Аннотация

Статья посвящена актуальной и практически значимой проблеме гуманитарного знания – состоянию научного осмысления современной реальности – постсоветского пространства.

Главной сложностью научного освоения этой проблемы является неординарность самого предмета исследования, порой проявляющегося сторонами и гранями по-разному оцениваемыми в связи с политическими, идеологическими и культурными предпочтениями.

Abstract

The article deals with an urgent and practically important problem of the humanities – as a modern scientific understanding of reality – the former Soviet Union.

The main difficulty of the scientific development of this problem is the originality of the research subject, sometimes manifested by the parties and the faces have different opinions with regard to political, ideological and cultural preferences.

Ключевые слова: постсоветское пространство, реинтеграция новых независимых государств, научное освоение социально-экономических и политических процессов стран СНГ.

Key words: post-Soviet space, the reintegration of the newly independent states, the scientific development of socio-economic and political processes of the CIS countries.

Егоров Владимир Георгиевич, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой политологии и права МГОУ, первый заместитель директора Института стран СНГ.

Egorov, Vladimir G., doctor of historical sciences, professor, head of political science and law MGOU, deputy director of the Institute of CIS countries.

Постсоветское пространство

как предмет научного осмысления

В результате развала СССР появилась территориальная локализация новых независимых государств, связанных общностью существования в одном государстве и сохраняющих в этой связи некую идентичность, корректнее всего определяемую постсоветской.

Было бы неверным представлять, что постсоветская идентичность характеризуется исключительно категориями исторического прошлого. Длительное существование в одном «доме» обусловило наличие в организме государств, обретших суверенитет, «родовых признаков», несмотря на разновекторность современного развития, предопределяющих общность их цивилизационных судеб. Мало того, именно общие черты общественного хозяйства, культуры, системы ценностей, приобретенных отчасти не благодаря, а вопреки их воле, дают пролонгированный эффект потенциальной интеграции нового регионального сообщества.

Не только в связи с употреблением термина «постсоветское пространство» в официальном лексиконе, а, скорее, в связи с необходимостью осмысления противоречивой, меняющейся реальности, потенциально способной приобрести свойства аттрактора или, напротив, раствориться в глобализирующемся «цивилизационном котле», этот термин вошел в научный обиход.

Вряд ли возможно сегодня назвать область обществознания, которую бы миновала проблематика, связанная с постсоветским пространством, хотя исследование этого современного феномена сопряжено с большими трудностями. Главным препятствием на пути освоения этой научной проблемы является неординарность и политизированность предмета исследования, порой проявляющегося гранями и сторонами, по разному оцениваемыми в связи с политическими, идеологическими, культурными, конфессиональными и другими предпочтениями.

В логике тех, кто стремиться придать забвению прошлое СССР и его величие, культивируется точка зрения, согласно которой постсоветское пространство может рассматриваться только в понятийном контексте исторической науки. В частности, в интервью, данном министром иностранных дел Великобритании Дэвидом Милибэндом по случаю отражения грузинской агрессии в Южной Осетии, говорилось: «Советский Союз больше не существует, постсоветского пространства больше нет. Существует новая карта Восточной Европы, с новыми границами, и эту карту нужно защищать в интересах общей стабильности и безопасности»[1].

Банальным «техническим термином, который не может вызвать никаких эмоций». считает постсоветское пространство Л. Андрусенко, добавляя к этому яркую метафору «это уходящая реальность, объединенная общим прошлым и разъединенная непредсказуемым будущим»[2]. Свое мнение он основывает на том, что постсоветское пространство стало ареной большой «геополитической игры» с участием самых сильных и изощренных мировых игроков.

Исследователи, в целом признающие субъектность постсоветского пространства, не единодушны в оценке перспектив его сохранения и развития. Например, в представлении А. Каганского[3], СНГ является «неоимперским пространством». Происшедшие в последнее время изменения, по мнению сотрудника Центра постсоветских исследований Ю.А. Никитиной, а именно, самоидентификация новых независимых государств не на региональном, а на субрегиональном уровне с принадлежностью большинства из них сразу к нескольким субрегионам, позволяют говорить о едином постсоветском пространстве только «с некоторой натяжкой»[4].

