государства, оказалось из всех привилегированных сословий России наиболее подверженным политическим шатаниям и иноземным влияниям. Когда патриарх Гермоген обратился в первый раз ко всем сословиям с призывом спасти православную веру и Московское государство от захвата и поглощения католической Польшей, то попытки создать так называемое первое ополчение для борьбы с захватчиками провалились. Ополчение, формировавшееся из представителей антагонистических социальных групп - дворян и казаков (среди последних большинство составляли те же бывшие холопы), распалось очень быстро. И гибель от рук казаков предводителя дворян П.Ляпунова показала невозможность консолидации государства под руководством одного лишь дворянства по польско-литовским образцам.

Фактически к началу 1612 г. на Руси потерпели крах три модели государственного устройства: созданная Иваном Грозным и сохраненная Борисом Годуновым бюрократическая неограниченная монархия, боярская олигархия Василия Шуйского и вариант создания дворянской, "шляхетской" Московской Руси с иноземным принцем на престоле.

Казалось, что спасения православной Руси ждать неоткуда. Призывавший к национальному сопротивлению патриарх Гермоген был заключен в темницу польскими интервентами. Южное дворянство после распада первого ополчения фактически перестало оказывать полякам сколько-нибудь значительное сопротивление.

И в этот момент на политическую арену взбаламученной Смутой стране вышли новые силы, остававшиеся до того времени в тени. Это были горожане и свободные крестьяне севера и северо-востока Руси. В первый период Смутного времени эти области, помнившие еще террор опричнины и почти не имевшие социального антагонизма между дворянством и закрепощенными крестьянами, не приняли никакого участия в активной политической борьбе, развернувшейся внутри страны. Они в значительной степени сохраняли нейтралитет по отношению к менявшимся в Москве правителям. И даже захват столицы поляками не вызвал у них немедленной реакции, поскольку он был формально обставлен законными нормами.

Однако поругание националь-ных святынь польскими интервентами, их открытое стремление к поглощению России польско-литовским государством, все более откровенное желание уничтожить в России православие заставили жителей этих областей сбросить с себя придавленность, существовавшую со времен опричнины, и возродить в новых условиях старые вечевые традиции. Но при этом их содержание, одухотворенное православно-русской религиозностью наследников Сергия Радонежского, так называемых заволжских старцев, было гораздо ближе к идеям духовных созидателей Русского государства, нежели к анархическим вечевым традициям домосковской Руси (Новгород, Псков).

Можно сказать, что в национальном порыве 1612 г. произошло слияние вечевого идеала древней общинной Руси с московской традицией православного патриотического устроения государства, шедшей со времен святителя Алексия и Даниила Московского.

Избрание вечевым способом от разных городов севера и северо-востока Руси так называемого "Совета всей земли", временно управлявшего незанятыми поляками и шведами русскими территориями, стало первой попыткой создания представительного, но в то же время государственно-ответственного органа в истории Московской Руси. Идейно этот орган предшествовал Земскому собору 1613 г., всесословному представительству, взявшему на себя функции устроения русской земли после Смуты и изгнания поляков из Москвы Мининым и Пожарским.

Земский собор действовал не ради восстановления прежнего режима, а для построения государства на органических основах единения церкви, народа и царской власти. Как это ни парадоксально, но знаменитая и тысячи раз осмеянная либералами уваровская формула - "самодержавие, православие и народность" - если и реализовывалась когда-либо в русской жизни во всей полноте, то только в эпоху Земских соборов XVII в.

Избрание царем 16-летнего Михаила Романова, связанного с прежней династией отдаленным родством, было не желанием восстановления прежних порядков, а стремлением в новых изменившихся условиях избавить Русскую землю как от многочисленных самозваных "наследников" Грозного, так и от претензий на русский престол иностранных принцев. Русский народ в лице Земского собора 1613 г. отверг как бюрократические идеалы Грозного и Годунова, так и идею "золотой дворянской вольности", импортированную из Речи Посполитой. Он не пожелал также более терпеть переходящую в прямой разбой безбрежную казацкую вольность.

