Несколько лет назад, отказываясь от мировосприятия времен "холодной войны", многие хотели верить, что мир стал более безопасным, а возникающие конфликты могут быть разрешены мирными способами при взаимном стремлении сторон к компромиссу. Принято стало считать, что таков императив взаимозависимости современного мира. Эти представления составляли суть ушедшей ныне в прошлое красивой концепции нового политического мышления.

Довольно быстро выяснилось, что, несмотря на действительно существующую взаимозависимость (кстати, очень неравномерную в практике отношений и способе существования государств разных регионов мира), военные методы разрешения межгосударственных противоречий не стали, к сожалению, историческим анахронизмом. Более того, кривая международного насилия пошла вверх после развала СССР. Ее составляющими являются не только войны на территории бывших СССР и Югославии, не только усилившиеся государственно-племенные конфликты в Африке и Азии, но и безуспешные попытки великих держав через международные организации потушить гражданские конфликты в этих регионах, от чего они только расширяют свою географию и интенсифицируются.

Оставляя в стороне разговор о причинах такого неожиданного для многих политиков драматического последствия окончания "холодной войны", следует отметить, что в российских политико-аналитических кругах, занимающихся вопросами стратегического планирования, не исключают локальную межгосударственную войну, в которую Россия может быть втянута, как один из возможных - хотя и наихудших - сценариев российской внешней политики в отношении стран так называемого ближнего зарубежья. В свою очередь некоторые политики этих стран, например в Латвии, обнаруживают психологическую готовность к потенциальной войне с внешним врагом.

В этих условиях, как представляется, был бы полезен сравнительно-эмпирический анализ межгосударственной войны как одной из форм внешней политики, дающий возможность выделить ее наиболее распространенные предпосылки, и в тех случаях, когда это возможно, блокировать их.

Однако отечественная литература очень бедна объективными сравнительными исследованиями внешнеполитического поведения по причине бытовавшего десятилетиями представления о некой исключительности "социалистической внешней политики" и ее принципиальной несравнимости с "капиталистическими" образцами. Наверное, также и поэтому российским гражданам так часто приходится теперь удивляться, узнавая о неожиданных последствиях внешнеполитических действий российских властей. Было бы, мягко говоря, нежелательно узнать, что Россия оказалась "неожиданно" с кем-то в состоянии войны. Однако эта тема не сходит со страниц американской научной периодики, несмотря на огромный объем уже имеющихся работ, что свидетельствует о непрекращающихся поисках аналитического обеспечения внешней политики США в новых условиях, после "холодной войны".

Исследуя причины войны, необходимо различать долгосрочные, основополагающие причины (предпосылки) и более непосредственные ("спусковые крючки"). Предпосылки можно сравнить с горючим, делающим возгорание возможным, а непосредственные - с искрой, вызывающей пожар. И те и другие поддаются упорядоченному анализу с известными оговорками об уникальности каждой военной ситуации.
 

Предпосылки

Когда говорят о предпосылках войны, относящихся к индивидуальному уровню, то часто утверждают, что определенные "типы личности" особенно склонны к насилию. Если подобные индивидуумы оказываются в руководстве государства, возможность вовлечения этого государства в войну увеличивается. Другие исследователи заявляют, что врожденные черты личности лидеров менее важны, чем их способность к объективному восприятию политической ситуации.

Среди национальных атрибутов, оказывающих влияние на решение государства прибегнуть к внешнему насилию, называют его мощь. Вместе с тем очевидно, что в войнах участвовали государства всех уровней экономического развития и масштабов. Более определенное влияние на склонность государства к военному решению своих интересов оказывает наличие или отсутствие у него сырьевых ресурсов, хотя в истории войн эта корреляция предполагала присутствие еще такого фактора, как вступление государства в фазу индустриального развития (Германия и Япония конца XIX века).

Объяснение склонности к войне культурными традициями некоторых народов (например, кавказцы воинственны по природе, а немцы постоянно стремятся к расширению "жизненного пространства") также не нашло строгого подтверждения. В разные периоды истории один и тот же народ может обнаруживать разную степень воинственности, а попытки выделить какие-то "циклы агрессивности" оказались безуспешными.

Мнение, что внутренняя политическая нестабильность побуждает лидеров искать "козлов отпущения" за рубежом и прибегать к воинственной внешней политике, не подтверждается большинством эмпирических исследований, хотя подобная нестабильность, конечно же, может побудить лидеров других государств вмешаться с целью использовать внутренние проблемы соперника.

На уровне международной системы многие теоретики фокусируют внимание на балансе сил как причине войны или, наоборот, ее отсутствия. Наиболее предпочитаемое объяснение заключается в том, что баланс сил, в частности военный паритет между государствами, вызывает сдерживание агрессии. Война - это результат изменения соотношения сил, когда одно государство получает преимущество перед другим (или другими) и стремится привести свое международное влияние в соответствие с повысившимся внутренним статусом.

