Смутное время... Так все чаше и с большим резоном характеризуется наша действительность, имеется в виду бессилие власти и догматизм реформаторов, непопулярность популистов и анархизм государственников, легитимация "теневиков" и криминализация бюрократов, меркантильность политиков и безрассудность экономистов. Парадоксы и сумятица смутного времени внешней средой плотно окутывают каждого человека, проникают в его внутренний мир, эрозируя жизнеуказующие ценности, разрушая социально обусловленные мотивации поведения и деятельности. Крах "реального социализма" с его моноидеологией, заставлявшей каждого и всех всегда и при любых обстоятельствах "танцевать от печки" классового подхода, привел к жесточайшему кризису, фактически - банкротству всего основанного на марксизме-ленинизме обществоведения, спровоцировал появление общенационального по масштабу вакуума миропонимания, мировоззрения. Спешные попытки заимствования концепций и доктрин соответствующего характера на Западе оказываются малоэффективными, а в ряде случаев и контрпродуктивными. В то же время отдельные озарения отечественных мыслителей буквально тонут в продолжающем довлеть инертном мышлении, в том числе и "прорабов" демократической модернизации России.

Эта инертность мышления, его тенденция отставать от меняющихся условий бытия имеет множество проявлений, она сплошь и рядом дает о себе знать при попытках анализа современной российской действительности. Одним из примеров такой инертности может служить восприятие проблем России под углом зрения трудностей и сложностей ее перехода от тоталитаризма и демократии, от государственно-планируемой и централизованно управляемой экономики к рыночному хозяйствованию. О "переходном периоде" или "переходном этапе" твердят экономисты, нацеленные на "строительство рынка". К ним прибегают официальные философы, когда требуется придать историческое величие августовским событиям 1991 г. Ими оперируют государственные деятели, предсказывая "свет в конце туннеля", выступая с апологетикой реформ, приведших к резкому обнищанию и без того не благоденствовавшего народа.

В этой связи встает целый ряд вопросов. Во-первых, теоретико-методологических. Общеизвестно, что сами формулы "переходов", "переходных периодов" в истории явились изобретением советского обществоведения, которое, вслед за В.ИЛениным, пыталось обосновать правомерность строительства социализма в условиях, отнюдь не соответствовавших предусмотренным для такого случая учением К.Маркса. Эти формулы стали неотъемлемым элементом сталинской формационной "пятичленки", в которую было "втиснуто" одно из крупнейших открытий основоположника марксизма. Любопытно, что подобная схематизация формационной теории развития человечества К.Маркса по существу извратила ее, ибо он сам, как правило, писал и говорил о трех общественных формациях - архаической, экономической и коммунистической. И только расшифровывая понятие экономической формации, он упоминал в предисловии "К критике политической экономии" о том, что она охватывает "азиатский, античный, феодальный и современный буржуазный" способы производства. К.Маркс, таким образом, предвосхитил выдвинутую в конце XIX века М.Вебером идею о дихотомии первичной (традиционалистской) и вторичной (индустриальной, урбанистической) формаций. Продолжением этой логики мышления стало рассмотрение истории человечества сквозь призму трех цивилизационных революций (сельскохозяйственной, промышленной и постиндустриальной), о которых писал в 1963 г. Дж. Бернал. 

И если в соответствии со сталинской "пяти-членкой" применительно к современной России речь может идти только о новом "переходе", теперь уже от социализма к капитализму (об этом много и путано пишут наши политологи), то, согласно действительной логике исторического процесса, Российская Федерация втягивается, как и другие общества, достигшие высших фаз индустриализма, в новую постиндустриальную стадию поступательного развития цивилизации. Она характеризуется постепенным формированием нового типа производства, ключевым звеном которого становится производство знаний и распространение информационных технологий, качественно раздвигающие границы возможностей интеллекта. "Экономика человеческих способностей" требует особых условий для самореализации личности, она оказывается наиболее эффективной там, где демократия выступает не формальным атрибутом и не только определенной моделью управления общественными делами, а системообразующим компонентом самих производительных сил.

