О феномене "невольного коллективизма"

Опыт двух лет рыночной реформы показал, что творцы ее имели довольно поверхностное представление о функционировании рынка в условиях развитой промышленной инфраструктуры, традиционно опиравшейся на государственную поддержку. Подтвердилось и то, что подход, преобладавший в эпоху индустриализма, ныне устарел. Чисто экономических решений в наше время и быть не может.

На фоне удручающих последствий реформы восторги по поводу "фундаментальных законов экономического поведения человека разумного" столь же неуместны, как и стенания насчет "ужасов" государственного регулирования. Не только наш собственный, еще очень ограниченный, рыночный опыт, но и длительный опыт развития свободного рынка на Западе должны послужить предостережением от идеализации рынка. Можно предвидеть возражение: Россия находится на ином витке исторического процесса, когда задача состоит в переходе от государственной к рыночной экономике, от тоталитарного режима к демократии. Это так, и все же предпочтительней руководствоваться не слепой верой в магию рынка, а трезвым учетом как его преимуществ, так и недостатков.

Рынок проходит в своем развитии различные стадии. Его характер, механизмы и производимый им эффект обусловлены уровнем развития общественных отношений, производства, другими факторами, определяющими состояние общества, - традициями, культурой, моралью, институтами, психологией людей. Рынок времен Адама Смита и современный - далеко не одно и то же, а предсказанный им рост богатства - не единственный результат свободного предпринимательства.

Рыночный обмен выступает как действенный фактор прогрессирующего разделения труда, роста, производительности, расширенного производства все новых продуктов и услуг, предложение которых постоянно раздвигает круг индивидуальных потребностей и потребления. Принято различать два основных типа потребностей: основные (в пище, одежде, жилье и т.п.), имеющие абсолютный характер, и относительные или, как их еще называют, престижные. На ранних этапах промышленного общества доминируют, естественно, первые. По мере того, как уровень жизни основной массы людей повышается, возрастает значение престижных благ. Спрос на них растет быстрее, чем на основные материальные блага, соответственно быстрее возрастает и цена. Престижные блага появляются сначала как предметы роскоши, доступные лишь немногим. Демонстрируя новые возможности потребления, рынок порождает тем самым завышенные ожидания: для большинства потенциальных потребителей они оказываются обманчивыми, по крайней мере в близкой перспективе. Поскольку относительные потребности практически безграничны, "обществу изобилия" парадоксальным образом сопутствует феномен социальной недостаточности - расширяющаяся сфера неудовлетворенных потребностей.

Важная особенность престижных благ состоит в том, что их значимость определяется скорее относительной, чем абсолютной величиной дохода¹. Ориентируя на индивидуалистическое потребление, на стремление выделиться, ощутить превосходство над другими, рынок втягивает людей в ожесточенную конкуренцию (групповую или межличностную) за повышение своей доли в доходах. Надо зарабатывать все больше, чтобы жить не хуже людей своего круга или пробиться на более высокую ступень социальной лестницы. Эти мотивы становятся постоянным фактором борьбы за "место под солнцем". Страны, только сейчас начинающие переход к рынку, ощущают это особенно сильно: недаром слово "престижный" стало одним из самых употребимых в нашем вестернизированном новоязе.

Пока речь идет об основных базовых потребностях, потребление практически не зависит от социальной среды, т.е. от других участников этого процесса. Эти потребности абсолютны, и следовательно, их полезность также абсолютна для каждого индивида, она не зависит оттого, в какой мере этими же благами пользуются другие. Иначе обстоит дело с социально престижными благами. По мере того, как круг потребителей расширяется, относительная полезность новых товаров и услуг (доставляемое ими удовлетворение) снижается, поскольку она все больше зависит от степени их доступности и от внешних условий, создаваемых массовым потреблением. На девальвацию одних престижных благ рынок отвечает предложением новых, стимулируя новые потребности и ожидания.