С точки зрения концептуализации постсоветского пространства, продуктивно выглядит позиция А.Г. Дугина[5], предлагающего рассматривать его, учитывая «сразу несколько версий структурирования доминантных процессов», открытых и «развертывающихся параллельно в противоположных направлениях». Первый тренд, в представлении А.Г. Дугина, – характерный постсоветской реальности, «укрепляющийся суверенитет государств (запоздалая периферия Вестфальской системы)», противоречащий как современному состоянию «премодерна» стран СНГ, так и перспективе обретения ими качества «постмодерна» и глобализации. Второй тренд – потенциальное становление постсоветского пространства в качестве площадки для глобализации и вестернизации, встраивание в «архитектуру униполярного или многостороннего мира (США как империя или Запад как мировое правительство)». И, наконец, третий тренд, по А.Г. Дугину, заключается в формировании на территории бывшего СССР «Евразийского Союза», воссоздаваемого на цивилизационной идентичности и традиционных ценностях. При этом «в каком-то смысле Евразийский Союз, как “глобальный мир” мыслится как “глобальный Запад” или как “Соединенные Штаты Мира”».

В качестве основного препятствия на пути интеграции постсоветского сообщества авторы называют «строительство национальных государств государствообразующими нациями, сложно совместимое с объединением в федеральное государство или общее пространство»[6]. Этнополитическая идеология, проявляющаяся в требованиях политической автономии, «противодействии культурной нивелировке, интенции» к «этнокультурной идентификации», поиске исторических оснований национальной государственности и самобытности служит инструментарием политических режимов новых независимых государств для оправдания низких показателей реальных достижений в реформах и обретении суверенитета и негативного отношения к постсоветской региональной интеграции[7].

Динамику институционального содержания постсоветского пространства и обретение им нового качества отмечает А.В. Власов. Новым в содержании постсоветского пространства, по мнению исследователя, стало его освобождение от «рудиментов, еще сохранявшихся с советской эпохи». Кроме того, постсоветское пространство в целом и бывшие республики СССР «стали частью глобальной мировой системы», а в новом формате постсоветских отношений активную роль приобрели новые «игроки», ранее не проявлявшиеся в этом регионе[8].

Оптимистическая оценка возможностей постсоветского пространства, основанная на анализе событий, связанных с мировым финансовым кризисом, позволила И. Панарину в интервью газете «Известия» предположить, что «уже в ближайшие годы страны бывшего СССР сплотятся вокруг России в новый союз – Евразийский», в результате чего на фоне ослабления США в мире появятся три центра силы – Китай, ЕС-1 (Европейский Союз) и ЕС-2 (Евразийский союз, возглавляемый “государем”)»[9].

Рассматривая современный общественно-политический строй как процесс стохастический, нелинейный, М.А. Мунтян выделяет два основных его направления: глобализацию и регионализацию. Причем, казалось бы, противоположные векторы развития, в представлении исследователя, не представляют антиномию. Формирование региональных пространств с одним или несколькими центрами «оптимально вписывается в международное разделение труда»[10]. Отдельным постиндустриально ориентированным регионом является постсоветское пространство, представляющее «мини-модель мира», где «сталкиваются интересы и ценности “Севера” и “Юга”, “Запада” и “Востока”, где на огромном пространстве осуществляется взаимодействие православно-христианской, исламской и буддистской мировых религий»[11].

Институциональное многообразие единого регионального организма обусловливает ряд характерных черт, определяющих состояние и перспективы его развития на ближайшее будущее.

Во-первых, многокультурность и гетерогенность постсоветского пространства исключает наличие единой стратегии повторения какой-либо национальной модели процветания.

Во-вторых, подход к реформированию в этой связи предполагает поиск многоуровневой, лишенной схематизма и заданности, концепции.