Перемены цивилизационного характера осуществляются без каких-либо "переходов" или "переходных периодов", будучи продуктом постепенных, эволюционных изменений. Границы между стадиями всегда выступают чистой условностью, порождением разума теоретика, стремящегося как-то систематизировать и классифицировать единый по сути естественноисторический процесс, который, формализуясь в трудах философов, обществоведов, утрачивает свою целостность. Другой вопрос, что в разные периоды времени процесс эволюционных изменений может обращаться вспять, останавливаться, идти крайне замедленно или же, наоборот, резко убыстряться. В последнем случае эволюция свершается в форме "революций" (этот неологизм принадлежит Т. Г. Эту, он образован соединением слов "реформа" и "революция"), радикальных реформ, социальные следствия которых приобретают из-за их концентрации в исторически ограниченном времени революционный размах и характер. Парадокс современной жизни заключается, однако, в том, что наивысшей, постиндустриальной фазы развития оказались способны достичь только те страны, которые, несмотря на высокие темпы эволюционных процессов, сумели выйти из той колеи анархичного, неупорядоченного социального развития, по которой проносятся "локомотивы истории" - насильственные революции. Их сторонники всегда силились доказать, что революции созидательны. На деле же они разрушали не только отжившие, ставшие помехой политические институты, которые могли быть устранены путем реформ не менее эффективно, но и те ростки нового, во имя которых они формально совершались. Не случайно, что после любой революции требовались периоды стабилизации, восстановления многих, преждевременно и бессмысленно разрушенных институтов. Достаточно вспомнить славную реставрацию после Кромвеля. восстановление монархии во Франции после Великой французской революции, новую экономическую политику в России после "военного коммунизма" и т.д.

Этимологически любой отрезок естественноисторического процесса можно определять в качестве переходного исходя из того, что вся история знаменуется сменами состояний обществ, обретениями ими новых качеств. Акцент на переходности в этом смысле будет подразумевать, что прошлого уже нет (разрушено, проклято, забыто) , а будущее, во имя которого осуществлялся акт разрушения, еще не наступило. Настоящее при таком понимании истории также становится зыбким и малосущественным. Общество, считающее, что оно живет в переходный период, фактически констатирует, что оно существует в стадии исторического небытия, вне нормального эволюционного исторического процесса, подменяемого волевыми решениями, как правило, неудачными, пренебрежением к жизни и повседневным интересам своих граждан, которым только и остается, что приносить жертвы во имя очередного "светлого будущего". Здесь напрашивается аналогия с человеком, утверждающим, что жизнь - это лишь переход от рождения к смерти и что сама по себе она не имеет особого смысла и целей.

Во-вторых, нуждается в специальном рассмотрении и ставшая расхожей в прессе и научной литературе формула о переходе от тоталитаризма к демократии в нашей стране. В данном случае необходимо прежде всего заметить, что антитезисом тоталитаризма является не демократия, а плюрализм. Поэтому процесс детоталитаризации общества по своей сути заключается в восстановлении естественных плюралистических его начал, на которых зиждется жизнь, а отнюдь не в переходе к демократии. Без сомнения, вне плюрализма, в первую очередь политического, демократии быть не может, но столь же справедливо и то, что плюрализм и демократия - отнюдь не аутентичные понятия и явления. Плюрализация общественной жизни может служить лишь началом движения к демократии, представляющей собой зрелую фазу легитимного, законодательно закрепленного, политически организованного плюрализма. И если здесь разрушение тоталитаризма может и чаще всего предстает как результат проявления человеческой воли, то перейти к демократии, декретировать ее из высоких кабинетов власти, ввести ее с помощью тех или иных законов или конституции - дело абсолютно утопическое. Демократию можно лишь взращивать, создавая для ее укоренения соответствующую правовую, нравственную, политическую, материально-экономическую и культурную базу. 

