Жан де Лабрюйер, входивший в плеяду великих французских моралистов, предупреждал, что "...политика, которая сводится к пролитию крови, всегда недальновидна и лишена гибкости. Она учит убивать тех, кто служит помехой нашему честолюбию-Это самый гнусный и самый грубый способ удержаться у власти или прийти к ней". Три столетия отделяют нас от этого суждения, но история движется по спирали, и поэтому оно звучит сегодня, словно рожденное рассудком наблюдательного современника.

Для уха россиянина слова "моралист", "моралистический" ассоциируются счем-то поучительным, проповедническим и, следовательно, отдаленным от повседневных жизненных задач. В действительности же дело обстоит иначе, ибо морализм выражает стремление человека осмыслить свое подлинное место в обществе и роль своего общества в контексте общечеловеческого опыта. Иными словами, речь идет о том, чтобы определить те ценности, которыми надлежит руководствоваться и отдельному человеку, и всему обществу, к которому он принадлежит.

Нынешняя Россия как раз приступила к поиску такого рода ценностей, призванных служить ориентирами в строительстве ее государственности, ее внешней и внутренней политики, в создании ее гражданских и нравственных норм. На практике это означает разработку совокупности взглядов на политическую картину современного мира, выбор наиболее выгодных России плацдармов внешнеполитической активности, равно как наиболее рациональных направлений внутреннего развития, и, что представляет особое значение, на условия обеспечения ее безопасности. Подобную совокупность или систему взглядов принято называть государственной или официальной доктриной.

Коммунистическое прошлое оставило в сознании большинства россиян превратное представление как относительно самого понятия доктрины, так и целесообразности разработки каких-либо доктрин и их применения в реальной жизни. Партийные теоретики утверждали, что есть одна и только одна единственно правильная теория - теория марксизма-ленинизма, которая, как подчеркивалось в Кратком курсе истории ВКП(б), "дает... возможность ориентироваться в обстановке, понять внутреннюю связь окружающих событий, предвидеть ход событий и распознать не только то, как и куда развиваются события в настоящем, но и то, как и куда они должны развиваться в будущем". Вот и предписывалось строить все на постулатах этой теории, превратившейся в догму.

Другой причиной, вызывавшей у советских теоретиков неприязнь к государственным и иным доктринам, было то, что главный политический и идеологический противник СССР - Соединенные Штаты - больше, чем кто-либо иной, прибегал к разработке различных доктрин, в которых излагались основные принципы государственной политики на определенных этапах развития страны и международной жизни. Советско-американское противостояние, начавшееся в идеологическом плане практически сразу после Октябрьской революции, - вспомним, с каким презрением величал В.ИЛенин Вудро Вильсона "идолом" мещан и пацифистов, - и вылившееся затем в "холодную войну", побуждало советских политиков и публицистов выступать с жесткой критикой американских доктрин, высмеивать их, рассуждать об их провале.

Между тем метод разработки и принятия официальных доктрин, являющихся вехами развития политического мышления правящих кругов, а затем и всего общества, оказался весьма успешным. Формулируя основные задачи страны в той или иной области, рассчитанные на длительный период и долговременный эффект, доктрины служат ориентиром для государственной деятельности, придают ей целенаправленность и перспективу и одновременно выполняют функции ее пропагандистского обеспечения. Воплощение в жизнь официальных доктрин является для правительства не только способом осуществления своих целей, защиты своих интересов, но и вопросом престижа, доказательства правоты своей точки зрения, преимущества своего строя, образа жизни, идеологии, стратегии, дипломатии и т.д.

Американская практика показала, что наиболее успешно действуют гибко сформулированные доктрины, оставляющие достаточный простор для маневрирования и использования всех имеющихся в распоряжении государства средств. Из этого следует, что доктрина не может быть догмой, она всего лишь руководство к действию. Она - отправная исходная база для разработки конкретной политики и конктретных акций в различных областях жизнедеятельности государства.

