Популярность отдельных слов в российской публицистике часто приобретает характер эпидемии. Сейчас в моду вошло слово "миф", и оно на устах у всех. Его применяют при всяком удобном и неудобном случае. Но какой смысл в него вкладывают? Чаше всего мифом называют идею с которой не согласны ее противники. Так, одни говорят о мифе рыночной экономики, а другие - о мифе социализма. А в общем, как представляется, под мифом ныне подразумевают то, что трудно счесть правдой и неудобно обозвать ложью.

При такой популярности самого слова удивительно, как мало задумываются над его истинным значением. Да и над местом мифа в современном общественном сознании. А оно очень велико. Конечно, если под мифом понимать систему образов, существующих в коллективном воображении народа и. как правило, сцементированных то ли сюжетом, то ли композицией, образуя как бы параллельную действительной идеальную "реальность".

ОПИРАЯСЬ НА ВЕРУ

Казалось бы, в наш рациональный век миф должен бы быть отброшен куда-то на задворки общественного сознания. Но нет. Повсеместно в мире наблюдается скорее противоположная картина. Для России, в частности, характерно резкое снижение критического порога: ныне серьезно допускается реальность явлений, о которых вчера еще никто серьезно не стал бы говорить. Квадратные шапочки астрологов на экранах московского телевидения чуть ли не каждый вечер напоминают, как далеко наше общество отошло от прежнего здравомыслия.

Миф опирается на веру. Выдающийся богослов Квинт Тертуллиан, живший на рубеже II и III веков, в лапидарной форме высказал глубочайшую мысль:

"Верую, ибо нелепо", давая понять, что не нуждается в вере то, что "лепо", ибо оно познаваемо. Миф же "абсурден" уже потому, что находится вне сферы позитивного опыта. В него можно лишь верить.

Конечно, нынешний миф совершенно отличен от мифов древности. У него иные действующие лица, иные декорации. Его герои действуют в совершенно ином пространстве и ином времени. Современный миф выглядит много рациональнее своих древних предшественников. В чем-то он идет в ногу со временем. И это понятно. Есть пределы невероятного, допускаемые коллективным разумом, которые даже миф не смеет переступить.

Век за веком люди очищают свои коллективные представления о мире от того, что в данный период времени им кажется фантастическим, неправдоподобным, хотя. естественно, в каждую эпоху фантастическим и неправдоподобным им кажутся совершенно разные вещи. Иногда этот процесс приобретает характер острейшей борьбы.

И постепенно миф утрачивает свою сказочность, обретая внешние черты реальности. Он словно бы камуфлируется под повседневность. Его герои - уже не боги, не сказочные богатыри, не фантастические существа, обладающие сверхъестественным могуществом, а политические и государственные деятели. деятели церкви, полководцы. Ареной мифа становится окружающее людей реальное пространство. Персонажи современных мифологических построений становятся участниками политических схваток. А иной раз схватки развертываются вокруг них.

В герои современного мифа попадают личности, способные стать символами своего времени, фигурами, которые могут стать центрами консолидации национального самосознания. Так, в годы Великой Отечественной войны трагическая судьба девушки-комсомолки Зои Космодемьянской потрясла миллионы сердец, вызвав в стране огромный взволнованный отклик. Ее образ стал поистине легендарным. Уже в послевоенные годы складывается культ маршала Г.Жукова. И, естественно, вокруг его величественной фигуры начинаются схватки общественных сил, борющихся за влияние на национальное сознание.

Вот что, например, писал профессор А.Мерцалов: "После сокрушительного развенчания И.Сталина определенные круги развернули в стране бурную агитационную кампанию вокруг имени Г.Жукова. Она не имеет отношения ни к подлинной науке, ни к этическим нормам. Организаторы, теряя всякое чувство меры, называют Жукова "национальным гением", "величайшим из военных авторитетов всех времен", "партийным типом большевика и народного заступника". Они призывают общество сплотиться вокруг имени маршала, требуют учредить "орден Жукова", установить ему памятник на Красной площади и т. п. Любую попытку объективно разобраться в сути дела неистовые "защитники" трактуют как "антипатриотическую"^*.