Переход же в прямом значении этого слова к демократии возможен лишь там и тогда, где в обществе уже существовали демократические традиции, где уже сложился опыт развития на демократической основе, но в силу тех или иных причин это развитие было прервано установлением тоталитарного или авторитарного режима. В этом случае смысл формулы "перехода к демократии" будет более чем ясен: это восстановление когда-то разрушенных демократических институтов, обеспечение их нормального функционирования (как это было в Греции, Испании, Чили, Португалии).

В то же время, если ставится вопрос о переходе к демократии в стране, где в зрелой, устоявшейся форме она никогда не существовала, то, как правило, подразумевается, что моделью, образцом для подражания выступает наиболее развитая западная модель демократии. Во всяком случае, возглавляющие реформирование современной России политические силы, выступающие от имени демократии, верят, что точное следование опыту развитых стран Запада, перенос их институтов, ценностей и норм жизни в российскую действительность и являются оптимальной формой преобразования страны. Их проект "вестернизации" России исходит из убеждения, что всемирно-исторический процесс унифицирует в соответствии с западными примерами весь мировой плюрализм культур, цивилизаций, соединенных в одном историческом времени. Не историзм, даже антиисторизм, подобных взглядов лежит на поверхности: общеизвестно, что ни один из известных способов и типов производства, ни одна из формаций, ни одна из цивилизационных революций не побеждали на всей территории земного шара, не все народы оказывались способными "вписаться" в новые исторические времена. Даже там, где прогресс достигал высшей точки самоидентификации, он, как правило, сосуществовал со многими формами жизни и традициями предшествовавших исторических эпох. Передовые прогрессивные перемены входили в историю человечества, воспламеняя энергию пассионарных народов, но находя ниши и для тех из них, которые оставались в "свернутом" состоянии в расчете на свой "звездный час", сохраняя таким образом национально-культурный генофонд человечества.

Недолгий период современного реформирования России дает все основания сомневаться, что она может решить свои проблемы на пути простого копирования западной модели развития, что возможно необходимое для этого "переиначивание" кодов ее собственной истории, что реален и достижим неизбежный в таком случае разрыв с национальными ценностями и социокультурными достижениями. По всей видимости, и в данном случае логика мышления в категориях "переходного периода", подразумевающая выдвижение во главу угла вопроса куда развиваться", приводит к подмене социальных задач. Направление развития задано, оно диктуется объективными потребностями продвижения всей мировой цивилизации к постиндустиализму. В то же время в действительности перед российским обществом стоит проблема "как развиваться", как вписаться в упомянутый процесс. Речь идет о нахождении Россией новой идентичности, о движении в сторону более разумного, гуманного, эффективного человеческого общества без отката на позиции "строительства" очередного "светлого будущего", теперь уже на иной, заимствованной у других, основе.