При нормальных условиях эта дилемма разрешается в экономическом росте. Эффективность рынка как движущей силы роста производства и потребления очевидна. Но это сопряжено с социальными издержками, которые могут приобретать опасный характер, если не найдены адекватные способы противодействия. Рыночные стимулы до водят гонку приобретательства до такой точки, когда возникает феномен избыточности, указывающий на социальные пределы роста. О существовании физических пределов роста заговорили более двух десятилетий назад. Такие пределы предсказуемы, хотя они довольно растяжимы. Но еще ранее того возникают социальные пределы роста в рамках рыночных отношений.

Дело не только в том, что в результате растущей доступности новых товаров и услуг снижается, так сказать, моральное удовлетворение потребителя, т.е. их относительная полезность. Социальный фактор все больше обнаруживает себя в том, что массовое индивидуальное потребление начинает вызывать последствия, которые существенно обесценивают значимость новых потребительских благ.

Простейший пример, позволяющий проиллюстрировать эту ситуацию, - развитие автомобильного рынка. Рыночные силы стимулируют безудержный рост числа автомобилей, который порождает серьезные социальные проблемы. Они остро стоят на Западе, вообще в больших городах, а ныне все больше дают о себе знать и в России, в частности в Москве. По сообщениям печати, еще год назад более 80% транспортных магистралей города были загружены транспортом сверх допустимогоуровня. Сейчас ситуация быстро ухудшается, поскольку темпы прироста парка автомобилей резко возросли - до 20 тыс. в месяц; городу грозит транспортный паралич. "Москва остановится летом" - так озаглавлена недавняя публикация в "Известиях" (27.04.94).

Поскольку спрос на престижные блага (материальные и нематериальные) безграничен, рынок раскручивает производство, а тем самым и спираль потребительских вожделений все дальше, гипертрофируя количественную сторону потребления и одновременно снижая его качественную сторону. Греческий экономист К.Золотас обосновал это скрупулезными расчетами², показав, что в наше время каждой единице прироста материального производства соответствует снижающийся процент прироста общественного благосостояния. Согласно его оценке, соотношение темпов роста общественного благосостояния с темпами экономического роста где-то в начале будущего столетия должно приблизиться к нулю (это можно было бы назвать "законом убывающего благосостояния"). Дальнейший рост ВНП будет сопровождаться абсолютным снижением общественного благосостояния.

Речь идет, разумеется, о промышленно развитых странах. Можно спорить о том, насколько точен этот прогноз, но тенденцию он улавливает верно. Качество жизни все больше определяется состоянием окружающей среды, а оно все больше ухудшается. Причем это касается не только природной среды (загрязнение воды, воздуха, почвенного покрова), но и социальной, что связано с последствиями сверхурбанизации, скученности населения, с ростом психических и нервных нагрузок на работе и дома, с угрозами для личной безопасности граждан (разгул преступности, повышение вероятности аварий на производстве, транспорте и т.д.). Возрастающие в связи с этим расходы на защиту окружающей среды, правоохранительные силы, здравоохранение не приносят соответствующего повышения общественного благосостояния.

Рынок формирует психологию, ориентированную на присвоение, обладание, что, конечно, отнюдь не равнозначно качеству жизни. Когда основные потребности человека удовлетворены, дальнейшее повышение материального благосостояния, возможность пользоваться все большим объемом жизненных благ не приносят, как правило, большей удовлетворенности жизнью. Под влиянием вездесущей навязчивой рекламы и всемогущей моды человек уподобляется Сизифу, обреченному на погоню за призраком "счастья" в облике все новых потребительских благ. Атмосфера соперничества порождает у многих комплекс неполноценности: я - неудачник, неуверенности в себе, стрессовое состояние, требующее "разрядки" с вытекающими отсюда явлениями социальной патологии: склонностью к алкоголизму, употреблению наркотиков, агрессивному поведению. Здесь для рынка, с присущей ему тенденцией эксплуатировать человеческие слабости и пороки, открывается самый широкий простор (что особенно характерно сейчас для нашего мафиозного "рынка").