В-третьих, успех современного развития, как и вообще поддержание в жизнеспособном состоянии регионального организма, зависит от превращения России в самостоятельный центр постмодернизации. Активное продвижение основного центра постсоветского пространства в этом направлении все больше приобретает смысл не только необходимого условия предотвращения центробежных тенденций региона, но и сохранения государственного суверенитета.

Желание навсегда покончить даже с гипотетической возможностью трансформации России в полноценный центр интеграции отчетливо прослеживается в позиции тех политологов, которые пытаются заменить ее ролевой статус лидера положением «коммуникатора постсоветского пространства», вкладывая в это понятие смысл, исключающий принципиальную политическую позицию актора, посылающего всем «положительный месседж».

Например, по мнению участника видеомоста «Баку – Вильнюс – Киев – Москва – Тбилиси» (декабрь, 2007 г.) из Литвы «Россию считают не коммуникатором, а злобным собственником газоколонки, которая имеет комплекс неполноценности и свысока смотрит на более бедные страны»[12].

В отличие от политически ангажированных авторов, американская разведка, которую невозможно заподозрить в намеренно завышенных оценках роли России на постсоветском пространстве, в своем прогнозе ситуации до 2020 года считает, что российский статус одного из центральных игроков в регионе будет сохраняться[13]. Неординарная роль России, по мнению Национального Совета по разведке (НСР) США, определяется, помимо прочего, объективными факторами: сохранением за Россией статуса энергетической державы в условиях обостряющейся мировой проблемы энергоресурсов, территориальным расположением Российской Федерации, предполагающим обретение ею значения связующего звена между Западом и Востоком. При этом в случае успеха экономических и политических реформ Россия может претендовать на лидерство в интеграционных процессах в региональном сообществе. Но даже самые неблагоприятные для России сценарии развития ситуации в Евразии, обусловленные действием глобальных факторов, – по мнению НСР США, не исключают последнюю из числа активных участников их воплощения.

Вместе с тем, основу внешнеполитической позиции Вашингтона составляет отказ в исторической обоснованности и закономерности особых интересов России на территории, входившей в состав Империи и СССР. Соответствующие проявления заинтересованности со стороны России квалифицируются дипломатией США как «имперские притязания»[14].

Попытка противодействия Запада восстановлению доминирующей роли России на территории бывшего СССР вылилась в том числе в экспорте «оранжевых» переворотов, квалифицируемых большей частью научного сообщества как «вмешательство иностранных участников в конституционные процессы внутри стран»[15].

Средство повышения авторитета и интегрирующего потенциала России, по мнению отечественных политологов, следует искать в отказе от «ущербной позиции» страны, «догоняющей цивилизованный мир», от деклараций ценностей, якобы способствующих лидерству на пространстве СНГ, сформулированных как «создание привлекательной для партнеров реалистичной модели эволюционного перехода к полноценным рынку и демократии»[16]. «Проектом будущего» для России многие эксперты считают четкое артикулирование и последовательное воплощение «русской культурно-исторической традиции»[17].

По мнению многих аналитиков, препятствием на пути возрастания роли России в постсоветском регионе в ближайшее время станет потребность «поиска баланса между необходимостью сохранения контроля над политической и экономической обстановкой… и возможностями привлечения ресурсов для модернизации российской экономики», «усиление противодействия росту политического влияния РФ… со стороны как внешних сил, так и политических классов молодых независимых государств»[18].

Конфигурация места и роли России на постсоветском пространстве, помимо успеха модернизации собственных социально-экономической и политической систем, во многом зависит от мобильности геополитической архитектуры региона в целом.

Белорусский политолог А.Г. Ляхович выделяет три этапа ее качественной трансформации[19].

Первый этап (1991–1994 гг.) характеризуется, по мнению автора, «отсутствием острых противоречий в отношениях между центрами геополитического влияния – Западом и Россией», в том числе на постсоветском пространстве, что было обусловлено аккумулированием внимания Запада на проблеме «интеграции в НАТО и Европейский Союз ряда государств – бывших членов Организации Варшавского договора (Польши, Чехии, Венгрии), а также стран Балтии» и официальным декларированием российским руководством намерения следовать либеральным ценностям.