В-третьих, нуждается в коррекции и постановка вопроса о современном российском обществе как "переходящем" от командно-административной экономической системы к социально ориентированному рынку. Нет спора, что государственно-регулируемая экономика, решив определенные задачи на этапе индустриализации, оказалась неспособной ассимилировать достижения современной научно-технической революции и обеспечить обществу переход в постиндустриальную фазу развития, ввергнув его в жесточайший структурный кризис. Вместе с тем возвеличивание нашими отечественными экономистами и политологами рынка в качестве панацей от всех бед и абсолютного средства достижения всеобщего преуспевания является сознательным или неосознанным упрощением ситуации. Логика подобной аберрации "незатейлива, как грабли", если пользоваться словами О' Генри. На Западе полки магазинов ломятся от высококачественных и разнообразнейших товаров, и там господствует рыночная экономика, значит, стоит лишь нам перейти к рынку, как такое же положение возникнет и у нас. Увы, и к большому сожалению, это далеко не так. Современная западная экономика основывается на постиндустриальном типе производства, и именно им определяется характер рынка как механизма соединения и регулирования интересов производителей и потребителей, только в таком соединении рынок приобретает социальную ориентацию. Переход же к рынку в нашем, российском, варианте может быть только переходом к рынку "третьемирского" типа со всеми его социальными "прелестями": нищетой превалирующей части населения, гигантской и постоянной безработицей, все возрастающим социальным неравенством и т.д. Любопытно, что один из "архитекторов перехода к рынку" Г. Бурбулис, оказавшись без руководящего кресла, следующим образом охарактеризовал перспективы таким образом реформируемой России: "Как бы ни было грустно, я думаю, вполне реальный вариант на ближайшие 20-40 лет - это так называемый латиноамериканский путь. Власть реализуется на мафиозно-номенклатурно-технократическом фоне. На десятилетия растянута поляризация общества и активная роль той среды, которая сосредоточена на суперпрагматизме и достаточно равнодушна к политическому и демократическому эфиру жизни. Выборы будут выигрывать те, у кого больше денег. Баланс властей в большей степени будет зависеть от распределения капиталов и зон влияния. Процесс формирования гражданского общества приобретет затяжной и искусственный характер. Взаимоотношения с мировым сообществом будут в большой степени связаны с искусственным декларированием великой и неповторимой России, а по характеру и содержанию контактов это будет элементарная плебейская зависимость от партнеров во имя временного хозяйственного успеха".

Здесь, как говорится, комментарии излишни. Можно лишь добавить, что так называемая "шоковая терапия" правительства Ельцина-Гайдара в 1992 г. отнюдь не была проявлением экономического реформирования страны, а преследовала всего лишь цель развалить единое хозяйственное пространство для закрепления политического расчленения СССР. Спокойно воспринимая перспективу массового обнищания населения во имя реорганизации экономики, оно, по существу, действовало вопреки и букве, и смыслу демократии, ибо политические и социально-экономические права являются важнейшей и неотъемлемой частью концепции демократии. И встает вопрос: является ли "переход к рынку" по-российски "переходом к демократии"?

В-четвертых, восприятие будущего России сквозь призму перехода от советской к российской государственности неправомерно и опасно. Неправомерно, так как в качестве суверенного государства Россия никогда ранее не существовала, представляя из себя, самое большее, географическое и историческое понятие. Российская империя была таковой только по названию, выступая, по существу, славянской вотчиной царского дома Романовых. Советский Союз был унитарным, централизованно управляемым государством, в котором все республики, и в первую очередь РСФСР, служили источниками ресурсов для реализации КПСС идеи построения коммунизма в стране и мессианского служения идее такого же преобразования жизни всего человечества. Опасно потому, что такой подход подразумевает Россию как своего рода "мини-СССР", испытывает постоянную ностальгию по утраченным позициям в мире, по "ушедшим республикам", хотя для этого нет никаких оснований, ибо все утраченное принадлежало СССР, а не России. К этому необходимо добавить, что объективно геополитическое положение и возможности Российской Федерации качественно, принципиально иные, чем интересы и претензии бывшего Советского Союза. Другой вопрос, что уровень понимания и выражения в политике российских интересов может не соответствовать их объективному содержанию, определяться не реальностями, а ностальгией по прошлому или же новыми абстрактными идеями "овладения ценностями мировой цивилизации", "вхождения в Европу и мир", "союзных отношений с западными державами", которые, не будучи подкреплены серьезными основаниями, способны лишь обречь Россию на еще несколько десятилетий "переходного периода" из "ниоткуда в никуда".

В целом складывающаяся в научных трудах и публицистических выступлениях отечественных обществоведов идеология "переходного периода" в истории современной России отражает взгляды тех политических сил, которые возглавили пришедшее в движение общество на деструктивной фазе жесточайшего общественного кризиса, прекрасно представляя, против чего они выступают, но не способные предвидеть магистральный маршрут начавшегося движения или же оказавшиеся в плену новых планов осчастливливания людей с помощью все той же не раз терпевшей банкротство социальной инженерии.