Не вдаваясь в сущность идущего между военными историками спора о роли выдающегося советского полководца в войне, нельзя не заметить, что в одном отношении профессор А.Мерцалов прав: маршал Жуков вырос в народном сознании в фигуру поистине гигантскую, титаническую. Но легенды вокруг этой яркой и сильной личности начали складываться не в последние годы, как думает историк, но еще во время войны, когда народная молва выделила имя маршала среди других военачальников. В то же время память о мар шале, наверное, не ожила бы с такой силой в последние годы, если бы в русском обществе не возникло естественной реакции на попытки определенных кругов замазать грязью самые героические страницы недавней истории ради создания мифологизированного образа Советского Союза как "империи зла". Сколько мерзостей было напечатано о той же Зое Космодемьянской! А теперь - попытки осквернить и память выдающегося военачальника... Неудивительно, что стремление А.Мерцалова сказать свою правду о маршале сразу же натолкнулось на жесткую критику со стороны ряда его коллег-историков.

Естественно, в народной мифологии есть не только положительные герои. Более того, борьба положительных сил с силами отрицательными и наполняет миф, и определяет его драматизм. В наши дни приходится наблюдать, как те или иные политические силы пытаются превратить кого-либо из своих противников в такую отрицательную мифическую фигуру.

В древних мифологиях практически не было "случайных" образов, т.е. образов, обязанных своим возникновением воле какого-то одного жреца или сказителя. Каждый из мифологических героев занимает жестко определенное место среди действующих лиц драмы, каковой в его глазах было мироздание. Вот почему от народа к народу встречаются очень близкие представления о демиурге, о матери Земле, о герое - похитителе огня, о лукавом Боге-пересмешнике, который бросает вызов установленному в мире порядку, и целом ряде других божеств.

Современные мифологизированные мировоззренческие системы не имеют былой органической стройности. Но это не значит, что народное сознание больше не пытается внести определенного порядка в свои конструкции. Очень часто нынешние мифологические образы заполняют ниши, оставшиеся от более древних, ныне забытых или полузабытых героев. Когда православие вытесняло среди восточных славян языческую культуру, подобный процесс уже происходил: святые заступники подменили вытесняемых языческих богов и героев, взяв на себя многие их функции. Сейчас повторяется нечто подобное, и не случайно распространение в русском обществе идущих из Америки или Азии религиозных течений, зарождение самобытных верований вроде движения "белого братства"; люди ищут новых божеств, которые заместили бы тех, чей авторитет в их глазах иди поколеблен, или утрачен.

Еще одна черта мифологизирующей мысли - это ее древнее, но отнюдь не ослабевшее стремление, избегая полутонов, все помечать знаками плюс либо минус. Впрочем, до какого-то предела. Тот, кто внимательно всматривался в китайский символ добра и зла - диск, расчлененный посредине волнистой линией, не мог не заметить, что в его черной половине есть белый кружок, а в белой - черный. К тому же в народном сознании положительное начало всегда чуть сильнее отрицательного. В частности, в противопоставлении "мы - они", столь характерном для народного осмысления отношений с соседями-чужаками, да и отношений социальных, "мы" едва ли не всегда превосходит "их".

ГРУЗ ДРЕВНИХ ВЗГЛЯДОВ

В национально-этническом самосознании представления народа о себе во времени и пространстве занимают центральное место. И сегодня степень мифологизированности этих представлений остается чрезвычайно высока. Они несут столь значительный груз древних взглядов, древних предрассудков и убеждений, что современный человек под его давлением может в своем поведении, разрывая тонкую пелену цивилизованности, неожиданно возвращаться к нормам далекого прошлого. Так часто случается в периоды острых кризисов, когда люди именно в прошлом начинают искать компас для плавания по взбудораженному морю современ ности.