Таким образом, принцип саморегулирующегося стихийного рынка не только не дает удовлетворительного решения проблем, но и чреват разрушительными последствиями³. Требование невмешательства публичных институтов в экономику оказалось несостоятельным, что и получило признание, когда государству пришлось под давлением обстоятельств и демократических сил все больше включаться в решение хозяйственных задач, с которыми рынок не справляется или справляется плохо. Речь идет прежде всего о коллективных потребностях: образовании, здравоохранении, социальном страховании, содействии развитию коммуникаций, энергетике, поддержке фундаментальных исследований, конструкторских разработок и т.п. Кульминацией преобладавшей на протяжении XX века тенденции к коллективному обеспечению общественных потребностей стало социальное государство (welfare state), в нем получил наглядное выражение тот "невольный коллективизм", который все это время упорно пробивался сквозь индивидуалистический строй рыночных отношений.

Нелишне напомнить в этой связи некоторые цифры. В передовых промышленных странах социальные расходы (включая образование, здравоохранение и жилищный сектор), не превышающие в конце прошлого века 2-3% ВНП, к середине 70-х годов нынешнего столетия составили от трети до четверти ВНП, а в некоторых странах и больше. К этому времени в Западной Европе страхованием по возрасту, инвалидности и болезни было охвачено свыше 90% работающих, от несчастных случаев - более 80% и по безработице - 60%. Рост социальных расходов почти целиком объясняет увеличение доли государственных расходов в целом:

она стала заметно расти с конца XIX века (до этого длительное время снижалась), достигнув - в среднем по Западной Европе - примерно 25% ВНП в 1950 г. и почти удвоившись к середине 70-х годов - до 45%⁴.

Однако даже при таких масштабах государственное вмешательство все же не затрагивает главной проблемы - индивидуалистической ориентации общества "массового потребления". Напротив, оно и диктовалось в значительной мере логикой максимизации частных интересов. Вместе с тем оно стало вызывать негативное отношение, поскольку воспринималось многими как ограничение свободы индивидуального выбора, личной инициативы ("государство-нянька"), как причина растущей бюрократизации и увеличения налогов. Это подготовило почву для неоконсервативной волны 80-х годов. Наступление на социальное государство было реакцией на резкий скачок вверх государственных расходов и налогов в 60-70-е годы. Тем не менее подспудные коллективные потребности продолжают нарастать. Необходимость в регулировании хозяйственной деятельности, в каких-то общих правилах или нормах, не только сохраняется, но и усиливается.

Неоконсервативное наступление 80-х годов несколько ограничило сферу действия социального государства на Западе, но не "отменило" его. Показательно, что адмиинистрация Б.Клинтона встала на путь "реабилитации" государственного вмешательства в экономику. Это нашло отражение в первых же крупных экономических мероприятиях администрации: общенациональной программе переподготовки рабочих и плане коренной реформы здравоохранения с тем, чтобы сделать его более доступным для всех американцев. Американский историк А.Шлезингер, предсказавший этот поворот еще в середине 80-х годов, писал: "Государственное вмешательство было и остается в этом ужасном мире лучшим средством укрепления нашей демократии, продолжения наших традиций и расширения прав и свобод наших граждан⁵". Феномен "невольного коллективизма" наложил свой отпечаток на эволюцию института собственности, образующего краеугольный каменьрыночной системы. Преимущественное значение - по своему объему, по экономическому весу - приобрели коллективные (кооперативные) формы частной собственности, представленные прежде всего акционерными обществами. Заметное место занимает, несмотря на несколько сократившиеся в результате кампаний по приватизации масштабы, государственная и муниципальная собственность. Довольно широкое распространение, особенно в Западной Европе, получила кооперативная и профсоюзная собственность. Появились новые формы собственности: коллективная собственность персонала фирмы, совладение на основе рассредоточения собственности путем передачи части акций персоналу (программа ESOP {Employee Stock Ownership Plan} в США), рабочие фонды (Швеция), пенсионные фонды и т.п.