В свое время большинство идеологов и практики демократизации России поддержали провозглашенный М.С.Горбачевым курс реформирования КПСС и командных структур управления обществом за счет имплантации в его ткань элементов демократии и рынка. Реформы, однако, не получились, поскольку старая система власти и управления отторгала любые новшества. В той мере, в какой Горбачев стремился реализовать идеи перестройки, он подготавливал демонтаж этой системы, но, будучи плоть от плоти ее порождением, он пытался предотвратить ее крах, что и обусловило его собственное падение. Порвав с КПСС, Б.Н.Ельцин и его окружение выступили в роли сторонников и продолжателей начавшихся реформ, но в более решительной и радикальной форме. Уже на этом этапе действительная и воображаемая их роли разошлись между собой, расслоились. Невозможно было "углублять" и "продолжать" то, что еще не началось. Под лозунгом реформ фактически была осуществлена революция - демонтаж исчерпавшей возможности саморазвития, обновления и даже самосохранения коммунистической системы, стержнем которой была КПСС.

Спора нет, этот демонтаж был важен и необходим, однако был бы более целенаправленным, осуществись осмысленно, осознанно, "зряче". Однако нежелание ниспровергателей старой системы выступить в роли ее могильщиков (исторически она неблагодарна), стремление представить себя только реформаторами сыграло с ними злую шутку. Акт разрушения, революционный по сути, был принят и представлен стране и миру как акт созидания. Для объяснения отсутствия его плодов и потребовались ссылки на трудности и противоречия "переходного периода". Для власть предержащих политиков они стали вое той же идеологической палочкой-выручалочкой, с помощью которой удобно отмежевываться от собственных просчетов и неверных решении, оправдывать непоследовательность и лавирование в политике, отказываться от серьезного анализа итогов своей деятельности, сваливать неудачи на "развращенное государственным патернализмом" прошлого режима население и т.д. Объективно появление идеологии "переходного периода", подчиненного реализации очередного инновационного проекта социального переустройства, не может не свидетельствовать о политической незрелости верхних эшелонов власти, о господстве в них мифологизированного представления о природе развития возглавляемого ими общества.

Если все же попытаться определить исторический этап. переживаемый Россией, то нужно говорить, по всей видимости, о длительном и всеобщем социально-экономическом и политико-духовном кризисе, развивающемся в соответствии с глубинными закономерностями разрешения тех противоречий, которые спровоцировали его появление, и зарождения в этом процессе новой социальной реальности, которую нельзя осмыслить, руководствуясь старыми утопиями и мифами. Она, эта действительность, становится более понятной, если исходить из мнения А.Бергсона, рассматривавшего реальность 'как вечное становление", которая "создается и разрушается, но никогда не является чем-то законченным". В сущности, подобное становление новой реальности в РОССИИ можно и нужно рассматривать как часть "великого процесса модернизации в мире, если пользоваться определением С.П.Хантингтона, как начавшийся процесс постиндустриальной российской модернизации. По своей сути такая модернизация предполагает достижение большего, чем прежде, контроля человека над своей социальной и природной средой, но не за счет реализации умозрительно сконструированных инновационных социальных проектов, а бережно и рационально изменяемых социально-экономических отношений с учетом тенденции их длительной эволюции, селекции и институ-циализации наиболее естественных в существующих условиях форм общественной организации. Модернизация, как демонстрирует мировой опыт, должна обязательно исходить из способности и готовности общества к соответствующим социально-экономическим и политическим преобразованиям , при этом скорость изменении должна быть скоррелирована с потребностями сохранения целостности социума, того. что Т.Патерсон называет социальной интеграцией общества.

