В Киеве, в Софийском соборе, располагалась первая из известных нам русских библиотек - Великого князя Ярослава. Потому, наверное, и прозвали его Мудрым, что пристрастился он к чтению. И "почитанию книжному".

Отнюдь не случайно на первом листе "Евангелия от Матфея" его автор запечатлен с рукописью. Книгами "в печали утешалися" московские князья и цари. Например, Иван Грозный - в лучшей своей скульптуре М.Антокольский изобразил его с книгой на коленях. Известно, что И.Грозный собрал очень неплохую библиотеку и очень ее ценил, хотя и допускал к книжным сокровищам некоторых священников и бояр.

Кое что от этой библиотеки сохранилось до сих пор. Известно и то, что первая московская Печатня создавалась по велению "благочестивого царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси и по благословлению преосвященного Макария". Об этом свидетельствовал друкарь Иван Федоров Москвитин в послесловии к "Апостолу". Перед его текстом фронтиспис, изображающий апостола Луку, сидящего с книгой в руке. Кроме этой гравюры 20 заставок орнамента - красивая гармоничная книга!

Нелегко складывалась судьба Ивана Москвитина: не поддержанный и даже оклеветанный многими начальниками и духовными властителями, он с содругами был вынужден перебраться в литовский Заблудов. Потом во Львов и в Острог. Печатали "Евангелие учительное", "Четьи Минеи" (службы и события по месяцам), первый русский букварь и первую русскую Библию.

Довелось мне бывать в замке князя Константина Острожского, листать эту книгу. На тысячу страниц с тремя шрифтами почти ни одной опечатки! И тираж был немалый - около ста экземпляров. Даже теперь Острожская Библия не такая уж редкость...

Родившийся в одном из сел Городецкого уезда, академик-химик И.В.Петрянов-Соколов любил повторять: "Книга - вторая мать. Первая дала жизнь, вторая ведет по жизни".

В нашем доме в Игумнове книг было не более десятка, у деда только Псалтырь и Евангелия да учебники моих дядей и тетей. Поэтому мой отец стал приносить книги из библиотеки Казанского льнокомбината. Возвратясь с работы и поужинав, читал мне вслух. Например, "Таинственный остров"... Потом, как и многие мои сверстники, я стал ходить в Адмиралтейскую слободу в детскую библиотеку. Располагалась она над аптекой в доме с чисто вымытыми поскрипывающими полами. Книжного изобилия не было, многое на дом не выдавали. Более чем скромный читальный зал казался нам прекрасным.

В годы студенческие стала хорошо знакомой университетская библиотека. Тогда я понял, что книги сближают людей.

Библиотеку Казанского университета образовал геометр Николай Лобачевский. В одну из зим привез он на нескольких возах из Петербурга в Казань книги. А потом принял на себя должность ректора-библиотекаря. Библиотекарем был строгим, к книгам предельно бережливым - на дом выдавал их только профессуре.

...Наши предки прекрасно понимали, что без книг невозможен прогресс. Ни в науках, ни в духовной жизни общества. Время показало: никакие электронные средства информации не заменяют журналов и книг. Вопреки предсказаниям о их исчезновении из человеческого бытия, Книга жива!

И в давние времена книги были дороги: историки книжного дела говорят, что на две-три можно было табун коней заполучить. Довелось мне в библиотеке РАН на Васильевском острове Петербурга видеть такие книги. Красивые позолоченные заставки, виньетки, инициалы и буквица; кожаные с тиснением переплеты. На страницах книг Северо-Восточной Руси великолепные цветные рисунки, портреты святых. А на последнем листе одной из книг: "странице последней конец, а уму несть конца. Яко заяц рад, сети избег, так рад писец последнюю страницу дописав". Еще бы не радоваться, ведь на эту книгу было потрачено пять лет жизни.

С XI в. при многих монастырях стали создаваться школы писцов. А вскоре образовались и общеобразовательные школы писцов. Тут уж Священными писаниями не ограничивалось - читали и Даниила Заточника, и "Поучения Владимира Мономаха", и "Слово о князьях", и "Задонщину". А наиболее образованные знали Тита Ливия, Аристотеля, Платона. Были среди образованных и женщины.

В БАН и ГИМ хранятся некоторые тома из десятитомного летописного Лицевого свода. Лицевой, потому что изображает исторические события в лицах. Так вот, первые тома посвящены Греции, Риму и Византии. Немало о соседствующих народах в "Повести временных лет" - пожалуй, наиболее полной и подробной летописи. 