Но есть и совершенно противоположная точка зрения, а именно, что война скорее вспыхнет между равными по силе государствами, так как "более слабый не отважится воевать, а более сильному это не нужно". Некоторые ученые искали причины войны в общих характеристиках международной системы, таких как количество и тип альянсов, число великих держав, степень поляризации в системе. Популярной, например, является гипотеза, в соответствии с которой многополярный мир с подвижными альянсами имеет тенденцию быть более мирным, чем двухполюсная система с застывшими союзами. Однако существующие свидетельства на этот счет неоднозначны. В частности, в XX веке в противоположность XIX столетию создание военно-политических союзов имеет тенденцию предшествовать началу войны (например, начало первой мировой войны).

Даже беглое рассмотрение описанных выше подходов может оставить впечатление, что выделить какие бы то ни было общезначимые причины войны невозможно, это всегда уникальное явление. Однако это не совсем так. Правильнее было бы говорить о том, что этот феномен не поддается однофакторному объяснению. Крупномасштабные глобальные войны могут вызываться одними причинами, более ограниченные, региональные, - другими. При этом предпосылки разных уровней - индивидуального, национального и международного - либо сводят друг друга на нет, либо, напротив, обусловливают друг друга и действуют только во взаимосвязи. Таким же сложным образом могут взаимодействовать и предпосылки одного уровня.
 

Демократия и войны

До недавнего времени, например, превалирующим выводом эмпирических исследований, рассматривающих связь между демократией и вовлечением в войны, было утверждение о том, что демократии не больше и не меньше,чем авторитарные государства, вовлекались в войну. В 80-е годы была высказана противоположная точка зрения о том, что чем демократичнее государство, тем реже оно прибегает к насилию вообще, в том числе и к внешнему. Дискуссия обострилась и вызвала появление работы С. Чана - одной из наиболее глубоких и всесторонних по данному вопросу на сегодняшний день, дающей одновременно блестящую иллюстрацию многофакторного подхода к причинам войны.

С.Чан, опираясь на обширные эмпирические данные о войнах за период 1816 - 1980гг., показал, во-первых, что связь между демократией и войной весьма различна в зависимости от того, являются ли оба потенциальных противника демократическими государствами или только одно из них. Демократии, действительно, довольно редко воюют друг с другом, что получило название эффекта "объединенной демократии" , но это не означает их общую несклонность к войне с иными противниками. При этом демократические страны далеко не всегда оказываются незащищенными жертвами агрессии диктаторского режима. Тенденция к тому, что они реже выступают инициаторами войны, чем недемократические государства, весьма слаба.

Во-вторых, период времени, выбранный исследователем для рассмотрения проблемы, может значительно повлиять на разницу в эмпирических результатах. Утверждение о том, что "демократия удерживает войну", получает существенную поддержку со стороны эмпирических данных лишь для сравнительно малого промежутка времени - 70-х годов XX века (период разрядки напряженности). Однако расширение временных рамок исследования и включение войн более далекого прошлого это утверждение сильно ослабляет или отвергает вовсе. Так, по данным С.Чана, в первую четверку стран, наиболее часто воевавших в период 1816 - 1980 гг., входят страны, считающиеся демократическими: Израиль, Индия, Франция, Великобритания (в убывающем порядке). И только следом за ними идут СССР (Россия) , Оттоманская империя (Турция), Вьетнам, Сирия, Китай.

В-третьих, при проверке утверждения способствует ли демократия миру важно учитывать, включаются ли в исследование колониальные и империалистические войны (например, англо-бурская война 1899 - 1902 гг.) Если включаются, то степень вовлеченности демократий в войну оказывается высокой, так как колониальные и империалистические войны велись в основном демократическими европейскими государствами.

При статическом подходе (сравнение политических условии стран в данный момент времени) демократии не выглядят более миролюбивыми, чем авторитарные государства. Но если проанализировать историю войн ряда стран, прошедших путь от авторитаризма к демократии, то идея о сдерживающем влиянии демократии в отношении войны получит большее подтверждение (например, Япония, Италия и Турция после второй мировой войны). Вместе с тем С.Чан оставлял открытым вопрос, почему некоторые страны, став более демократическими, интенсифицируют внешнее насилие. Он как будто предвидел ситуацию в бывших СССР и Югославии.
 

Что может контролировать общество?

Рассмотрим те предпосылки войны, которые более или менее подвержены контролю со стороны общества. Среди них можно назвать следующие:

• граждане, беспрекословно подчиняющиеся государственным властям;
• военно-промышленный комплекс (ВПК), размеры и влияние которого не обусловлены нуждами безопасности мирного времени;
• гонка вооружений.

Исследуя подчинение властям, д-р Стэнли Милгрэм провел в Йельском университете ряд драматических экспериментов, взяв в качестве объекта исследования американских мужчин в возрасте от 20 до 50 лет, представляющих различные слои общества. Эксперименты показали, что испытуемые проявили готовность подвергнуть отобранные жертвы болезненному и потенциально смертельному электрическому шоку по команде лиц, выступающих в качестве представителей власти. "Война идет вперед на триаде власти, - заключил Милгрэм, - которая приказывает человеку уничтожить врага. Вполне возможно, что все организованные боевые действия можно рассматривать как схему и вариации на тему трех элементов - власть, исполнитель, жертва".