Стратегия модернизации России в социально-экономической сфере в таком случае должна концентрироваться на следующих решающих направлениях:

• полном технологическом перевооружении экономики с одновременной ее структурной перестройкой в соответствии с требованиями постиндустриального типа производства;
• диверсификации форм собственности и организации их производительного сотрудничества на базе рыночных отношений;
• постепенном вытеснении государства из сферы экономики по мере складывания механизмов ее естественной саморегуляции;
• демилитаризации всей жизни общества и государства, важнейшей частью которой, но только частью, является конверсия;
• сосредоточении усилий всего общества на всемерном развитии науки, народного просвещения и здравоохранения, постоянном повышении квалификации трудящихся. что позволит формировать и развивать умение людей жить и работать в новом технологическом укладе, пользоваться достижениями современного компьютерно-коммуникативного мира. участвовать в его развитии и совершенствовании.

В этой связи требует срочной коррекции курс, начатый правительством Ельцина-Гайдара по рыночному реформированию российского хозяйства. Оно, в соответствии с рецептами фридма-новской школы (США), начало экономические преобразования с внедрения монетаристкой политики, с помощью которой в США и некоторых других развитых западных странах были созданы стимулы для ускоренного развития инновационных отраслей экономики. Но при этом не было учтено, что меры способные улучшить функционирование рыночной экономики, столкнувшейся с временным нарушением нормального цикла расширенного воспроизводства, могут отказаться контрпродуктивными в условиях России.

Демонтаж командно-распределительной системы управления о государственной экономикой в сочетании с распадом СССР (приведшим к ситуации, когда составные элементы единого прежде народнозяйственного комплекса оказались в разных суверенных государствах), плюс к этому предоставление свободы хозяйственной инициативы директорам предприятий-монополистов привели отнюдь не к созданию современного типа рыночной экономики. Командные связи были заменены сетью перекупщиков, которые, ничего не производя, взвинчивали за "посредничество", в том числе между суверенными республиками, цены на продукцию, и так поднятую предприятиями-монополистами до космических высот. Началась гиперинфляция, вызванная не только ростом цен и зарплат (при хроническом отставании вторых от первых), но и неопределенностью границ "рублевой зоны", что привело к наводнению России рублевой массой, раньше "обслуживавшей" другие республики, "бегству от рубля" нуворишей из сферы распределения, предпочитающих скупать валюту и вкладывать ее за пределами СНГ в экономику более стабильно развивающихся западных стран. Либерализация внешнеэкономической деятельности не стимулировала приток в Россию новых технологий, зарубежных капиталов. Ее итогом стала активизация практически бесконтрольного вывоза (в том числе через страны СНГ) любых товаров по демпинговым ценам за валюту, которая также, как правило, оседала за рубежом.

Бессмысленно искать в этом "заговор" деструктивных сил, якобы стремящихся уничтожить и "распродать" Россию, равно как и наивные представления, будто бы речь идет о "нормальном" первоначальном накоплении капитала для последующего более безболезненного движения страны по пути рыночной экономики. Имеет место нечто иное: общество, десятилетия развивавшееся в искусственных условиях, в изоляции от внешнего мира, оказалось в поле действия жестких и суровых законов мирового рынка, влияние которых не было облагорожено корректирующей деятельностью государства, оказавшегося неготовым к такой ситуации. Здесь уместно напомнить, что во всех странах Запада осуществляется достаточно жесткий контроль над перемещением масс товаров и капиталов, государство (за счет маневра процентными ставками, квотами импорта, налогами и т.п.), с помощью инвестиций в передовые, конкурентоспособные отрасли производства, науку и технику без труда нейтрализует анархичность проявления законов мирового рынка.