Земские соборы обуздали, пусть даже временно, претензии сословий друг к другу и, не отвергая принцип самодержавия царской власти, дополнили его реальным и органичным народным представительством, не имевшим ничего общего ни с псевдоземскими соборами Ивана Грозного и Бориса Годунова, по сути лишь утверждавшими уже принятые царской властью государственные решения, ни с Новгородским вечем или Польским сеймом, основанными на началах анархической вольности (вспомним хотя бы знаменитое польское "свободное вето", позволявшее срывать решение сейма одному единственному депутату).

Э.Радзинский утверждает, что Земские соборы просуществовали в Московской Руси крайне недолго, что связано якобы с поголовной крепостной зависимостью сельского населения. Драматург снова заблуждается, поскольку последнее было типичным именно для польско-литовского королевства, но никак не для России.

Закат Земских соборов не мог быть связан с "всеобщим закрепощением крестьянства" в Москов-ской Руси. Север России, где проживала половина крестьянского населения страны, всегда был свободным от крепостного права. Прекращение созыва Земских соборов с середины XVII в. было обусловлено иными причинами, которые носили не столько социальный, сколько духовный характер и были связаны с общеизвестным церковным расколом.

Патриарх Никон, пытаясь провести церковную реформу с целью унификации церковного обряда, необходимость в которой возникла в связи с вхождением в состав Московского государства части украинских земель, вызвал глубочайшее смятение в русском народе. Оплотом староверов, как стали называть сторонников прежних форм церковного обряда, стали те самые области севера и северо-востока Московской Руси, которые спасли страну от гибели в период Смуты. Превращением значительной части православных людей в "самочинное сборище" еретиков воспользовались те слои западнического бюрократического дворянства, которым давно уже мешали как Земские соборы, так и влияние Православной Церкви.

В этих условиях, особенно после предания старообрядцев анафеме, раскол в русском народе закрепился на несколько столетий. Теперь значительная часть населения перестала воспринимать царскую власть как освященный богом государственный институт, а царская власть, в свою очередь, начала воспринимать старообрядцев не только как церковных раскольников, но и, прежде всего, как противников государственной власти. Вследствие этого Земские соборы утратили свой авторитет всеземского национального представительства, тем более что раскольники уже не могли в них участвовать.

Таким образом, была подготовлена почва для установления на Руси неограниченного самодержавия. Его окончательное торжество при Петре I привело к искоренению даже тени земского представительства и потере церковью даже относительной независимости после упразднения патриаршества в 1721 г.

Земское начало, спасшее страну в один из самых трагических периодов ее жизни, не получило, к сожалению, дальнейшего развития. Эта неудача толкнула Россию на драматический путь бюрократической монархии, постепенно гасившей в народе идеал божественности царской власти и отодвигавшей в прошлое идеал соборности как в церкви, так и в государстве.

Однако жившие в сознании масс идеи "народной" монархии вырвались, на фоне небывалого увеличения привилегий дворянства, взрывом Пугачевского бунта во второй половине XVIII в. Во многом раздвоенное отношение народа к цар-ской власти и к официальной синодальной церкви способствовало в начале XX в. и той легкости восприятия им революционно-социалистической идеологии, которая так поражала искренних православных представителей образованного класса.

Не любовь к рабству, как считает Э.Радзинский, толкнула русский народ на путь большевизма, а стремление осуществить, пусть в извращенной безрелигиозной форме, идеалы соборности, жившие в его душе на протяжении столетий.

Восстановление православной соборности во всей ее полноте будет способствовать возрождению российского государства на исконно национальных началах, в которых авторитарность и соборность взаимодействовали бы между собой, не допуская как бюрократического всевластия, так и демократической анархии радикального либерализма. В этом отношении важно добровольное возвращение старообрядцев к полноте православия, что является важнейшей задачей Русской Православной Церкви. Это подтвердило и соответствующее решение Святейшего Синода Русской Православной Церкви, вынесенное в декабре 1998 г.

Попытки же использовать соборную идеологию лидерами каких-либо партий, рядящихся в одежды патриотов, вызывают в этой ситуации лишь горечь и возмущение. Подлинная национальная власть вообще не может быть партийной и должна создаваться на основе волевых усилий всех политиков-патриотов

Те тенденции, которые мы наблюдаем сегодня на российском политическом горизонте, можно считать обнадеживающими. Похоже, прошло время политических горлопанов, наступает время профессионалов, которые хотят и могут достойно управлять государством.

Таким великим, как Россия.