Совершенно очевидно, что официальная государственная доктрина имеет общегосударственный характер и охватывает все направления государственной деятельности. Исключает ли это возможность существования доктрин, касающихся отдельных аспектов деятельности государства, например, в военном деле, в области внешней политики и т.п.? Разумеется, не исключает, но с одной оговоркой - все частные доктрины, будьте внешнеполитическая, будьте военная, при всей их самостоятельности и самобытности, должны полностью вписываться в общую официальную доктрину, строго соответствовать ее основополагающим принципам.

Мы сознательно назвали военную и внешнеполитическую доктрины, поскольку и между ними существует органическая связь, существует тесное родство отправной исходной базы: ведь вооруженные силы и дипломатия, пусть разными средствами, выполняют одни и те же принципиальные задачи - обеспечение внешней безопасности страны и защиту ее жизненных интересов. Здесь уместно внести поправку в оставшееся от далекого прошлого представление, что когда говорят пушки, то молчат дипломаты, а когда говорят дипломаты, то положено молчать пушкам. Повинен в появлении такого представления Людовик XIV, заставивший выгравировать на французских пушках девиз: "Последний довод короля". Этим девизом Людовик XIV отделял военных от дипломатов, ныне же происходит на наших глазах противоположный процесс - через переговоры о разоружении и "прозрачности" военной деятельности государств дипломаты вмешиваются в дела военные, а военные принимая все более широкое участие в "миротворческой деятельности" - в дела дипломатов.

Но не только в этом заключается связь между военной доктриной и дипломатией. Она начинается с поиска ответа на вопрос: откуда может исходить внешняя угроза безопасности государства, каков характер этой угрозы, ее масштабы. Для того, чтобы военная доктрина соответствовала жизненным интересам государства, ответ на этот вопрос и дипломатов, и военных специалистов должен быть однозначным, единым. Должен совпадать и их прогноз - как долго продлится данное состояние угрозы, каким временем располагает страна, чтобы предотвратить ее усиление и полностью устранить ее. Ведь от этого зависит возможность осуществления мер политического порядка и сам характер военного строительства.

Была ли у Советского Союза своя военная доктрина? Логика подсказывает, что, видимо, была, если даже таковой официально не называлась. Ведь без целостной совокупности взглядов в этой области невозможно рациональное военное строительство и организация продуманной системы обороны государства. Ведь весь вопрос в том, была ли она глубоко проработана с точки зрения определения жизненных интересов Советского государства, привязки планов военного строительства к возможностям и ресурсам государства, осуществления целенаправленных мероприятий по морально-политической подготовке населения? И второй вопрос: проводилась ли такая доктрина в жизнь последовательно и целеустремленно? К сожалению, приходится усомниться, что было именно так, несмотря на наличие в свое время громких деклараций авторитетов разного уровня. Уж слишком расходились такие заявления с реальными шагами страны и в сфере дипломатической деятельности, и в сфере военного строительства.

Не последнюю роль в этом сыграла идеология, вернее идеологизация внешней политики и, следовательно, дипломатии. Действительно, как можно точно определить характер внешней угрозы, установить ее основные векторы, если все "империалистическое " окружение враждебно и в нем главный враг и противник - социал-демократия, или, по определению Сталина, социал-фашизм? Итогом явилась своеобразная ситуация, когда Гитлер оказался союзником СССР в борьбе против буржуазных демократий, которые тем не менее пришли на помощь Советскому Союзу в тяжелую для него годину.

Бездумное нагромождение вооружений отнюдь не укрепляет безопасность государства - напротив, может ее ослабить, а само государство довести до краха. Собственно говоря, именно это и произошло с Советским Союзом. Видимо. не скоро переведутся у нас выявленные Ильфом и Петровым "пикейные жилеты", способные так, походя, аттестовать политиков. Не только в очередях, но и на некоторых политических сборищах находятся жилеты, обвиняющие то Горбачева, то Ельцина в развале Советского Союза. Нет, не они сделали это, такой титанический труд совершен советским военно-промышленным комплексом, включающим и определенную категорию политиков. Именно этот комплекс сломал хребет советской экономике.

