"Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя, ...но, клянусь честью, ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал" (А.С.Пушкин).

Простая, естественная, недавно казавшаяся почти банальной мысль Пушкина из его письма Чаадаеву, в современной России многими воспринимается в лучшем случае как романтическая и несовременная. Не случайно, недавно слово "патриот" в официальных средствах массовой информации было ругательным. Многие нынешние собратья А.С.Пушкина по перу - поэты, писатели, публицисты, обращающиеся к исторической теме, говорят по-другому; российский патриотизм, по их мнению, имеет под собой, если проанализировать историю России, "жалкую подоплеку"; "патриотизм" - обман зрения, "опиум для народа".

Иной писатель заявляет откровенно и недвусмысленно, что ничего великого в "Великой России" и в ее истории не было, более того, ее история страшна и ничтожна. "Россия - страна, не приспособленная для человеческого жилья, как мертвая Антарктида... И поделом господь наложил на нас эту страшную епитимью..." Немало и таких, кто утверждает, что "народа уже нет". А если нет народа - нет и проблем народа.

В последние годы появилась масса работ, авторы которых увлеченно исследуют опыт проведения реформ в России и результаты этих реформ с тем, чтобы на основании исторического опыта прогнозировать последствия нынешних преобразований. Выводы единодушны: реформы в России, начиная с Ивана Грозного и кончая Хрущевым или Горбачевым, всегда заходили в тупик, кончались неудачей, поскольку Россия по своей природе не приспособлена к прогрессивным преобразованиям. Или, как сформулировал бывший советский журналист, а ныне американский профессор, один из признанных теоретиков радикально-капиталистических преобразований в России: "Судя по российской истории, ничего хорошего (из реформ) не выйдет. Это кривая в никуда. Надо ставить на России крест".

Вывод более чем решительный, но основывается он на заведомых неточностях. Да, реформы, как правило, не достигали в полной мере тех целей, которые ставились первоначально. Но, во-первых, так было не только в России - и на Западе результат реформ нередко расходился с задуманным. Эту "хитрость истории" отмечали и Гегель, и Маркс. Во-вторых, нельзя сказать, что результат реформ был нулевым. Россия изменялась не по задуманному плану и медленнее. Может быть, дело не в стране и в народе, а в предлагаемых проектах? Большинство из них не выводилось из российских условий, а чаще всего были имитацией зарубежных моделей, неадекватных российским условиям, традициям, национальному характеру.

Своеобразие России слишком велико, чтобы было по силам что-то кардинально изменить, ориентируясь только на зарубежные образцы. Инициаторы реформ и в дореволюционное, и в послереволюционное время были слишком далеки от понимания специфики России.

Особое место в кампании очеpнительства уделяется советскому периоду. Вся семидесятилетняя история Советской России (СССР) изображается как "черный провал", путь в никуда, исторический тупик, не жизнь; различными средствами массовой информации используются только отрицательные факты из советской истории, пpеимущественно гипертрофированные. Советский период российской истории подается как нечто инородное, генетически не связанное с предшествующим этапом, ни с начинающимся (?!). Российская история в восприятии "модных" историков оказывается разорванной в результате "октябрьского (1917 г.) путча" и как следствие такой операции разорванными оказываются страна, общественное сознание, вся социальная ткань.

Нет сомнения, советский период российской истории нуждается в критическом осмыслении, в более углубленном постижении смысла, содержания, причинных механизмов. Но новое прочтение драматической истории России не должно иметь ничего общего с ее опошлением, игнорированием фактов, логики, нравственных принципов или с унижением народа. 

История любой нации непременно героична, поскольку именно история служит воспитанию патриотизма. Вот почему нужно решительно отказаться от дальнейшей дегероизации российской истории. 