Пласт архаичных образов и идей особенно мощен в развивающихся странах третьего мира, но он дает о себе знать и в обществах Запада, в России, других странах СНГ. В своем движении по дорогам истории люди создают огромную систему противовесов собственным инстинктам, призванную контролировать и гуманизировать их поведение - право, нравственность, обычай. Но когда общество переживает внутреннюю ломку, рушатся и эти противовесы стихийному началу. Если же вдруг происходит совпадение и слияние двух процессов - выброса на поверхность древних пластов коллективных представлений и распада системы противовесов, то тогда-то и ужесточаются межэтнические конфликты, и становится бесконечной череда насилия и жестокости.

Мифологизация охватывает все стороны национально-этнического сознания, создавая довольно цельную систему представлений, где видение народом соседей способствует его самоидеализации, а иллюзорные картины прошлого позволяют ему вынашивать утопические видения будущего.

Уродливые отношения между народами, скажем, отношения неравенства, сразу же усиливают тяготение к деформации их представлений друг о друге. В создаваемом образе подчиненного народа господствующий этнос подсознательно ищет оправдания своих претензий на привилегированное положение. Напротив, покоренный народ в образе этноса-угнетателя пытается разглядеть черты, которые послужили бы дополнительным аргументом в защиту собственного стремления к независимости. Отсюда взаимное, зачастую злое окарикатуривание.

Печать прибалтийских стран, изобилующая приступами русофобии, позволяет представить в работе механизм создания негативных представлений о соседе. Вдруг резко отрицательный смысл вкладывается в совершенно, казалось бы, нейтральное слово "мигрант". Своей неожиданной популярностью оно обязано тому, что позволяет разделить местное население на коренное этническое большинство и ненавистное пришлое меньшинство. К нему добавилось словечко "азиаты", что также должно бы отличать пришлых от коренных "европейцев".

Бросается в глаза, что при создании подобных стереотипов общество ограничивается двумя-тремя чисто внешними признаками, которые возводятся в абсолют. Не предпринимается даже попытки вдохнуть жизнь в получающуюся карикатуру. Это понятно. Легче возненавидеть карикатуру, чем живого человека. Поразительно равнодушие к peaлизму, к подлинности этих собирательных образов. Не потому ли, что оторванные от действительности такие стереотипы мало восприимчивы к проверке конкретным историческим опытом? Их крайне трудно разрушить, потому что собирательные образы соседних этносов так же ускользают от критического анализа, как призраки - от света дня.

Одновременно с созданием подобных стереотипов всегда развертывается процесс самоидеализации. Он вдохновляется прошлым, которое изображается как время особого величия, как героическая эпоха становления этноса; 14 августа 1942 г. на страницах "Нью-Йорк тайме" появилось изложение взглядов профессора Чикао Фуджисавы, одного из наиболее крупных представителей политической философии Японии тех лет. В частности, он утверждал:

"На нашего императора выпадает честь в меру возможного восстановить абсолютный центр жизни космоса, восстановить основополагающий вертикальный порядок, который еще во времена самой глубокой древности царил между народами; действуя таким образом, он желает положить конец анархии и беспорядку внешнего мира, где слабые становятся добычей сильных, и превратить его в сообщество - семью, где воцарятся совершенное согласие и самая полная гармония.

Это предмет божественной миссии, испокон веков ставшей уделом Японии. Одним словом, именно ей предстоит наделить весь мир и всю землю космической жизненной силой, воплощенной в нашем божественном суверене, чтобы разрозненные национальные единицы могли быть приведены к духовному союзу в искреннем чувстве кровного братства"^*.

Вероятно, надо уточнить, что "абсолютный центр космоса" - это Япония, а "основополагающий вертикальный порядок" - это система подчинения Японии других народов.