При этом, что даже наиболее важно, право собственности постоянно подвергается модификациям, которые отражают растущее признание публичных интересов наряду с частными, общественной пользы, роли социальной ответственности собственника, будь то физическое или юридическое лицо. Ограждая права собственника, законодательство в то же время регламентирует, т.е. в той или иной мере ограничивает, право собственности: посредством налогообложения, установленными правилами найма и увольнения, землепользования, строительства и многими другими предписаниями, а также путем изъятия некоторых объектов из сферы действия частного права. "Внешние" ограничения дополняются "внутренними", основанными как на требованиях закона, так и на соглашениях между администрацией и трудовым коллективом в лице представляющих его выборных органов и профсоюзов (участие в контроле и управлении, в прибылях, льготные права на приобретение акций фирмы, внутрифирменные пенсионные планы)⁶.

Эволюция "свободного рынка" парадоксальна еще в одном отношении. Главной фигурой на мировом рынке стали крупные корпорации, в том числе, и прежде всего, транснациональные. Между материнской компанией и филиалами происходит интенсивное движение товаров, технологий и капиталов. Важная особенность этого внутрифирменного оборота состоит в том, что он управляется и планируется из одного центра - штаб-квартиры корпорации. "Внутренний" корпоративный рынок, на который приходится ныне более половины мирового торгового оборота, по существу выводится из сферы действия собственно рыночных законов. Поэтому некоторые западные эксперты склонны даже рассматривать современные транснациональные корпорации как "элемент пострыночной экономики".

В сфере внутрифирменного оборота действуют так называемые трансфертные цены (их называют также расчетными ценами), которые могут довольно сильно отклоняться от рыночных. Корпорации вносят элементы организованности, плановости в функционирование стихийного рынка, что позволяет ослаблять негативные последствия конкуренции, неопределенности, компенсировать несовершенство "обычного" рынка. Корпоративная централизация в той или иной степени сочетается, конечно, с децентрализацией, с коммерческой самостоятельностью филиалов и даже с конкуренцией между ними. Внутрикорпоративное регулирование служит своего рода противовесом как стихии "внешнего" (для корпорации) рынка, так и государственному регулированию, позволяя крупнейшим компаниям минимизировать издержки того и другого.

Однако существующая практика регулирования, государственного и корпоративного, по-прежнему подчинена в основном традиционной индивидуалистической логике, и в этом смысле эффект ее остается ограниченным, что нельзя объяснить лишь несовершенством институтов государства или корпораций. Способность рыночной системы удовлетворять индивидуальные рыночные ожидания имеет пределы. Рыночная система не может выполнить того, что, казалось бы, обещает: не может удовлетворить индивидуальные потребности всех или большинства людей вместе,не вызывая одновременно негативные побочные последствия для всех. И это все больше дает себя знать в современном взаимозависимом и сложном обществе.

Значит, рыночные отношения нужно соответствующим образом направлять, заставляя их "работать" на общее благо⁷. Но это возможно лишь при определенных предпосылках, имеющих прямое отношение к мотивам индивидуального поведения участников рыночных отношений. Принцип эгоизма отнюдь не обладает достоинством самодостаточности. Максимизация общего блага предполагает ориентацию индивидуального поведения на такие социальные нормы, которые бы учитывали и отражали общие интересы. Речь идет не об изменении природы человека, а об изменении поведения, о самоограничении в том, что касается частных интересов. Это, в свою очередь, возможно лишь при условии, если существует какой-то минимум согласия большинства людей в отношении основных ценностей.

Мы хорошо знаем по собственному опыту: для того, чтобы действовать в общих интересах, идти на самоограничение, люди должны воспринимать общество как справедливое в своей основе. Это в конечном счете и критерий отношения к власти, к различным ее ипостасям. Критерии социальной справедливости едва ли поддаются точной оценке, но главные условия для нее очевидны: правовое государство, демократическое управление, социальные гарантии. Такой подход не означает ни игнорирования, ни принижения личного интереса. Важно, чтобы люди осознавали или ощущали, что общее благо отвечает и их личным интересам.

