Шумные споры о структуре писательской организации, пожалуй, шли всегда, шли, как говорится, с переменным для оппонентов успехом. Мы - очевидцы того, как они обострились, к чему привели. Конечно, будут продолжаться и поэтому могут пригодиться разного рода опыты. Об одном из них напоминает поучительный документ четвертьвековой давности.

Обнаружив его в своем архиве и перечитав, я еще больше проникся самыми добрыми чувствами к автору, увы, уже покойному. Семена Александровича Ляндреса знали и любили литераторы, и не только литераторы старших поколений. Большую и нелегкую жизнь прожил он. Занимал ответственные посты в издательстве и газете "Известия", причем в то время, когда ею руководил Бухарин. В годы войны С.А.Ляндрес был одновременно заместителем руководителя ОГИЗа РСФСР и уполномоченным ГКО на ряде фронтов, проделал огромную работу по укомплектованию партизанских отрядов портативными походными типографиями собственной конструкции. Испытал ад репрессий. Держался поразительно стойко; вышел из тяжких испытаний духовно не сломленным, неизменно энергичным, хотя мучили и нравственные травмы, и перебитый позвоночник.

Адресатов письма, о котором идет речь, специально характеризовать не надо (впрочем, не знаю, довелось ли им где-нибудь цитировать его). Юлиан Семенов - сын, многообещающий прозаик, публицист. Дружба с Константином Симоновым завязалась еще в пору войны. Со мной Семен Александрович всерьез подружился весной 1964 г., начав работать моим заместителем как главного редактора журнала "Вопросы литературы".

И в редакции журнала, и в аппарате правления СП СССР, где С.А.Ляндрес прослужил немало лет, он завоевал всеобщее глубокое уважение стилем своей жизни: неизменная принципиальность, борьба за справедливость, стремление вникнуть в происходящее вокруг, помогать людям всем, чем может.

Таким Семен Александрович оставался до последней своей минуты. Недаром публикуемое ниже письмо составлялось в больнице. Приведем его полностью. 

14.5.68 г. Больница АН СССР

Все это произошло в достопамятных феврале - марте 1963 г., когда кто-то предрешил вопрос о ликвидации Союза писателей и создании непонятной, рыхлой и аморфной Ассоциации деятелей всех искусств. Литературная общественность и сам аппарат Союза писателей были в полном неведении.

Однажды мое внимание привлек приезд В.А.Кочетова в Союз, где он заперся с К.В.Воронковым в его кабинете на целый день. Поздно вечером я попросил Костю Воронкова рассказать мне о происходящем. Костя, по старой дружбе, рассказал, что он работал с Кочетовым над проектом этой самой Ассоциации деятелей искусств, и что Кочетов назначен одним из сопредседателей Оргкомитета по созданию этой Ассоциации. Я спросил, откуда исходит это решение, и разделяет ли Воронков эту точку зрения. Костя источника - директивного органа - не назвал, а о себе сказал, что решил принять участие в работе, чтобы хотя бы в такой форме сделать какой-то вклад в дело охраны интересов писательской организации. Я спросил Воронкова, известно ли что-нибудь об всем этом Константину Федину. Воронков дал мне понять, что Федину ничего не известно.

Можно себе представить степень моего волнения. И здесь, не для умиления собственным поступком, а истины ради, я должен оставить для истории Союза писателей следующую запись:

Поставив в известность К.Воронкова о том, что я не могу оставаться безучастным, в стороне от этой дикой акции, сказал, что буду предпринимать со своей стороны меры и был очень рад тому, что К.Воронков отнесся к моему намерению благосклонно. Он только просил меня, если это будет возможно, информировать его о том, что я буду делать. Более того, я заручился его согласием оказывать мне содействие.

В тот же поздний вечер я рассказал о положении дел человеку большого и тонкого ума-А.И.Орьеву. И мы, перебрав десятки вариантов, решили с ним всеми доступными нам средствами немедленно найти Константина Федина, проинформировать его, узнать о его намерениях и выложить ему какие-то свои соображения о последствиях ликвидации СП. Наше очень короткое письмо Константину Федину мы отправили рано утром на другой день. Я не помню точного содержания этого письма, но смысл его сводился к следующему: мы срочно нуждаемся в личной встрече с ним по делам, не терпящим отлагательства. Ждем его указаний о дне и часе.

