Он ушел на взлете, полный творческих замыслов, только что, успев оформить на "Радио России" отпуск под новую книгу. Трудно себе представить, как будем начинать воскресное утро без еженедельного Бовина.

Он ушел внезапно. Прослышав об инсульте, друзья договорились с виднейшим специалистом в этой области Еленой Гинзбург, которая хотела приехать немедленно ("к Бовину - бесплатно"), подчеркнув, что тут решают часы. Но услышали в ответ:

- Спать мешаете, позвоните завтра!

А "завтра" для него не наступило. Врач поликлиники отложил госпитализацию на пару дней, их не оказалось.

Он ушел молодым. В юбилейные дни он сказал:

- Мне 30 лет, а телу моему 70. Коллизия!

Тогда же он записал: "Из всех юбилейных разговоров и тостов в памяти осела одна утешительная мысль - Умереть никогда не поздно, но после семидесяти трудно сделать это безвременно".

Ему удалось.
 

Разнорабочий интеллектуального труда

Так отвечал он на вопрос о профессии. Мне доводилось общаться с А.Бовиным в разных ипостасях. На некоторых жизненных этапах шли на параллельных курсах, причем не по Евклиду, а по Лобачевскому, у которого параллели пересекаются.

Поэтому хотелось, избегая по возможности общеизвестных истин, поделиться некоторыми деталями, которые - кто знает? - могут быть востребованы будущим биографом. Речь идет именно о деталях, поскольку главная суть - в его литературных трудах, прежде всего книгах. Но пока я готовил обзор одной из них, он заканчивал другую. Так вышли "5 лет среди евреев и мидовцев", "Записки ненастоящего посла" и "ХХ век как жизнь". Поэтому решил "охватить" все три одновременно, пока не вышла четвертая, косвенно анонсированная в тексте. О чем?

Сегодня это - риторический вопрос. Точнее его можно сформулировать так: чего мы лишились?

Он не раз говорил, что хочет написать об Андропове. Друзья из КГБ позволили ему заглянуть в некоторые бумаги, имеющие подпись Андропова, и вот результат: "Все можно было объяснить, но, не все можно оправдать. И я не стал писать книгу". А жаль! После "ХХ век как жизнь" логично было бы появление новой "Исповеди сына века", в которой современный Мюссе мог бы объективно и всесторонне оценить такую неординарную личность, его последовательность и убежденность. Уже из больницы, со смертного одра Андропов присылал Георгию Арбатову талантливые стихи о социализме. Досадно, что все это мы узнаем не от Бовина.

Был и другой замысел - аналитическое исследование "Анатомия политики". Амплитуда его научных интересов и круг познаний были поистине безграничны. Работая, а некоторое время и живя по-соседству, я наблюдал, как трудится этот человек - быстро и талантливо. Когда он три месяца не выходил из дома (сломал ногу) он "от скуки" почти завершил докторскую диссертацию "О бесконечности вселенной" (кандидатская была посвящена проблеме взаимоотношений коммунистов и социал-демократов). К счастью для автора и несчастью для науки нога срослась быстро - докторская осталась незавершенной. Запомнился один из разделов - он назывался "Реабилитация Аристотеля". На вопрос, чем бы он занялся, если бы случилось повторить жизнь, Бовин безапелляционно заявил: "Математикой - это моя первая любовь".

Он был "замечен" и в юриспруденции, и в дипломатии, и в политике, и в театре (как идеологический меценат). Причем всегда как авангардист: будь то характеристика иранской ситуации при Хомейни или восстановление в правах презумпции невиновности. В свое время никто не откликнулся на такую просьбу "Московской правды". Бовин не побоялся, хотя противники были очень авторитетные. Кстати, в начале трудовой карьеры он был самым молодым судьей в СССР (в Краснодарском крае), а в конце ее - членом Комиссии по помилованию при Президенте РФ. Недолго, но достаточно, чтобы определить главные направления, по которым чиновный люд, окружающий президента, атаковал её. Его воспоминания - единственный серьезный источник, где об этом сказано нелицеприятно.

Так кем же он был по жизненному счету?