Второй этап (конец 1994 – сентябрь 2001 гг.), в течение которого «обозначились серьезные противоречия в отношениях между Россией и США на постсоветском пространстве». Вопреки ожиданиям Москвы, лояльного отношения Запада к восстановлению геополитической позиции, она столкнулась с «активизацией политики США» и противодействием России на постсоветском пространстве. Попытка Америки торпедировать интеграционные процессы на территории бывшего СССР, ссылаясь на негативные последствия восстановления «имперских амбиций России», результировались в создании «межгосударственной организации, объединявшей страны СНГ, политическое руководство которых считало приоритетом внешнеполитической активности развитие отношений со странами Запада и. в первую очередь, с США, – ГУУАМ» и реализации проектов строительства нефтепровода Баку – Тбилиси – Джейхан и газопровода Баку – Тбилиси – Эрзурум в обход российской территории.

Третий этап (сентябрь 2001 – конец 2004 гг.) знаменовался усилением позиции США в Закавказье и Центральной Азии, включая страны ОДКБ: Армению, Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан; «оранжевая» революция на Украине «сформировала условия для интеграции этого государства в состав НАТО и Европейского Союза».

Чертой современной ситуации на постсоветском пространстве, органично вписывающейся в логику третьего этапа эволюции геополитической архитектуры, предложенной А.Г. Ляховичем периодизации, является активизация в регионе политического влияния ЕС. В мае 2009 г. на пражском саммите было принято решение о «форсировании стратегического сотрудничества с шестью республиками бывшего СССР и утвержден план “Восточное партнерство”, который призван вывести на новый уровень взаимоотношения между Евросоюзом и Украиной, Молдавией, Грузией, Азербайджаном, Арменией и Белоруссией»[20]. А. Суздальцев справедливо считает «Восточное партнерство» политико-экономическим инструментарием формирования Западом собственных интеграционных структур на постсоветском пространстве[21]. Оптимистично настроенные исследователи склонны видеть в утверждении позиции Запада на постсоветском пространстве положительный момент, связанный с появлением у России возможности консолидироваться с традиционными центрами силы против угрозы исламского терроризма и претензий Китая[22].

Отдельной темой исследований являются возможность реинтеграции бывших союзных республик, поиск путей и механизмов придания центростремительным тенденциям взаимодействия новых независимых государств необратимого и поступательного характера. Значительная часть научного сообщества весьма сдержанна в оценке перспектив интеграционных процессов на постсоветском пространстве.

Неудовлетворенность эффективностью основной организационной структуры объединения постсоветских государств – СНГ ведет к поиску более жизнеспособных интеграционных структур. Вместе с тем, значительное число политологов не видит альтернативы Содружеству Независимых Государств[23] и считает, что попытка будировать интеграцию постсоветского пространства за счет создания новых объединительных структур, например, Евразийского союза, в конечном итоге только нанесет ущерб таковой[24].

Иной позиции в оценке перспектив интеграционных объединений придерживаются другие эксперты. В частности, Т.Д. Валовая считает, что состоявшееся как «клуб президентов» или «площадка для обсуждения широкого круга проблем» Содружество Независимых Государств должно функционировать в этом формате, а конкретные проблемы экономической интеграции должны стать прерогативой ЕврАзЭС, военно-политического взаимодействия — ОДКБ[25].

Областью специального научного исследования стали организации регионального сотрудничества на постсоветском пространстве. Особое место в поиске политологов занимает Шанхайская Организация Сотрудничества (ШОС) и Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ). Авторы, посвятившие свои труды этим субрегиональным организациям, отмечают, как черты их внутреннего содержания (прежде всего, декларируемых целей, сходство которых позволяет предполагать возможность будущей интеграции), так и институциональные отличия.