Появившись в США по приглашению президента Д.Эйзенхауэра, Н.Хрущев умудрился бухнуть американским сенаторам: "Мы вас похороним". Правда, затем ему пришлось отыгрывать назад, уверяя, что он имел в виду исторический процесс, прозорливо угаданный марксистско-ленинской теории. Однако еще в предшествовавшем, 1958 году министр иностранных дел А.Громыко объявил на сессии Верховного Совета, что СССР вправе производить столько испытательных ядерных взрывов, сколько производят США и Великобритания вместе взятые. Чем не декларация о готовности состязаться в ядерных вооружениях со всем западным блоком?

Н.Хрущев, вопреки предостережениям А. Сахарова, настоял на испытании водородной бомбы-монстра мощностью в 100 мегатонн. Реального военного значения такая бомба не мосла иметь, хотя бы потому, что нет для нее подходящей цели, да и экологические последствия ее взрыва .были бы опасными для применяющего ее.

К тому же за пять лет до этого испытания ведущие ученые мира предупредили о том, что создание водородных бомб поставило вопрос о выживании человечества. Эта мысль, равно как призыв к новому подходу к взаимоотношениям между государствами, содержались в известном Манифесте Рассела - Эйнштейна. Лауреаты Нобелевских премий во главе с Бертраном Расселом и Альбертом Эйнштейном подчеркнули таким образом необходимость ради спасения человечества нового политического мышления.

Следует откровенно сказать, что американское руководство проявило больше, чем советское, трезвости и понимания складывающейся обстановки. В выступлении 10 июня 1963 г. в Американском университете президент Дж. Кеннеди публично заявил о недопустимости и неприемлемости ядерной войны. Это выступление президента обеспечило условия для заключения Московского договора о частичном запрещении ядерных испытаний.

Если Вашингтон запоздал на восемь лет в признании разумности соображений, изложенных в Манифесте Рассела - Эйнштейна, то Москва запоздала на все 30 лет. О новом политическом мышлении заговорил впервые в СССР М.Горбачев. Тогда же в связи с "перестройкой" пошла речь о разработке новой оборонительной доктрины. До этого советское политическое и военное руководство исповедовало старые взгляды на военное строительство и разработку военной техники.

К чему вела такая политика, россияне почувствовали на собственных плечах. Размещение ракет СС-20, которое превозносилось Л.Брежневым как важный шаг в укреплении безопасности Советского Союза, дало повод другой стороне приступить к развертыванию в Западной Европе крылатых ракет и баллистических ракет "Першинг-2". По настоянию тогдашнего министра обороны Д.Устинова в целях нейтрализации американских "Пер-шингов-2" на территорию ГДР и Чехословакии были выдвинуты оперативно-тактические ракеты повышенной дальности. В итоге безопасность Европы и Советского Союза была поставлена в зависимость от тех нескольких минут, которые требуются для полета тех и других ракет к цели. При самом блестящем психологическом состоянии советских и американских экипажей ракетных установок рамки для принятия разумных решений были сведены к минимуму.

Что было дальше, хорошо известно: стороны были вынуждены пойти на ликвидацию противостоящих ракетных систем. Ракеты СС-20 были уничтожены. Однако советской, а ныне российской общественности так и не было сообщено, в какую сумму обошлась вся авантюра с ракетами СС-20. Впрочем, известно, что на эти ракеты работали целые города, вроде Воткинска, где когда-то жил П.И.Чайковский. А тысячи списанных танков, десятки списанных ядерных подводных лодок и многочисленная другая военная техника также могут служить памятником экономического безрассудства.

Когда резервуар велик, из него можно черпать много. Но разумный хозяин понимает, что любой резервуар конечен и поэтому следит за падением уровня. Россия давно подошла к рубежу, когда нужно точно соразмерять желания, возможности и реальности. И такая соразмерность должна найти отражение в российской военной доктрине.

У англичан есть детский стишок о том, что случилось, когда был потерян подковный гвоздь - началась цепь событий, завершившихся поражением армии. Английская традиция связывает "день страшного суда" не столько с библейским мифом, сколько с первой в мире переписью населения и всего добра, которым обладала средневековая Англия. Такой "страшный суд" принес неизмеримые блага стране, она научилась соразмерять свои планы с имеющимися возможностями. В этом, видимо, нужно искать объяснение тому, что в истории Великобритании было сравнительно мало провалов и поражений. Британская военная доктрина отличалась завидным постоянством: при слабой территориальной армии и традиционно мощном флоте, а затем передовой авиационной технике, она обеспечила безопасность страны и сумела с достоинством пережить распад империи, над которой " никогда не заходило солнце". Лондон сумел превратить эту империю в содружество, успешно объединяющее разноязычные народы, к тому же принадлежащие к разным цивилизациям. Таков итог гибкого, тщательно продуманного подхода.