И после полувекового знакомства сказать не берусь. Сошлюсь на юбилейное определение А.Б.Пумпянского, главного редактора "Нового времени": "Юрист, парткарьерист, спичрайтер и тайный советник вождей, политический обозреватель, дипломат.

Растиньяк из Ростова, мушкетер-бузотер, московский Гаргантюа - гроза и слава домжуров и домлитов, покоритель Шампани и Пельмени, философ-жизнелюб. Тонкий толстяк, еретик при дворе, нонконформист-царедворец, мыслитель в царстве мертвечины, обаятельный доктринер-экспериментатор, в том числе на собственной шкуре. Честолюбивый вольнодумец, он тянулся к власти, каковой был всесильный ЦК. Другого легального, нелетального способа реализовать идеи не было. Он работал со словом, а получал всегда за дело. И тогда, когда его отлучили от ЦК, Суслов лично распорядился отобрать у него пропуск".

Но и это не все, был еще Гуманитарный институт, работа на радио и ТВ, участие в международно-следственных комиссиях, где он был одним из самых деятельных участников и интересных собеседников. 
 

Мамонт и лошади Пржевальского

Вот как самоидентифицировал себя сам Бовин: "Чувствую себя как неповоротливый, покрытый длинной шерстью мамонт, вокруг которого бегают шустрые лошади Пржевальского и думают: "Неужели он ещё не вымер?"" Одна из них - Л.Слуцкий - в "Независимой газете" обвинил Бовина во "вчерашности" в связи с чем с ним, мол, вынуждены были расстаться "Известия". Тут надо восстановить правду, поскольку сам "мамонт" сделать этого уже не может, а "Известия" - большая и славная часть его жизни. Так вот, 7 сентября 2000 г. Бовин подал заявление с просьбой с 22 сентября освободить его от работы " в связи с тем, что газета "Известия" становится все менее известинской". Что и было сделано. Но уже 23 декабря ему передали, что Кожокин и Куприянов (1-й зам.) просят его вернуться "на любых условиях".

В принципе это можно было бы оставить на совести "лошади", но, во-первых, не уверен в наличии у нее таковой, а, во-вторых, ложь нельзя оставлять без ответа, поскольку некролог - особый жанр: он подобен приговору, не имеющему апелляционной инстанции.

Встречи с Бовиным всегда давали заряд юмора и оптимизма. Таковы же будут оставленные нам книги. Они написаны в редком, ещё не внедрившемся в нашу литературу жанре, который хочется назвать "юморная мемуаристика". Но не кощунственно ли говорить об этой их особенности только-что ушедшего друга? Скажем прямо, никто из нас иным его не представляет; будь его воля - не позволил бы наводить христоматийный глянец. Наоборот, присоединился бы к пожеланию столь любимого им Шолом-Алейхема: "… Не плакать по мне, а, наоборот, поминать меня в радости. Пусть выберут какой-нибудь рассказ из самых веселых и прочитают вслух. И пусть имя мое будет помянуто лучше со смехом, нежели вообще не помянуто".

Выбор богатый. На вопрос интервью, что особенно бросилось в глаза в Израиле: "Много евреев".

"Дорогому имярек вместо снотворного", - написал он мне на дарственном экземпляре. Конечно, шутка, лукавство. Но лечврач сказала: "Читайте Бовина, снотворное выписывать не буду".

Ирония и самоирония для него - скорее не жанр, а жизненная позиция. "Ради красного словца не пощадит ни мать, ни отца". А тем более начальство. Он с удовольствием рассказывал, как при обсуждении его текста Брежнев спросил, есть ли у присутствующих пожелания. Один из них посоветовал перенести один абзац, чтоб мысль была яснее.

- А мнение автора?

- Это все равно, что перенести ухо к ж…, чтобы было лучше слышно.

А ведь это был заместитель отделом ЦК - его непосредственный начальник. Остряк-камикадзе.

Некоторые рецензенты скептически оценили обилие в его книгах интервью, выдержек из собственных статей и докладных записок. Дело вкуса! У меня они создали ощущение разговора с эрудированным ироничным собеседником, как органической части мемуаров.