Мы с Орьевым организовали дежурство, чтобы Константин Александрович мог нас поймать. А тем временем в помещении Союза с таинственным видом ходили известные литераторы, осматривали комнаты, делали прикидки насчет размещения и перемещения.

Днем, часов в 12 Константин Александрович приехал в Союз, и мы втроем заперлись в зале заседаний. А.И.Орьев со свойственной ему сдержанностью рассказал Константину Александровичу о причине, заставившей нас его искать. Константин Александрович воспринял все очень болезненно, необычайно нервничал. Говорил он, примерно, следующее: да, я действительно ничего не знаю, мое мнение никого не интересует, я просто удобен как беспартийный человек. Он с болью и обидой говорил далее, что глубоко оскорблен в своих чувствах, что, когда в высших органах нуждаются в его советах, он всегда откликается, несмотря на возраст и болезни, приезжает в город и просиживает часами в поисках наиболее правильных решений. А сейчас вот с ним обращаются, как с домашней работницей.

Искренне скажу, что я глубоко сожалел, что решился на этот разговор. Константину Александровичу просто физически сделалось плохо.

Тем не менее, я довольно сурово спросил его, что же он собирается теперь делать. Он встал, замахал руками и закричал: "Ничего не собираюсь делать, ничего не буду делать! Во мне оскорблен русский советский интеллигент!"

Меня такой ответ захлестнул, схватил за глотку, и с какой-то отчужденной холодностью я сказал ему, что он не смеет так говорить, что русским советским интеллигентам никогда не была свойственна пассивность и что неужели он сознательно пойдет на то, что Союз, созданный Горьким, будет предан Фединым. У меня после этого наступило ощущение страшной слабости, а в Константине Александровиче произошел, видимо, поворот. Может быть, его поразило это сопоставление. Наступила пауза. В дверь кто-то то и дело стучал. Константин Александрович несколько успокоился, а потом как-то особенно, по-своему наклонив голову к левому плечу, произнес: " Да-с, кавалеры, надо что-то думать и делать". Александр Иванович сказал, что у него есть соображения, своего рода выкладки на бумаге о тех губительных творческих и организационных последствиях, к которым может привести бездумная реорганизация. Разговор наш продолжался около трех часов...

Затем была известная мартовская встреча руководителей Партии и Правительства с писателями в Крыму, и помнится мне день, когда Константин Александрович, оживленный и радостный, встретился мне на лестнице, и возглас его помню: "Здравствуйте, кавалер, все в порядке. А вы все еще такой же сердитый?" Мы пожали друг другу руки.

Я не был на встрече в Крыму, но мне известно, что Константин Александрович там очень решительно проявил силу советского интеллигента, настоящего писателя.

Люди не вечны. А история литературы будет создаваться. Я хотел бы, чтобы эта моя запись сохранилась, ибо она достоверна. Писатели - народ остроумный, они искусные полемисты, но, как. и все грешные люди, бывают, порою злыми. И когда мне приходилось сталкиваться с утверждением о том, что Константин Александрович - человек пассивный, я это отвергал потому, что мне Константин Александрович и до того памятного разговора, и после всегда представлялся человеком, умеющим с необычайной тонкостью и остроумием отстаивать принципиальные интересы писательской организации. В моих глазах он останется на всю жизнь носителем лучших традиций русской советской интеллигенции,

Кого не взволнует столь темпераментное письмо! И когда 17 мая 1968 г. мне пришлось побывать по ряду дел у Федина, не мог не попросить его ознакомиться с написанным Ляндресом. Константин Александрович дважды перечитал текст, одобрительно отозвался об авторе, согласился с существом письма. В тот же день я записал краткий его комментарий.

- Я не помню, сколько времени продолжался разговор в конференц-зале. Может быть, три часа, может быть, час. Но он действительно проходил примерно в таком духе, как пишет Семен Александрович. Я был очень взволнован, не спал всю ночь. Кое-что знал и раньше, думал, как же быть. Теперь еще яснее стало: что-то надо делать; безусловно, не только эти два товарища ждут от меня этого...