Наличие в ОДКБ «реальных механизмов» взаимодействия, в том числе в военно-политической сфере, является качеством, практически отсутствующим в деятельности ШОС, сосредотачивающейся на решении общеполитических и экономических вопросов. В центре внимания ШОС стоит «не столько официально декларируемая борьба с терроризмом, экстремизмом и сепаратизмом, сколько создание удобной площадки для многостороннего согласования интересов и обмена мнениями», ее «аморфная форумная структура вполне отвечает этим задачам благодаря гибкости множества форматов и уровней взаимодействия»[26].

Неоднозначно оценивается в научной литературе приоритетность политической и экономической составляющих, фундирующих интеграционный процесс. Например, С. Михеев считает спорным концепт экономической детерминированности, в том числе взаимодействия между странами[27].

Не вдаваясь в тонкости полемики на этот счет, заметим, что необходимость экономического сотрудничества стран СНГ выдвигается в качестве основополагающей проблемы, решение которой имеет трудно переоценимые последствия. Помимо создания материальной основы постсоветской государственности, экономическая интеграция обладает большим модернизационным потенциалом, способным в случае его использования вывести новые независимые государства на новый технологический уровень, придать экономике этих стран инновационный характер, без чего невозможна их состоятельность в качестве полноценных игроков глобализирующегося мирового хозяйства. Этот очевидный посыл отмечают практически все обществоведы, занимающиеся проблематикой постсоветского пространства[28].

Тренд, описываемый логикой экономической реинтеграции на новом качественном уровне, предполагает концентрацию научного, технологического, ресурсного потенциала стран СНГ, на решении модернизационных задач. Отечественные ученые предлагают свое видение механизма их решений, по крайней мере, со стороны России. В частности, Л.З. Зевин считает необходимым перевод экономических отношений со странами СНГ из плоскости «текущих торговых операций» в плоскость «финансовой поддержки экспорта в страны СНГ российского капитала, продукции обрабатывающей промышленности и современных технологий, рассматривая подобную деятельность как органичный элемент стратегии и политики экономического роста России»[29].

Судя по результатам экспертного опроса профессионального сообщества «Восприятие интеграционных процессов на постсоветском пространстве», проведенного фондом «Наследие Евразии», отмечается осознание экономических приоритетов в процессе интеграции на современном этапе развития постсоветского пространства. Вместе с тем, эксперты, принявшие участие в опросе, отмечают низкую эффективность текущих интеграционных процессов[30].

Новые условия, порождаемые глобальным финансовым кризисом, по мнению экспертов, создают благоприятный «фон» для ренессанса центростремительных тенденций на постсоветском пространстве. Вместе с тем, реализация этой тенденции не представляется «улицей с односторонним движением».

Труды современных авторов содержат указания на препятствия, которые следует преодолеть на пути формирования регионального экономического сообщества. Во-первых, деиндустриализация большинства постсоветских стран и начавшаяся институализация в качестве периферии глобализирующегося экономического пространства со всеми вытекающими из этого обстоятельства последствиями превращения новых независимых государств в площадку для размещения экологически вредных производств, в поставщиков дешевой рабочей силы, рынок низкотехнологичной продукции и т.д.[31]

Во-вторых, генерация зависимости «стабильности одной страны от политической и социально-экономической ситуации в других интегрирующихся государствах»[32].

В-третьих, сырьевая парадигма экономического роста центра интеграции – российской экономики.

В-четвертых, слабо выраженная ориентация имеющихся интеграционных объединений на модернизацию национальных экономик[33].

В-пятых, учитывая необходимость сглаживания диспропорций в уровне развития субъектов интеграции, «России надо быть готовой к тому, что на нее ляжет повышенное бремя интеграционных расходов»[34].

Последние события, происходящие на постсоветском пространстве, вселяют некоторый оптимизм в представлениях об интеграционных процессах. Вполне обоснованной выглядит, например, оценка учрежденного тремя странами СНГ (Белоруссией, Казахстаном и Россией) Таможенного Союза, данная В.В. Путиным. По его словам, «это самое большое событие на территории бывшего СССР в период после его крушения»[35].

Как уже отмечалось, авторы видят тесную связь эффективности постсоветской интеграции с политическими процессами, происходящими в новых независимых государствах.