Разумеется, со многим в книгах можно не соглашаться. Скажем, что для эвентуального возврата Израилем всех захваченных земель при данном соотношении территорий и населения и при сложившейся атмосфере "формальный, чисто юридический подход не годится". А какой годится? По понятиям?

Или взять характеристику событий в Сабре и Шатилле в 1982 г. Мне довелось в тот период быть заместителем генсекретаря Международной следственной комиссии по Ливану. Посланная ею делегация во главе с королевским советником Дж.Плэттс-Милсом (Великобритания) единодушно пришла к заключению о виновности Израиля.

Трудно согласиться с характеристикой отдельных деятелей, в частности, Панкина. Слишком подробно и увлеченно описана борьба за похудание. Для автора это, может быть, и представляло интерес, а для читателя - нет. Особенно после дефолта.

Может возникнуть вопрос: а к чему сейчас "полемика" с покойным автором? Можно высказать надежду и одновременно пожелание, чтобы, говоря языком Бовина, "издатель, он же Захаров", о котором он так тепло пишет, предпринял новое издание воспоминаний, которые сразу же стали библиографической редкостью. А без них нельзя понять ситуацию в регионе. Нельзя без них представить себе и современную журналистику. Скажем прямо, Бовин уже вошел в историю журналистики ХХ в. 
 

Очернители

Сейчас время перевертышей и приспособленцев. Но это не тот случай. Бовин и его друзья ни раньше, ни теперь не пели хором: "Мы гордимся общественным строем". Ему, как и Арбатову, Бурлацкому и Иноземцеву, Шишлину, Черняеву, Шахназарову и Кудрявцеву не пришлось перестраиваться на ходу. Они резко высказывались против славословия "реального социализма" и третирования прав человека, против завалов на пути конвергенции, за что им конформисты прилепили клеймо "очернителей". Вопреки господствовавшей тенденции, они настаивали на расширении общественных связей в политике и науке, выступали за взаимодействие с пацифистскими кругами. Бовин принадлежал к той когорте талантов, с которыми не могли не считаться. Этот легко ранимый, хотя внешне самоуверенный и даже нагловатый человек, болезненно переживал несправедливости и постоянно находился в поиске социальных решений. И так до последних дней.

В первой книге он пишет: "Горбачев разрушил тюрьму, в которой мы жили десятки лет". Конечно, тюрьма тюрьме рознь. Я бывал, правда, в познавательных целях, в шведской тюрьме. По ряду параметров она напоминает ЦКовский пансионат "Клязьма". По телевизорам на душу населения немного отстает, зато по количеству "интимных" дней (когда к заключенным приезжают жены) думаю превосходит, так как в "Клязьме" население существенно старше. А в последней книге он так определяет свою позицию: "Как философ, социолог, ученый я не могу себе представить, что рыночное хозяйство - финал, конечная фаза развития человечества. Не хочу и не могу допустить, что общество, где люди живут на конкурентной основе, где тебе хорошо, а другому из-за этого плохо, станет концом истории".

Будучи по натуре эпикурейцем, он готовил острые материалы, на основе которых принимались решения, и активно влиял на их направленность. Приходилось идти против течения и подсказывать коррективы к политическому курсу. Не все удавалось этой "могучей кучке". Не в их силах было противодействовать вводу войск в Чехословакию и Афганистан. Но многого они добивались, особенно в конкретных делах. Не получилось с Тарковским и Неизвестным, но выручили Ваксберга, Шатрова, фильм "Белорусский вокзал" и многое другое.

Все это требовало мужества, нервного напряжения, здоровья. Так что не гоже всех мазать "суздальской мазней", и оценивать их деятельность надо с позиций тех, а не наших, дней. Мне довелось навещать академика Иноземцева в больнице накануне его кончины. Больше всего поразил его рассказ о том, что пленуму ЦК не понравилось его остро критическое выступление не только по содержанию, но и по форме: не понравилось, что он свободно общался с залом, не заглядывая в заготовку, как было принято.

Сегодня мало кто помнит, как Брежнев долго целовал взасос собеседника, а потом интересовался у помощников, кто это. И уж совсем вряд ли кто знает, что отучал его от этого в течение длительного времени академик Арбатов - последовательный и упорный человек. "Георгий Арбатов, конечно, коммунист, - говорил Андропов, - но он не большевик".