Казалось бы, ясно, что народ, создавший великое государство, одержавший вместе с другими народами победу в борьбе с фашизмом, давший мировой литературе Пушкина, Толстого, Достоевского, Шолохова; мировой музыкальной культуре Глинку, Мусоргского, Чайковского, Шаляпина, вписавший в мировую науку имена Менделеева, Мечникова, Павлова, Капицы, Королева, такой народ не может быть неполноценным. Ясно, что лгут "видные", "знаменитые", "выдающиеся". Но лгут неспроста. Такого рода усилия предназначены, во-первых, для создания и поддержания определенного настроя среди "своих". Во-вторых, они рассчитаны на ту часть населения, которая отучена самостоятельно мыслить, поддается манипуляции и готова поверить в любую информацию. Спорить с различными оценками, с перечеркивающими наше прошлое взглядами, опровергать их - бессмысленно; в них нет аргументов, а есть утверждения, есть лишь эмоции. Для сравнения лишь приведем высказывание на эту тему Генри Киссинджера, которого, видимо, невозможно обвинить в предвзятости: "Для меня остается загадкой, как на первый взгляд апатичные люди каких-то четыре столетия от непроходимых равнин вокруг Москвы дошли до Эльбы на Западе и до Владивостока на Тихом океане, покрыв расстояние в шесть тысяч миль; как они достигли статуса сверхдержавы и на протяжении большей части нынешнего столетия приковывали к себе внимание всего мира. И тем не менее так было на протяжении всей истории. Необычайную отсталость России отмечали все наблюдатели, похоже, лишь для того, чтобы их мнения были опровергнуты небывалыми успехами, достигнутыми за счет неожиданного сочетания энергии, дисциплины и героизма". 

У русских, как у любого народа, при желании можно найти сколько угодно недостатков. Впрочем, и достоинств. Но в чем критерий достоинств или недостатков? В степени приспособленности к рыночным отношениям? Возможно, у русских она невысока - "экономический человек" из них получается с трудом (даже из многих преуспевающих предпринимателей). Но недостаток ли это с позиций постиндустриальной ситуации? Реальность и растущее число западных обществоведов все настойчивее ставят под сомнение адекватность "экономического человека" современному и будущему обществу. 

Известный публицист недавно по требовал установить в России "страшный тоталитарный режим", поскольку "Россия без Сталина не может". 

Откуда в России такой "энтузиазм" в опошлении прошлого, доходящий до своеобразного мазохизма? Почему потребность в критическом восприятии прошлого, прежде всего советского, приняла такой саморазрушительный характер? 

Драма, разыгрывающаяся в России, - результат грубо идеологизированного освещения прошлого, двойного (с двух сторон) насилия над историей. 

Началось оно в 20-е годы с государственной политики принижения российской (до 1917 г.) и приукрашивания советской истории (это продолжалось примерно до 1987 г.). Новейшая история изображалась как цель сплошных достижений побед. Несмотря на провозглашенный и постоянно пропагандировавшийся тезис о необходимости критичного и самокритичного отношения к своим действиям, сколько-нибудь критический анализ советской истории так и не был сделан. Беда еще и в том, что приукрашивались не столько достижения страны и народа, сколько "мудрые решения и действия" руководителей страны. Замалчивание ошибок, просчетов, преступлений и преувеличение достижений, хотя и имели некоторые позитивные результаты, служили в основном целям властвующей элиты и в конечном счете оказались, по модному выражению, контрпродуктивными. Они вели к накоплению негативного опыта, утрате доверия к властям, ослаблению социальной энергии, углублению общественных противоречий и утрате общественной динамики. Особая "заслуга" этого метода в том, что он готовит почву для еще более разрушительной реакции на историю - безудержной критики прошлого, принявшей в последние годы поистине беспрецедентные в мировой истории масштабы. 

Частично это связано с отчуждением от политической жизни, от принятия значимых для страны решений большинства граждан страны, особенно интеллигенции. В условиях жесткой политической централизации, слабого развития демократических начал, огромной роли государства (в том числе еще и в революционной России) граждане не чувствуют ответственности за принимаемые, особенно ошибочные решения, они не в состоянии воспринять ситуацию во всей ее сложности. История страны многими, особенно людьми значительного творческого и политического потенциала, воспринимается как история "начальства". В переходные периоды этот огромный, неиспользованный прежде критический потенциал выплескивается наружу. Так было в предреволюционный период, так происходит и в наши дни. 