Развитие нынешней тенденции в России приведет к постепенному обескровливанию страны за счет оттока капиталов, специалистов высших категорий и квалификации, углубляющегося упадка промышленности (кроме, возможно, тех отраслей, которые производят быстро реализуемое на мировом рынке сырье), а отнюдь не к ее, промышленности, перестройке в соответствии с постиндустриальной модернизацией. Альтернативный путь подразумевает признание того, что "реанимация" российской экономики и тем более поворот к ее постиндустриальной трансформации требуют решения задач, которые способно выполнить только государство. Это - восстановление и стабилизация на новой основе нарушенных экономических связей на пространстве бывшего СССР, что требует политических решений и проявления политической воли, поскольку речь идет о взаимоотношениях суверенных государств. Очевидно, при нынешнем положении дел надеяться лишь на то, что логика экономического интереса пробудит к жизни достаточно мощные центростремительные тенденции, просто невозможно. Экономические стимулы к восстановлению сотрудничества на взаимовыгодной основе должны быть поддержаны, а в ряде случаев и инициированы, политической волей высших эшелонов власти.

Сейчас стало совершенно ясно, что модернизация России невозможна без изменения самой парадигмы находящейся в стадии становления российской государственности. Следует особо подчеркнуть, что вопрос не может стоять о воссоздании прежнего типа советской (российско-имперской) государственности, довлеющей над обществом, воспринимающей развитие самодеятельности, самостоятельной инициативы граждан как нечто угрожающее ее основам. Важно также отметить, что нынешние российские государственные структуры еще в полной мере сохраняют налет отчужденности от граждан, стремятся так или иначе сохранить узы их зависимости, наглядно демонстрируя, что "переход к демократии" у нас еще, увы, не состоялся. Возвышение человека из объекта властвования государства в субъект власти, четкое разделение функций центральных и местных органов власти с предоставлением последним права проводить собственную политику по обустройству и развитию регионов, вводить, собирать и распоряжаться собранными местными налогами - только отдельные шаги на этом пути. Вне реализации права народов и этнических групп на консолидацию и развитие в рамках широкой национально-культурной автономии, без ее сочетания с максимально возможной самостоятельностью крупных "ландшафтных" регионов нельзя достигнуть необходимой степени управляемости всем государством, невозможно построить сильное государство в современном. а не традиционном понимании этого термина.

Мировой модернизационный процесс, связанный с втягиванием человеческой цивилизации в постиндустриальную фазу ее развития, имеет свою специфику. Она заключается в том, что решение тех или иных экономических проблем отнюдь не автоматически ведет к реализации всех других общественно значимых модер-низационных задач. Более того, реализация экономической стратегии продвижения к постиндустриальному типу производства возможна лишь при условии существования так называемого "активного социума", выступающего одновременно субъектом, осуществляющим перемены, и объектом, на который непосредственно воздействуют социально-экономические преобразования. Именно поэтому глубокая демократизация общественных отношении должна являться не следствием свершившихся реформ, а идти "нога в ногу" с экономическими преобразованиями. причем целенаправленная корреляция скорости одних и других изменении обеспечивает, как правило, известную безболезненность реформ, крайне необходимую для стабильного развития. Учет этой специфики тем более необходим для модернизирующейся России, где отсутствует гражданское общество в его традиционном понимании. где государство выступает и еще долго будет выступать и инициатором, и координатором всего процесса модернизации, где вряд ли приживется любая западная модель демократии в ее чистом виде, где возникает собственный отдельный "мир", способствующий формированию "мира миров" и становлению действительно единой в своем многообразии общепланетарной цивилизации. Общечеловеческие ориентиры развития, по всей видимости едины, но каждый народ, каждая страна будет идти к ним своей дорогой. все более подчиняя свою жизнь цивилизованным формам и нормам самоидентификации.

Смутное время, переживаемое Россией, имеет под собой и объективные и субъективные основы. С одной стороны, в реформах, начатых страной. сталкивается прошлое и будущее, делая на-стоящее зыбким и призрачным, ибо прошлого уже нет. а будущего еще нет. 

Интеллектуальное смятение при этом возрастает еще и потому, что цивилизация я целом меняет основы собственного жизнеустройства и отвергает тысячелетиями складывавшиеся истины и постулаты, рождает новые ценности и символы веры". Но общество пришло в модернизационное движение, и это верный признак возможности преодоления им смутного времени. Вопрос лишь в цене, которую придется заплатить за это ныне живущим поколениям.