- Моя встреча с Хрущевым была не в Крыму, а в Пицунде. После симпозиума в Ленинграде о романе мы приехали в Пицунду. С Хрущевым гуляли однажды по пляжу. Те, кто помоложе, стали купаться. А мы вдвоем присели на камешек; остальные, как бывает в таких случаях, отступили в сторону.

- Я говорил о разном, но все больше укреплялся в мысли, что надо с полной определенностью задать вопрос, который так волнует писателей и от которого не имею права уклоняться. Не без язвительности я сказал, что затеваемое вроде бы слияние союзов было бы катастрофой. И по существу, и по творческой стороне дела. Все мы, работники литературы и искусства, работаем по-разному. С разным материалом, в разных условиях. Скульптору нужен подъемный кран, на его площадке шум и грохот. А мне нужно уединение, писатель работает в одиночку. В таких делах нужна тонкость.

- Хрущев вначале нахмурился, потом прислушивался все внимательнее, задал несколько вопросов.

- Как будет, не сказал, но слияние не состоялось. 

Что ж, одна из различных ситуаций, знакомых за годы и десятилетия. Ныне без былых дифирамбов и недавних поношений стали говорить и писать о заслугах, ошибках, противоречивости натуры Н.С.Хрущева. В данном случае его удалось переубедить, а во скольких не удавалось...

В письме Семена Александровича говорится о действительно некогда предпринятой попытке разогнать под благовидным предлогом тех писателей, которые поверили в вероятность подлинного прогресса, и создать из "подходящих" деятелей всех сфер художественного творчества некую ассоциацию, передав ее в руки своих единомышленников. Перечислять поименно последних ни к чему, тем более что они ушли в мир иной. Вряд ли стоит спорить и о личностных оценках, которые высказывает Семен Александрович. Существеннее реальное свидетельство о готовности рядового консультанта и его друга юриста А.И.Орьева идти на конфликт со своим руководством, когда надо спасать положение и всеми средствами убедить власть имущих в пагубности хитроумной затеи. За этим конфликтом - высокое нравственное требование к каждому, как держать себя, ратуя за общее дело.

Тема, которую тут не исчерпать. И перипетии тогдашних столкновений потребовали бы немало места для анализа. И "методы" действующих лиц нуждаются в оговорках, они не эталон на любой случай. Не эталон, но в чем-то урок. А, быть может, лучше сказать: пролог к сегодняшнему этапу, когда пассивность, по большому счету, выглядит архаизмом.

Мы коснулись проблемы общезначимого характера. Разве неправомерно именно сейчас, наряду с острой критикой, всемерно поддерживать лидеров всех областей нашей жизнедеятельности, включая литературу, добивающихся, пусть с трудом, переделками, конструктивного решения назревших задач?

По целому ряду причин у нас пока далеко не все задуманное получается. По-моему, серьезный просчет в культурной политике - происшедший разрыв между ее творческим и организационным аспектами. Не секрет: профессионально обсуждать первые почти перестали, а вторые сплошь и рядом сводят к борьбе за власть, материальные выгоды.

Не берусь давать рецепты избавления литературной, издательской жизни от несомненных болезней. К тому же симптоматично, что о необходимости скорейшего ее оздоровления, сближения творческих и организационных вопросов, повыше- o ния роли литературно-критической, теоретической мысли стали заявлять вслух, в частности, на апрельском Съезде кинематографистов.

Кажется, повсюду начинает расти понимание того, что от приблизительных "прикидок" желаемого пора переходить к созданию тщательно продуманной позитивной программы. Где это будет происходить, предстоит взвесить. Но так или иначе, назрела необходимость не беглых бесед, а большого, аргументированного разговора с участием как писательской, литературоведческой общественности, так и работников издательств, периодики, правоведов и, крайне желательно, представителей всех уровней государственного руководства.

Веление времени - осмыслить пути и практические шаги литературного развития. Готовы ли мы к этому? Должны готовиться, иначе вперед