Катализатором и реализатором критического потенциала в наши дни стали радикально-реформаторские силы, стремившиеся сначала завоевать, а потом сохранить политическую и экономическую власть, нацеленную на коренное изменение общественного строя. Свою весьма ограниченную социальную базу они стремились расширить за счет идеологических усилий, изображая в самом негативном свете деятельность противостоящих им политических сил, в той или иной мере связанных с прежним строем, выступающих за сохранение всего положительного, что было в прошлом, за более медленный, эволюционный темп и характер преобразований. 

От того, как понимается и освещается советская история, во многом зависит политический выбор, выбор пути дальнейшего развития страны. Если прошлое - сплошное темное пятно, движение в тупик, то, очевидно, надо коренным образом менять направление развития, характер общественного строя. Если прошлое - движение социализма "от победы к победе", так же естественно ограничиться лишь некоторыми косметическими изменениями. Если в прошлом были большие достижения и большие провалы, то необходимо, вероятно, искать какой-то "третий путь". 

В действительности же история, опыт прошлого не сыграли большой роли при выборе характера преобразований; наоборот, сначала был сделан политический выбор, а потом под этим углом зрения освещалось прошлое, "подгонялось" под сделанный политический выбор, и весьма интенсивно. Поэтому и будущее стало неопределенным и непредсказуемым. 

Вместо необходимой деидеологизации общественной науки, в том числе истории, а также публицистики, о чем много и справедливо говорилось в начале перестройки, в реальной жизни произошла их переидеологизация, т.е. подчинение политике с других, противоположных прежним, позиций. Под прямым и косвенным давлением господствующих сил история стала переписываться. Ситуация усугублялась тем, что большая часть средств массовой информации целеустремленно следовала этому курсу, массированно используя средства психологического воздействия. Историческая информация стала важнейшим средством в политической борьбе. Более того, возможность и право на интерпретацию прошлого в средствах массовой информации оставались важнейшей политической собственностью. Лозунг, господствующий в Океании Дж.Оруэлла, в романе "1984" - "Кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым", - очень близок к нашей действительности. 

Ни общественная наука, ни публицистика не смогли устоять против политического давления. Дело здесь не только в силе давления, но и в неспособности многих ученых-историков и большинства публицистов занять самостоятельные позиции. Привыкнув подчиняться политическим установкам в прошлом, они довольно легко подстроились и под новые требования, порой меняя свои взгляды на 180 градусов. 

С переходом к рыночным отношениям все, в том числе интерпретация истории, становится товаром. Действует закон спроса и предложения. Спрос же определяется потребностями экономически и политически сильных мира сего. Лучше всего вознаграждаются сочинения, соответствующие интересам и "вкусам" последних. 

Обратим внимание лишь на некоторые, наиболее распространенные приемы деформации прошлого. 

Преобладание описательного и спекулятивного подхода к историческим процессам, когда вопрос о глубинных основаниях исторических событий отходит на второй и третий план. В этом случае открывается поле для различных толкований исторических событий, но возможность нахождения истины суживается; историческая картина становится более занимательной, но менее достоверной. Сегодня описательность господствует не только в публицистике, но и в исторической науке. Здесь, вероятно, ее главная слабость. 

Описательность, спекулятивность не игнорируют вовсе причинность, но сводят дело к подыскиванию причин тех или иных событий. Создается иллюзия научности и убедительности. Подыскать причины несложно, но чаще всего они оказываются не главными, не выделяют механизм причинности. Рассматривая советский период в истории России, историки и публицисты, как правило, не пытаются вывести "реальный социализм" из всего комплекса внутренних и внешних предпосылок, условий, факторов, а ограничиваются лишь некоторыми, поверхностными процессами, приписывая происходившее или субъективным качествам лидеров, или "врожденной" порочности социализма. 