Но одного лишь рационального начала недостаточно. Требуются и соответствующие нравственные импульсы. Появятся ли они сами собой, автоматически, как полагают некоторые? Функциональная необходимость в изменении социальной этики может, очевидно, способствовать ее появлению. Моральные максимы - не вечные внеисторические категории, они возникают и закрепляются как способ адаптации к меняющимся внешним условиям. И этот процесс может быть как результатом своего рода "естественного отбора", особенно на более ранних стадиях общественного развития, так и сознательного, целенаправленного воздействия в ответ на угрожающие обществу опасности.

Значение сознательных усилий, направленных на то, чтобы индивидуальное поведение больше ориентировалось на социальные нужды, возрастает. "Невидимая рука" сама собой не решает эту проблему. "Чудо невидимой руки" могло неплохо срабатывать в условиях изобилия доступных ресурсов и возможности экспоненциального роста. В предельных ситуациях, когда ресурсы ограничены (а в наше время дело обстоит именно так), приоритет частного интереса оборачивается против общего блага. Стремясь максимизировать свою выгоду, индивиды не думают о сопутствующих минусах, которые раскладываются на всех и потому представляются ничтожными. Но точно так же рассуждают и другие, в результате совокупные отрицательные последствия независимых индивидуальных решений причиняют ущерб, которого никто не желал.

Реально ли, однако, рассчитывать на появление иной, социально ответственной, этики индивидуального поведения? Попытки навязать обществу какую-то рационально сконструировнную систему морали опасны и неприемлемы. Иное дело - способствовать распространению и утверждению естественных для "человека общественного" нравственных ценностей. Мотивы экономического поведения включают не только "я", но и "мы". Такой вывод делает, в частности, оспаривая постулаты неоклассического либерализма, известный американский социолог А.Этциони⁸. Моральные обязательства, подчеркивает он, наряду с личным интересом, остаются одним из важнейших регуляторов экономического поведения, без них невозможны нормальные рыночные отношения. В странах, достигших сравнительно высокого уровня жизни, все сильнее заявляют о себе и новые этические ценности. Шкала индивидуальных предпочтений претерпевает изменения: на первый план выдвигаются такие ценности, как безопасность (личная, экологическая), здоровый образ жизни, возможность самовыражения и самореализации. Люди объединяются на этой почве в самодеятельные общественные организации. В какой-то мере и рынок вынужден на это реагировать.

Но рынок же порождает или усугубляет проблемы, которые служат источником беспокойства и недовольства. Потребительство само по себе не приводит к повышению удовлетворенности жизнью. Когда при опросе, проведенном на всей территории США, американцам задали вопрос, хотели бы они и далее прилагать усилия для "достижения более высокого уровня жизни", только 17% ответили "да", тогда как 70% высказались за то, чтобы людей учили тому, как лучше устроить жизнь, имея в своем распоряжении лишь базовые товары и услуги. Сравнительные данные по странам, находящимся на различных ступенях экономического развития, свидетельствуют, что степень удовлетворенности жизнью практически не коррелирует с уровнем материального благосостояния.

Реакцией на потребительскую, меркантильную, "материалистическую" направленность современной западной цивилизации стало распространение различных альтернативных движений, особенно в молодежной среде. Оставаясь маргинальным явлением, оно отразило тем не менее духовный кризис западного общества - кризис присущей ему исторической формы индивидуализма. Альтернативное мировоззрение исходит, в частности, из неприятия экономического роста как целевой установки, из необходимости введения в экономическую жизнь этических начал, новых принципов социального поведения.