Они все разные - эти деятели, но едины в поисках выхода из застоя. Рискуя показаться нескромным на фоне таких корифеев, хотел бы сослаться и на собственный опыт. Хотя почему нескромным? Разве кто-нибудь обвинил Эккермана, записавшего "Разговоры с Гёте", в намерении сравниться с г-ном Тайным советником? "На одного из наших представителей во Всемирном Совете Мира А.А.Беркова, "повинного" в налаживании связей с западными пацифистскими деятелями, вообще клеили ярлыки, граничащие с обвинениями в измене Родине, и даже пытались уволить его с работы", - написал в недавно вышедшей книге воспоминаний работавший много позже меня О.С.Хархардин. Все вроде бы правильно, но есть нюансы. Не только пытались, но и уволили. Причем… мягко говоря при благожелательном отношении Хархардина. Так чего же возмущаться? Лучше, как советовал один из персонажей Райкина, бери ручку и пиши на себя жалобу. Но Хархардин хочет быть в "белом жабо". Правда, через 3 месяца меня восстановили, благодаря вмешательству Б.Н.Пономарева, но без возвращения во Всемирный Совет Мира. Вот тогда-то и поспешил на выручку Бовин: пригласил консультантом в группу, которой руководил. Не прошло - не простили фронду. И я поступил не к нему, а в отдел Б.Н.Пономарева.

Долг платежом красен. И когда Бовин возвращался из Израиля, журнал "Обозреватель-Observer" сделал все, чтобы облегчить его адаптацию в Москве. Здесь были опубликованы его первые по возвращению материалы. А Главный включил его в состав Научно-редакционного совета, где он занимал на удивление активную позицию вплоть до последнего номера... 
 

Последний посол Советского Союза

Он очень хотел поехать послом. Неправы те, кто думает, что им руководили симпатии к Израилю. Просто вдохновлял пример Ч.Айтматова, использовавшего такую возможность в творческих целях. И первая примерка была - Люксембург. Громыко ответил: "Тесновато Вам там будет". (Для биографа: в моем досье есть более ранние воспоминания его первого зама А.Г. Ковалева, который сочувственно заметил: "Люксембург - страна маленькая, ты там не поместишься"). Брежнев был откровеннее: "Тебе еще работать надо!" Так в книге. Устно Бовин передавал его шутку: "Чего захотел! В Люксембург я бы и сам поехал". "Когда Горбачев сообщил о намерении направить его в Израиль, эту идею поддержали почти все. Как утверждали злые языки, Виталий Игнатенко бросил реплику "Пьет он много". На что Горбачев ответил: "Но много и закусывает".

Первое не верно: когда мы жили в одном подъезде, Бовин однажды спросил, не найдется ли полстакана водки, знобит, а утром - к Брежневу, лекарство принимать не хочется. Похоже, не так уж он пил. А вот насчет закуски - подтверждаю. К юбилею Г.Арбатова Киссинджер прислал ему кабанчика, который в противне на каталке объезжал гостей. На Бовине его путь закончился. Это был единственный случай, когда я реально понял, что означает пословица: "Ест, аж за ушами трещит".

Он стал послом в переломный период нашей истории. Четверть века спустя после разрыва дипотношений между нашими странами. Необычный посол в необычном государстве - единственном в мире, образованном решением ООН.

Все надо было начинать заново. И то, чего он сумел добиться, что сумел изучить и подчас просто навязать Москве, должно остаться в активе наших отношений по государственной и общественной линии. В его книгах нам оставлено:

- анализ проблемы ближневосточного урегулирования и основных событий на этом пути, включая мирный договор Израиля с Египтом 1979 г., Мадридскую конференцию и целый ряд других, которые мастерски и с присущей ему лапидарностью (хотя как может показаться специалистам - несколько односторонне) рассматривает автор;

- суть интифады ("отряхивание" в переводе с арабского), ее причин и положение дел сейчас;

- характеристика различных типов спецслужб;

- анализ структуры ООП;

- соотношение религии и государства: существует ли в Израиле свобода совести? Существует ли правовое государство с единой системой права? Почему в стране нет конституции?