Говоря о прошлом, историк (политик) должен быть более объективен, менее эмоционален, противопоказаны эмоциональные оценки. В нашей практике все наоборот: эмоции, нравственный эгоизм адресуют прошлому, а настоящее в этом смысле оставляют в покое. Так, восприятие всей советской истории в значительной мере строится на эмоциональном фоне ошибок и преступлений сталинского периода. Постоянно повторяющаяся негативная информация заставляет и все другие события прошлого воспринимать соответствующим образом. Морализаторство в области истории лишь частично идет от идеализма, в основном за этим стоят политические, идеологические мотивы. 

Связь прошлого с настоящим и будущим никогда не прерывалась в реальности, хотя в разных обстоятельствах она может быть более или менее прочной. В народе, как показывают социологические опросы, заметно ослабело чувство Родины, уважение к ее истории и культуре. Смердяковых в России стало значительно больше. 

Прошлое на первый взгляд представляется чем-то застывшим, неподвижным, ни отменить, ни изменить которое невозможно. Но это только на первый взгляд. 

В действительности прошлое оказывается весьма уязвимым и ранимым. В общественном восприятии оно живет в виде документов, воспоминаний, художественных творений. А их неизменность и объективность уже нельзя считать несомненными. Здесь неизбежны различные интерпретации одних и тех же событий. Исказить прошлое совсем не сложно. Документ можно скрыть, подделать, фальсифицировать; можно показать часть документов прошлого, а остальные "придержать". Воспоминания также бывают весьма субъективны и "отзывчивы" на политические "прессинги", они легко приобретают облик, угодный правителям. 

Есть же историки-профессионалы, функция которых воссоздать прошлое в его подлинном виде и выяснить истоки политических событий. Однако от историка не всегда зависит формирование исторического сознания общества. Чаще это делают люди, рьяно обслуживающие политиков. Прошлое умеет мстить за насилие над ним, правда, мстит оно чаще не тем, кто его искажает. Влияние фальсифицированного, деформированного прошлого на настоящее и будущее оказывается гораздо более значительным, чем это представляется вольным и невольным сторонникам исторического произвола. 

Во-первых, искажение истории ведет к разрушению общества. Хотя критическое осмысление прошлого - необходимый элемент, оно не может быть беспредельным, если мы стремимся сохранить естественный, эволюционный характер развития. В противном случае критика истории наносит обществу долго незаживающие раны, поскольку в этой атмосфере люди перестают дорожить прошлым, его материальным и духовным потенциалом. Это выгодно разрушителям, ничего не создающим взамен. 

Во-вторых, искажение прошлого исключает саму возможность научно предвидеть ход событий. Ведь все общественные науки - от философии до психологии - в той или иной мере базируются на исторической науке. Поэтому искажение истории существенно снижает возможность прогнозирования, выработки реалистических программ развития общества. Особенно это важно в переломные моменты развития общества. К сожалению, политикам редко удается в эти моменты удержаться от искушения перелицевать историю в своих политических целях. Они забывают, что капитал, нажитый на критике прошлого, быстро растрачивается и со временем придется платить уже по своим собственным счетам. Возможно прав Збигнев Бжезинский, утверждая, что "ближайшее будущее (России) в такой же мере неопределенно, как и ее недавнее прошлое". 

В-третьих, искаженная, особенно негативная картина прошлого приводит к формированию столь же деформированной нравственно-психологической атмосферы в обществе. Если история страны - цепь удручающих неудач, провалов и поражений, если великий подвиг народа под пером публицистов превращается в "неправое дело", если население - дебилы, рабы, дураки, а исторические лидеры страны - сборище недоумков и негодяев, то трудно ожидать достойного уровня нравственности, особенно у молодого поколения. Вероятно, нет лучшего средства лишить страну будущего, чем деморализовать молодежь, вызвать у нее презрение к собственной истории. Айтматовский манкурт убил собственную мать. Современный манкурт может убить родину. 

Историческая правда нужна всем - коммунистам и либералам, правым и левым, консерваторам и прогрессистам, при условии, что они стремятся к возрождению, к благу России. Прошлое, даже самое мрачное, трагическое, должно быть преодолено, а не отброшено, не предано. В противном случае страна становится заложницей прошлого.