Обществоведы единодушны в том, что касается состояния политической системы постсоветских республик. По мнению большинства исследователей, исключая авторов, близких к официальным властным структурам новых независимых государств, характерной чертой постсоветской политической системы стран СНГ является незрелость новых форм политической организации, в том числе «национально-государственных образований», не обладающих формальным набором признаков суверенных государств[36]. Причина «несуверенизации» бывших союзных республик, по мнению исследователей, коренится в «нерешаемых в рамках отдельных частей бывшего государства комплексом явлений и тенденций», в частности, невозможностью полноценного самостоятельного экономического развития, в значительной степени восполняемой постсоветскими режимами за счет культивирования национализма и неоцентризма[37].

Связанная с первой особенностью политического процесса на постсоветском пространстве, актуализируется другая его характеристика, отмечаемая политологами, – чрезвычайная динамичность и нестабильность, также имеющая объективную почву – отсутствие материальной основы суверенизации новых государственных образований, поддержание функционального состояния которых целиком генерируется «политико-идеологическими методами»[38].

Крайними проявлениями нестабильности постсоветского политического ландшафта стали периодические военно-политические конфликты и внутриполитические кризисы. В этой связи следует заметить, на наш взгляд, удачное положение, высказанное В.Н. Дахиным, концептуализирующее источники периодических потрясений постсоветских режимов: «Кризис в большинстве образований, – пишет он, – есть следствие противоречия “между объективными центростремительными тенденциями разорванного пространства и субъективными центробежными тенденциями политических элит”»[39].

Механизм возникновения и поддержания конфликтов как следствия социальной нестабильности и культивирования идеи национального государства на постсоветском пространстве проанализировал Ж.Т. Тощенко[40]. Аналитики, рассматривающие механизм конфликтов, считают, что их потенциал на постсоветском пространстве сужается из-за ограниченности материальных возможностей конфликтующих сторон и ослабления основных центров влияния США и России в результате мирового финансового кризиса, все больше приобретающего системный характер[41].

Политологи практически единодушны в оценке постсоветского политического класса, в силу своих родовых признаков не способного к адекватной рефлексии современных глобальных вызовов и национальных потребностей.

Исследователи отмечают общие черты, присущие политическому классу всех государств СНГ: имитацию приверженности «идее сохранения постсоветского пространства»[42]; срастание или полное совпадение политических элит и олигархических групп, завладевших большей частью национального богатства, что «лишает новые политические режимы перспективы демократической поддержки как внутри страны, так и за пределами СНГ»; отсутствие дифференциации власти и собственности, что предопределило формирование неэффективных политических и экономических институтов[43].

По мнению одних исследователей, «управляемая демократия» и утрата легитимности власти в большинстве постсоветских странах чревато возникновением эффекта пролонгированной предкризисной ситуации, способной вылиться в общенациональные коллизии по ближневосточному сценарию; другие видят главную опасность в нарастании потенциала социального конфликта, движущей силой которого станут «не голодные и безработные, а средний класс»[44].

Обществоведы скептически оценивают возможность переломить центробежные настроения политических элит новых независимых государств. Надежды в интеграции постсоветского пространства, альтернативой которой может быть только «дальнейшая деградация и разложение»[45], эксперты связывают с развитием гражданского общества в странах СНГ и его позитивным влиянием на власть[46].

«Таким образом, – пишет А. Иванов, – только через демократизацию постсоветского пространства … возможно усиление российского влияния на новообразованные постсоветские страны и, что особенно важно, российского влияния на братские народы, т.е. на рядовых граждан, – на формирующиеся постсоветские гражданские общества»[47].