Можно найти и другие схожие примеры, когда общество оказывалось в состоянии обеспечивать свою внешнюю безопасность за счет умелого использования всех имеющихся средств, включая дипломатические и военные, экономя при этом финансовые ресурсы для укрепления социального здоровья общества. Именно такая задача стоит сейчас перед Россией: она должна обеспечить свою внешнюю безопасность, гарантировать мир своим гражданам при минимальных расходах, ибо каждый рубль (даже обесцененный) требуется для оздоровления ее расшатанной экономики.

В настоящее время непредвзято думающий человек отдает себе отчет в том, что выход России из кризиса, а тем более создание дееспособной российской государственности, потребует значительного времени. Трезвое размышление подсказывает, что это время равнозначно времени, необходимому, чтобы сошли со сцены политики, не сумевшие освободиться от идеологических пут бывшего отдела пропаганды ЦК КПСС. Пока общество не очистится от таких политиков, оно будет болеть, причем при рецидивах - серьезно.

Так или иначе, это означает, что России, чтобы встать на ноги и вновь занять не иллюзорное, а действительное место великой державы в мировом сообществе, нужен длительный период мира, период уверенности, что ничто не угрожает ее безопасности.

2 ноября на заседании Совета безопасности России были приняты и утверждены Президентом Б.Ельциным основные положения военной доктрины России. Этот документ пока еще не обнародован, но то, что было опубликовано в печати, дает достаточно ясное представление о направленности новой российской военной доктрины, учитывающей кардинальные сдвиги, происшедшие в мире за последние годы.

Российскую военную доктрину можно считать документом, официально объявляющим прекращение военного противостояния с государствами, стоявшими по другую сторону окопов "холодной войны". В новой доктрине постулируется, что Россия не относится ни к одному государству, как к своему противнику. Она обязуется не применять военной силы против любого государства, если не подвергнется агрессии она или ее союзники, с которыми она связана Договором о коллективной безопасности.

Данное положение российской военной доктрины поднимает значение политических, т.е. дипломатических средств урегулирования межгосударственных конфликтов. Повышение роли российской дипломатии в данном случае носит не общий безадресный характер, укрепляется один из ее наиболее важных принципов - принцип мирного сосуществования. Он окончательно перестает быть "особой формой классовой борьбы", о чем говорили коммунистические теоретики, и новая доктрина таким образом уже на деле осуществляет задачу деидеологизации внешней политики России.

Другой посылкой принципиального характера в новой военной доктрине России является признание бесмыссленности ядерной войны в современных условиях. И здесь российская дипломатия получает значительное подкрепление, ибо она переходит не просто декларативно, как было во времена М.Горбачева, а на деле на платформу нового политического мышления, на платформу Манифеста Рассела - Эйнштейна, что не может не повысить ее престиж среди наиболее авторитетной и влиятельной части международного общественного мнения.

В новой российской военной доктрине обращается внимание на такую важную тенденцию, как постепенное стирание различия между обычной и ядерной войнами. Эта тенденция складывается из двух обстоятельств в мирном развитии стран и в развитии военной техники, для которой характерно повышение точности и мощности обычного вооружения. Развитие инфраструктуры государств (прежде всего в области энергетики), повышает хрупкость систем жизнеобеспечения населения. Авария на Чернобыльской АЭС воочию показала, какую опасность несет каждый атомный реактор в случае его разрушения. Аварии можно и должно предотвращать, но реактор можно разрушить и преднамеренно путем нанесения ударов обычным оружием. Такая потенциальная угроза существует, и недаром этой проблемой вынуждена была заниматься Организация Объединенных Наций. Для того, чтобы получить представление о масштабах такой опасности, напомним, что в настоящее время около трех четвертей всей электроэнергии, вырабатываемой, например, во Франции, производится на АЭС. При такой насыщенности территории страны атомными установками их разрушение способно превратить ее. а заодно и территории соседних стран в радиоактивную пустыню.