Милгрэм продолжил исследование границ покорности, пытаясь придать жертве все более естественный и трагический вид. Каковы границы такого повиновения? По мере того как испытуемый приближался к жертве, мог видеть и слышать ее страдания, электрическое напряжение, которое он готов был установить, снижалось. 70% испытуемых оказались в состоянии не подчиниться приказу представителя власти, когда они вступили в непосредственный контакт с жертвой, т.е. когда им приказали прижать руку жертвы к электрической пластинке. Однако 30% выполнили приказ даже в этом случае. Два вывода следуют из этого эксперимента: 1) безусловная покорность власти является необходимой предпосылкой для начала и продолжения боевых действий, когда армия формируется из гражданского населения; 2) современные технические средства ведения войны, разделяющие исполнителя насилия и его жертву, снижают готовность первого не подчиниться приказу убивать.

Исторически гражданское повиновение властям возникает в связи с формированием национального самосознания - мощной силы, придавшей войнам конца XIX-начала XX в. особо жестокий характер. Одновременно этот фактор усиливается традициями уважения и почитания власти у некоторых народов (например, у немцев, японцев).

Утверждение, что военно-промышленный комплекс также является необходимым условием для войны, не кажется столь же очевидным. Хорошо развитые связи между промышленным и оборонным истэблишментом существуют в различной степени во всех современных обществах. Этот союз начинает коррелироваться с войной в том случае, если приобретает несообразные мирному времени масштабы.

Когда президент Д.Эйзенхауэр в 1961 г. оставил свой пост, этот бывший генерал так прокомментировал рост вооружений и значительное увеличение вооруженных сил США в мирное время: "Указанное соединение огромного военного истэблишмента и крупной индустрии вооружений ново для американского опыта. Его всеобъемлющее влияние - экономическое, политическое и даже духовное - ощущается в каждом городе, в законодательных органах каждого штата, в каждом кабинете федерального правительства. Мы признаем, что существуют императивы такого развития. Однако мы не должны не понимать его серьезных последствий... На заседаниях правительства нам следует принять меры против непредсказуемого влияния, желательного или нежелательного, оказываемого военно-промышленным комплексом".

Президент Д.Эйзенхауэр в первую очередь был озабочен не тем, что отдельные липа из ВПК вступят в прямой сговор друг с другом с целью обострения международной обстановки (хотя возможно и такое). Его беспокоило то влияние, которое мог оказать на американскую демократию мощный союз производителей оружия и бюрократов, занимающихся оборонными вопросами, совместно заинтересованных в увеличении расходов на военные нужды. Это, в свою очередь, повышает значение военных приоритетов в обществе и может привести его к восприятию идеи необходимости войны.

Роль ВПК тесно связана и с гонкой вооружений, представляющей на уровне международной системы третий из более или менее контролируемых обществом предвестников войны. Гонка вооружений есть процесс "стимул - реакция" между странами, зависящий от взаимного восприятия угрозы, исходящей друг от друга, а также от способности и желания обществ оплачивать стоимость вооружений. Гонка вооружений предшествует не всем войнам, более того, как явствует из эмпирических исследований этого вопроса, она предшествует войне не чаще, чем в трех случаях из десяти, а в отдельные исторические периоды даже намного реже.

Вместе с тем существует убедительно обоснованная точка зрения М.Уоллеса о том, что если гонка вооружений сопровождает ухудшение отношений между странами, то у нее часто обнаруживается тенденция выходить из-под контроля и приводить к началу войны. Война в таком случае намного более вероятна, чем в том случае, если бы гонки вооружений не было. Еще одно исследование добавляет новые нюансы к рассматриваемой проблеме. С.Хантингтон указал на то, что, во-первых, чем стремительнее гонка вооружений, тем вероятнее война, во-вторых, соревнование по количеству оружия с большей вероятностью приводит к войне, чем соревнование в военных технологиях.

Исследователи говорят об уже сложившихся в международных отношениях "сообществах безопасности", т.е. группах государств, в отношениях между которыми война уже не является реальным средством достижения цели или решения противоречий. В настоящее время к категории "сообщества безопасности", видимо, можно отнести Западную Европу, США и Великобританию, США и Канаду, невзирая на существующие между ними трения по различным вопросам. Характеристики этих стран и отношений между ними как бы от обратного подтверждают выводы рассмотренных исследований о причинах войны. Установление надежного мира без войны едва ли возможно при отсутствии зрелой демократии, в условиях экономической стагнации, высоких военных приоритетов в обществе и взаимном недоверии между государствами. К сожалению, многие из этих условий отсутствуют в России. Неужели это означает, что война остается потенциальным средством российской внешней политики? На этот вопрос отвечать и политикам, и обществу России в равной мере.