По образному выражению Нобелевского лауреата В.Леонтьева, экономика - это корабль, которому нужен парус, наполняемый ветром свободного предпринимательства, и руль государственного регулирования. Корабль российской экономики отправили в плавание по безбрежным просторам рыночной стихии... без руля и без ветрил. Выбор курса определили не столько соображения экономической целесообразности, сколько идеологические и политические мотивы, соблазн простых и быстрых решений. "Реформаторы" не смогли обеспечить управление процессом реформ. Попытка преобразовать экономику "с налета" произвела на свет уродливый, дикий рынок. Вместо того, чтобы стать "пышнее", общественный пирог сильно уменьшился в объеме, а энергия частного интереса сосредоточилась на дележе этого уменьшившегося пирога, т.е. получила деструктивную направленность. Социальная цена рыночного романтизма радикал-демократов оказалась чрезмерно высокой.

Творцы реформы восприняли идею рынка "от обратного", догматически и поверхностно. Может быть, неплохо, когда "игрой в рынок" занимаются школяры, но в масштабе общества, пораженного к тому же тяжелыми нравственными недугами, такие игры самонадеянных политиков-неофитов оборачиваются страшными вещами. Примеров множество: достаточно упомянуть хотя бы распространение практики заказных убийств по цене пять и более миллионов рублей. Автор публикации на эту тему делает поразительный вывод: "...насильственная смерть в Москве уже стала элементом экономики, позволяющим регулировать отношения в сфере зарождающегося бизнеса" ("Известия", 9.02.94).

Рыночный романтизм так же противопоказан политике, как и всякий иной. Экономика представляет собой сочетание, в той или иной пропорции, рыночных и нерыночных факторов. Эффективность (или неэффективность) нерыночных факторов так же поддается оценке, как и эффективность (или неэффективность) рынка⁹. Когда речь идет о рынке и управлении - это не выбор по принципу "либо - либо". Нет, это выбор между различными комбинациями того и другого. Какая комбинация складывается в действительности - зависит от многих обстоятельств, и прежде всего от политической системы. Демократическая система позволяет приблизиться к оптимальному сочетанию. Расхождения между целями общества и рыночными установками должны разрешаться правовыми методами, посредством демократических процедур.

Проблемы общественного развития требуют целостного синкретического подхода. Суть его - в признании принципиальной сочетаемости разнородных начал, отражающих разные стороны общественного бытия. Свобода и равенство, эффективность и справедливость, частные и общие интересы, индивидуальные и коллективные цели, рыночные и нерыночные факторы не исключают, а дополняют друг друга с точки зрения функционирования социума. В этом один из главных уроков нашего недавнего прошлого - советского и постсоветского. 
¹ F.Hirsch. Social Limits to Growth. Cambridge, 1978.
² X.Zolotas. Economic Growth and Declining Social Welfare. Athens, 1981.
³ "...Неограниченная экономическая свобода может быть столь же саморазрушающей, сколь и неограниченная физическая свобода, и экономическая сила может быть почти так же опасна, как и физическое насилие". (К.Поппер. Открытое общество и его враги. Т. 2. М., 1992, с. 145.)
⁴ Growth to Limits. Ed. by P.Flora. Vol. 1. Berlin - N.Y., 1986, p. XXII.
⁵ А.М.Шлезингер.-мл. Циклы американской истории. Пер. с англ. М., 1992, с. 367.
⁶ Представляет интерес суждение А.Уайтхеда: "Современная частная собственность-это в основном юридическая фикция, очертания которой... совершенно неясны". (А.Уайтхед. Избранные работы по философии. Пер. с англ. М., 1990.)
⁷ По словам выдающегося русского философа конца прошлого века Владимира Соловьева, для того, чтобы всякий трудящийся для себя трудился вместе с тем и для всех, недостаточно естественной связи экономических отношений, а нужно сознательное направление их к общему благу. (Вл.Соловьев. Соч. T.I. M., 1988, с. 418.)
⁸ A.Etzioni. The Moral Dimension. Toward a New Economics. N.Y. - L, 1988, 1990.
⁹ Ch. Wolf. Markets and Governments. Cambridge (Mass.). - London, 1988.