Жизнеспособность политической элиты новых независимых государств, по мнению исследователей, гарантируется не ее стремлением к обретению реального суверенитета, новых независимых государств, а «расторговыванием прежнего национального достояния (включая международный статус) в оплату обеспечения хотя бы самого униженного членства в глобальной элите»[48]. В связи с неспособностью «паразитических надстроек» на конструктивные шаги в сторону формирования реального суверенитета, основой которого, по крайней мере в настоящий момент, может стать только интеграция с другими постсоветскими суверенитетами и, прежде всего, с Российской Федерацией, инициатива альянса «дружественных национализмов» должна принадлежать и реально переходит к «гражданским общинам обособившихся территорий» и, прежде всего, к местному предпринимательству и местной культурной элите, интересам которых противоречит втягивание новых независимых государств в «пучину» глобализации[49].

Большинство авторов отмечают схожесть политических процессов, разворачивающихся в постсоветских республиках сразу после обретения независимости. Их содержание отражало адаптацию новых независимых государств к навязанным Западом принципам институциональной демократии[50].

Однако разность исходных условий, многообразие культурных традиций, неодинаковые возможности социально-экономической трансформации, степень внешнего влияния предопределили бифуркацию политического ландшафта постсоветского пространства. Одним из трендов политической динамики, сохраняющим актуальность и в настоящее время, стало вполне отчетливое движение постсоветских режимов в сторону авторитаризма[51] в его архаических или современных проявлениях. В качестве причины, фундирующей этот процесс, большинство авторов называют централизацию властной вертикали как механизма осуществления модернизации, практически исчерпывающего свой ресурс постсоветского экономического наследия[52]. Для России это основание дополняется, по мнению политологов, ее претензией «на роль самостоятельного центра политической и экономической силы»[53].

В качестве другой причины «авторитарного отката» называется исчерпанность жизненного ресурса либерально-демократической модели развития, являющейся ориентиром для большинства постсоветских государств[54]. По мнению А.И. Суздальцева, «авторитарный тренд в совокупности с государственным, а в ряде случаев и этническим национализмом, неразвитостью партийных систем и криминализацией власти может стать главной политической доминантой» бывших союзных республик[55].

Причину усиления авторитарной тенденции развития политической системы новых независимых государств автор видит, прежде всего, в совершенствовании механизма «доступа правящих кругов» к национальному достоянию. Не случайно в этой связи авторитарные режимы получили логическое воплощение прежде всего в странах с широкими возможностями экспорта, реэкспорта, транзита энергоносителей[56].

Схожесть общих тенденций политического развития постсоветских республик далеко не означает, что становление надстроечных институтов происходит повсеместно по одному сценарию. Существенные отличия в национальных политических процессах ученые связывают, прежде всего, с различиями в темпах и содержании рыночных преобразований новых независимых государств. Участниками «круглого стола» «Постсоветское пространство: реалии и перспективы», проводимого весной 2008 г. Институтом экономики Российской Академии наук, была предложена классификация стран СНГ и Балтии по глубине и темпам рыночных преобразований. К первой группе стран с радикальным характером преобразований были отнесены Россия, Казахстан, Киргизия. страны Балтии и последние три года – Грузия; к группе с консервативным типом экономики – Узбекистан, Туркмения и Белоруссия. остальные страны были отнесены к промежуточной группе с невыраженным содержанием хозяйственного развития[57].

Авторы отмечают сохраняющуюся зависимость экономики постсоветского пространства от ситуации в России и системы хозяйственных связей с Российской Федерацией[58]. Однако, по мнению большинства исследователей, сохранение и развитие этого тренда напрямую зависит от успеха модернизации в самой России.

Подводя итог сказанному, заметим, что научное освоение постсоветского пространства, как и состояние самого предмета изучения, отличаются противоречивостью и динамизмом. Сложность и академическая нестабильность исследовательского процесса в этой связи обусловлена некоторыми обстоятельствами.

Во-первых, отсутствием достаточного времени, дающего возможность увидеть процесс или явление не только на уровне тенденции или контура проявляющейся реальности, а, по крайней мере, на уровне состоявшейся общественной практики. Во-вторых, чрезвычайной ангажированностью экспертного сообщества, предметом внимания которого стало постсоветское пространство. И, наконец, в-третьих, разнообразием методологических, общегуманитарных подходов обществоведов, оценивающих состояние и перспективы развития постсоветского регионального сообщества.