Подтверждения своим фантазиям профессор ищет - где же еще? - в науке. По его словам, недавние открытия, а также редкие японские архивные материалы доказывают, что в доисторические времена человечество образовывало единую семью, во главе которой стояла Япония. Она почиталась как "страна-родительница", тогда как другие назывались "странами-детьми". По мнению Фуджисавы, "всемирный порядок под эгидой Японии рухнул в результате многочисленных землетрясений, вулканических извержений, цунами, образования ледников; в результате этих ужасных катастроф человечество и пространственно, и духовно было оторвано от земли своего отечества, от Японии".

Эти изыскания профессора могут показаться гротескными, но мифологизированный образ истории часто бывает именно таковым. Конечно, в настоящее время трудно встретить подобные же утверждения; представления о прошлом в значительной мере избавлены от крайностей. Но даже в таких странах, как Франция, история остается тем зеркалом, в котором нация желает видеть лишь собственное величие.

Двое журналистов побывали в парижской школе, стремясь выяснить, как поставлено преподавание истории. Вот их вывод: "Как их отцы и деды, дети рисуют те же лубочные картинки: Карл Великий с пушистой бородой, Генрих IV и курица в каждом горшке... Похоже, ничто не изменилось".

Ссылаясь на наблюдения историка Сюзанны Ситрон, они отмечают, что, как и в прошлом, школа формирует национальное самосознание с помощью полулегендарных персонажей - вождя галлов Верцингеторикса, короля св. Людовика, Жанны д'Арк, с которыми ученики подсознательно себя отождествляют. Многое в преподавании, пишут журналисты, нацелено на мифологизацию истории. Для школьников, по их словам, история - это кинематограф, комикс, игра воображения. Из этой каши они выносят расплывчатое, но столь важное для республики впечатление: Франция образцова!^**

Так от мифологизации прошлого коллективная мысль легко переходит непосредственно к возвеличиванию этноса, а такая самоидеализация становится почвой, из которой вырастают утопические картины будущего. Конечно, пока общественное сознание оставалось религиозным, и эти утопии были окрашены в мистические тона, но наступает момент, когда коллективный разум высвобождается из-под влияния религиозной идеологии, а личность перестает видеть в вероисповедании важнейшую черту своего этноса: возникает разрыв между этническим самосознанием и религиозными взглядами народа. По всей видимости, именно тогда в обществе и начинается интенсивный поиск национальной идеи как нового консолидирующего этнос мировоззренческого начала. Тогда же на смену утопиям религиозным приходят утопии светского характера, с сильнейшей социальной окраской.

В обществах застывших, особенно с сословной структурой, образ будущего изменяется медленно. Напротив, в обществах со сложными и относительно подвижными социальными структурами вокруг представлений о будущем не прекращается борьба, в которую оказываются втянуты мощнейшие интеллектуальные ресурсы.

ПРОВЕРКА НА "НРАВСТВЕННОСТЬ"

В России, в других странах СНГ, где расчищаются площадки под строительство некоего нового общества, с весьма пока что расплывчатыми признаками, сталкиваются в острейшем соперничестве несколько "архитектурных" проектов, а поэтому сами процессы мифотворчества имеют значительно более открытый характер, чем, скажем, на Западе, где все уже сложилось, утряслось и пока что выглядит стабильным. Власть над умами социалистического проекта будущего существенно поколеблена, но отнюдь не разрушена полностью, хотя бы в силу того, что, по словам украинского писателя Б.Олейника, "в народе живо понимание социализма как социальной справедливости. И миллионы честно верили в эту идею. Ибо она отвечает внутренней потребности человека, содержит естественный протест против любой формы эксплуатации, стремление к равенству, к утверждению своего человеческого достоинства"^***.