К примеру: 

"...из Руси можно плыть по Волге в Болгары и в Хвалисы. А Днепр впадает устьем в Понтийское море; это море слывет Русским, - по брегам его учил, как говорят, святой Андрей, брат Петра" (то есть, Андрей Первозванный).

И второй раз отправлялся Первозванный в земли "славянского рода": "...и жили между собою в мире поляне, древляне, радимичи и хорваты. Все эти племена имели свои обычаи, и каждые свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами и сестрами, матерями...".

В XV в. сюжеты "Повести" были перенесены в Радзивиловскую летопись с множеством иллюстраций. Композиция миниатюр, поясняющих текст, необычна: не единовременное фиксируют они, а передают сюжет события в разных местах и в разное время. Например: в левой стороне рисунка князь Олег прощается со своим конем - кудесник предрек ему: "От коня тебе погибнуть!"; узнав же что конь через некоторое время умер и посмеявшись над волхвами, Олег отправляется посмотреть на его кости. И тут был ужален выползшей из черепа змеей.

Наверняка эта "картинка" стала основой пушкинской "Песни о вещем Олеге". Только название песни не точное: вещим-то был не Олег, а кудесники и волхвы.

Подобная многоплановость, соединение разных времен и мест почти на каждом листе "Повести о Куликовской битве".

Беседуют, например, Великий князь и митрополит Киприан о римском Юлиане-Отступнике, а на втором и третьем плане идущие на битву русские воины и благословляющий их Святой. Что-то похожее на картины наших и западных "примитивистов".

Историей своей и иноземной наши предки активно интересовались. И теперь, кажется, этот интерес снова просыпается - по книжному рынку это заметно. Удалось в конце 80-х сотрудникам БАН и "Пушкинского дома" издать репринтом "Повесть о Куликовской битве", а чуть позже и "Радзивиловскую летопись".

Сам А.С.Пушкин, судя по всему, читал их в подлиннике: архивы он уважал и ценил, с архивистами дружил. Отнюдь не случайно появились "История Пугачевского бунта" и "Капитанская дочка", "Полтава" и "Борис Годунов", чей облик - прямое заимствование из карамзинской "Истории".

Страсть книжника никогда не покидала его. В пушкинской библиотеке на Мойке скопилось более 6 тыс. томов. По свидетельству доктора В.Даля, за несколько минут до смерти Пушкин попрощался как с верными друзьями, с книгами: "Мне было пригрезилось, что я с тобой лезу по этим книгам и полкам высоко... и голова закружилась". Не дописал, не дочитал, не вернул книги в библиотеку...".

Есть у меня несколько книжиц из библиотеки, с наклейками: "Из библиотеки А.Смирдина... За чтение книг с журналами 20 руб. серебром. Новые книги держать не более двух недель".

Саша Смирдин был немного старше Пушкина. В юности служил в одной из московских книжных лавок на Никольской Светулице.

Не случайно будущий писатель Стендаль, очутившись вместе с наполеоновским войском в Москве, был поражен обилием книжных лавок и магазинов. Товар был весьма пестрым: от "Истории Ваньки Каина" и "Приключений английского милорда" до журналов "Сын отечества", "Трудолюбивой пчелы" и "Детского чтения".

Сашу война застала у прилавка - спасал книги от пожарища. Решил вступить в московское ополчение, но осенью Наполеон уже отступал. 

А Смирдин перебрался в Петербург. Знал он о Северной Пальмире немало - по книгам и журналам. Взял его на работу известный книгопродавец, а потом и издатель Василий Плавильщиков. Вместе с братом они арендовали театральную типографию, да и торговлю расширили.

Служить у Плавильщиковых было интересно и престижно - в магазине и в библиотеке бывали чуть ли не все питерские литераторы, историки и ученые. Любовь к Книге роднила их. Карамзин и Крылов, Жуковский и Батюшков, Федор Глинка и Карл Брюллов, артисты и лицеисты. Здесь Александр Смирдин познакомился и с Пушкиным.

Смирдин не принадлежал к дворянскому сословию, университетов не посещал, но он прекрасно чувствовал людей талантливых и просвещенных, тянулся к ним. Да и они уважали его.

"С лица он был человек постоянно серьезный, сосредоточенный, чрезвычайно привязанный к своему делу", - вспоминал один из его современников. Наверное, потому и завещал ему Плавильщиков "свое дело". За небольшую сумму передал и библиотеку.