Такие соображения побудили Советский Союз в октябре 1982 г. выступить в ООН с проектом резолюции, один из пунктов которой гласил: "...преднамеренное разрушение мирных ядерных объектов с использованием даже обычного оружия, по существу, равнозначно нападению с применением ядерного оружия, то есть такого рода действия, которые Организация Объединенных Наций уже квалифицировалась как тягчайшее преступление против человечества". Российская военная доктрина приведена теперь в соответствие с этим положением.

Основные положения военной доктрины России скорректировали ее позицию в вопросе применения ядерного оружия. Как известно, в послании Л.Брежнева Второй специальной сессии Генеральной Ассамблеи ООН по разоружению, проходившей в июне 1982 г., объявлялось, что Советский Союз принял на себя обязательство не применять первым ядерное оружие. Россия является общепризнанным правопреемником Советского Союза и поэтому обязана выполнять соглашения, заключенные СССР с другими странами. Однако такое обязательство отнюдь не безусловно, оно зависит от условий соглашения, в частности, их территориальной привязки, поэтому требуется уточнение по каждому соглашению. Что касается односторонне принятых Советским Союзом обязательств, то для того, чтобы они действовали в отношении России, требуется четкое, недвусмысленное подтверждение российского правительства. Если нет такого подтверждения, то для России односторонне принятое советскими властями обязательство силы не имеет. В новой российской военной доктрине нет одностороннего обязательства не применять первой ядерного оружия.

Как расценить такую позицию? Наиболее правильной оценкой, на наш взгляд, было бы считать ее приведением военной доктрины в соответствие с политическими и военными реалиями современного мира. Заявление Брежнева о неприменении ядерного оружия первыми было пропагандистским шагом, рассчитанным на политический выигрыш. В то время, когда оно делалось, бытовало представление, что главным врагом остаются США. Из факта военной конфронтации с США (и, разумеется, с их союзниками) логически вытекало, что война выльется в тотальную, а это, естественно, отодвигало куда-то далеко ее вероятность, и поэтому можно было без особого риска заниматься политическим маневрированием. Кроме того, непосредственные контакты с руководителями американской администрации, начиная с 1972г., подтверждали, что у США нет намерений развязывать войну и, следовательно, есть возможность обыграть тему неприменения ядерного оружия первыми.

Заявление Брежнева, таким образом, не было лишено пропагандистского налета. Но он мало чем рисковал, ибо тогдашнее советское руководство по идеологическим соображениям отказывалось признать публично стратегию "взаимного сдерживания", хотя на практике ею пользовалось. Новая российская военная доктрина снимает такую двусмысленность. Подобный шаг назрел, он диктуется военно-политическими реалиями нынешнего мира. Распространение ядерной технологии создало такую ситуацию, когда ядерная опасность может исходить из новых совсем неожиданных источников. Важно сделать все, чтобы сдержать любого потенциального агрессора, иными словами укрепить режим сдерживания. Российская военная доктрина идет в этом направлении, одновременно подкрепляя и силу воздействия российской дипломатии.

Направленность российской военной доктрины на упрочение мира подчеркивается и тем обстоятельством, что в ней специально оговорено обязательство России не применять ядерного оружия против стран, которые им не обладают. Смысл этого обязательства очевиден - оно отвечает задаче содействовать закреплению режима нераспространения ядерного оружия. Здесь российская дипломатия остается верной себе, ибо она стояла у истоков международного соглашения о мерах по нераспространению ядерных вооружений. Ее целью было и остается - недопущение ядерной войны.

Новая российская военная доктрина отряхивает с себя декларативную шелуху, прикрывавшую двойные стандарты прошлого. Она говорит четким рабочим языком. России нужен мир. и россияне проникаются пониманием того, что мир может быть обеспечен лишь за счет эффективного сочетания политических, дипломатических и военных средств. Это позволяет вести дело к сокращению военного бремени при одновременном расширении миротворческих функций армии. В тесном союзе и взаимодействии военных и дипломатов - залог успеха возрождения России.