Но рядом уже активно разрабатываются еще два проекта - националистический и капиталистический. Характерно, что очень долго пропагандисты рыночной утопии избегали говорить о том, что их предложения сводятся к реставрации капитализма. Спекулируя на низком жизненном уровне населения, они рисовали радужные картинки изобилия и материального благосостояния, которые якобы гарантирует рынок. Они утверждали, что распространение частной собственности повлечет за собой стабильность, даст каждому гражданину жирный кусок национального пирога. При этом одни умильно вспоминали о Швеции, где капитализм построил чуть ли не социалистическое общество. Другие воспевали Соединенные Штаты. Творцы этой капиталистической утопии опирались на активнейшую поддержку влиятельных средств массовой информации, которые тиражировали их продукцию в бесчисленном количестве копий. И лишь сравнительно недавно было наконец сказано, что-де речь идет о воскрешении капиталистических порядков, отбрасывающих Россию к началу века.

Националистические утопии пустили наиболее глубокие корни в сопредельных с Россией странах. Может быть, самая явственная их черта - это этнический изоляционизм. Предполагается, что если будущее станет великим, светлым, радостным, то только для господствующего в стране этноса. Инородцам же надлежит либо убраться, либо смириться с положением безропотной, безликой и покорной массы.

И у первого, и у второго проекта множество уязвимых мест, что, впрочем, и предопределяет их утопический характер. Но есть у них одна слабость, которая лишает их надежды на прочный успех. Это бросающаяся в глаза несправедливость. Она вызывает мгновенный и бурный протест. Разве случайно уже первые попытки осуществления националистических утопий спровоцировали кровопролитие в Грузии, Молдавии, ряде других стран? Или позиция шахтеров России, одно время активно поддерживавших радикальных демократов, а сейчас переходящих под совершенно другие знамена?

Вот почему в определенных кругах общества в России и других странах СНГ сама идея социальной справедливости начинает вызывать, мягко говоря, раздражение. Выражая эти настроения, литературный критик Ю.Латынина утверждает: "Противопоставление честного и нечестного богатства, стремление к социальной справедливости всегда было двигателем прогресса и, по моему убеждению, привело к разрушению многих культур"^****. Откровеннее, пожалуй, не скажешь. На страницах печати такого рода суждения появляются столь часто, что их можно считать характерными для нынешних времен умонастроениями.

Впрочем, эти набеги на идею социальной справедливости скорее рискуют скомпрометировать, чем подорвать ее влияние на национальное самосознание. Ведь, думается, именно она образует своего рода нравственное ядро народной культуры, является важнейшим началом народного мировоззрения. Конечно, представления о справедливости изменяются от эпохи к эпохе, но всегда остаются тем эталоном, с которым народная мысль сопоставляет свои взгляды, идеи, оценки. В тех случаях, когда эти представления не соответствуют эталону, противоречат ему, народ рано или поздно их пересматривает. При таких расхождениях идея справедливости вызывает движение умов, которое в конечном счете приводит к преодолению противоречия. А одновременно и к уточнению самого эталона.

Так было, когда в английском обществе вспыхнула борьба мнений вокруг работорговли. Нарушения социальной справедливости вызвали во Франции столкновение идей, приведшее в конце концов к революции. В России ликвидация крепостного права и освобождение крестьян были, в частности, и итогом сильного нравственного движения в обществе. Опять-таки идея социальной справедливости лежала в основе феминистских выступлений в Западной Европе и Северной Америке в начале века. Нельзя не вспомнить и того, что в Южной Африке белые пришли к ликвидации системы апартеида не только под воздействием политического давления или экономических соображений; одним из главных факторов был моральный, подтолкнувший значительную часть белых к осознанию несправедливости существовавшей в стране социально-экономической и политической системы.

В конечном счете всегда наступает такой момент, когда нация проверяет "на нравственность" и свои мифы. Те же из них, что не выдерживают такой проверки, обречены на исчезновение. Это же относится и к утопии.
 

^* "New York times", 12.08.42, New York.
^** "L'Express", 25.10.91, Paris, pp. 58-60.
^*** Правда", 23.03.94.
^**** "Новый мир", № 1, 1993, с. 37.