- о природе и истории антисемитизма;

- научное обоснование понятия сионизма как: а) движения с целью "объединения и возрождения еврейского народа", б) идеологической концепции, на которой это движение базируется. Это важно, поскольку понятие сионизма обросло такими непременными характеристиками, как расистский, националистический, империалистический и т.п. Однако, как подчеркивает автор, основания для его критики были и есть. Они есть тогда, когда сионизм увязывается с идеей "богоизбранности", исключительности еврейского народа как некоего "боговдохновенного образования";

- практика кибуцев, о которых у нас известно чрезвычайно мало, хотя степень обобществления в них гораздо глубже, чем в колхозах; и уж совсем мало известно о мошавах, где сочетаются элементы коллективного и частного хозяйства - 400 мошавов дают около 40% всей сельхозпродукции;

- представление о редко упоминаемых в нашей литературе бахаистах - сторонниках новой религии, чей высший духовный орган дислоцируется в Хайфе (считается, что в мире их около 5 млн.);

- реальная картина трудоустройства иммигрантов, в частности, катастрофическое положение ученых, из которых лишь 4% занимаются наукой;

- особенности израильской медицины, в том числе повышенное внимание к пожилым и старым людям;

- краткое жизнеописание израильских лидеров и других заметных политических фигур;

- а при желании книги можно использовать и как путеводитель по ресторанам.

Как истинный патриот, он был озабочен отсутствием четкой политической линии, ее фрагментарностью. От него ждали лояльности, а он указывал на особые места, подчас откровенно поучал:

- Какова наша стратегия? Каковы наши интересы? Чего мы хотим? Какие изменения мы намерены внести в имеющийся политический узор?

"В общем, - писал он в Москву, - чего мы хотим (или - не хотим) на Ближнем Востоке? Без ответа на этот вопрос трудно представить долгосрочный, целенаправленный политический курс".

Ему не отвечали. Вообще не признавали за своего. Эдакая мидовская фанаберия, хамоватость и барственность, особенно со стороны Козырева. Поскольку часто оперируют модным словом "ксенофобия", напомню, что энциклопедический словарь определяет его как навязчивый страх перед незнакомыми лицами. Прозаики из МИД забыли, что по этому ведомству служили и выдающиеся литераторы. Что поэтический дар не мешал, а помогал и Сергею Лаврову, даже выпустившему со своими коллегами сборник стихов "Отдушина". И тогда, когда он был заместителем Председателя Российской ассоциации содействия ООН и Постоянным представителем при ООН, и сейчас - в роли министра иностранных дел России. А отсутствие такового - помогло ли Козыреву и что дало ему пресмыкательство? Он заявлял Никсону: "Одна из проблем Советского Союза состояла в том, что мы как бы слишком заклинились на своих национальных интересах. Теперь мы больше думаем об общечеловеческих ценностях". Реакция была предсказуема и поучительна. Никсон откликнулся так: "Когда я был вице-президентом, а затем президентом, я хотел, чтобы все знали, что я - сукин сын и во имя американских интересов буду драться изо всех сил. Киссинджер был такой сукин сын, что я еще могу у него поучиться. А этот, когда Советский Союз только что распался, когда новую Россию нужно защищать, - этот хочет показать, что он приятный человек".

В отличии от Козырева Бовин не хотел показывать, что он приятный человек, да в МИД и нет такой должности. Он был сыном Родины, сыном ХХ в. Может быть, поэтому он заслужил и пользовался таким авторитетом и популярностью.

СМИ поступили мудро, сообщив о прощании в последний момент, когда многие не могли успеть. Иначе была бы "Ходынка". Тем не менее, пришли сотни людей. Это была уникальная возможность и для "козыревых" снять шляпу перед гробом, поклониться человеку, журналисту, Чрезвычайному и Полномочному послу и всем в этой стране, кого они так долго унижали. Это сделать никогда не поздно. Впрочем, шансов на такой поступок не больше, чем рассчитывать на явку с повинной со стороны бен Ладена.
 

[ СОДЕРЖАНИЕ ]