Анализ текущих событий и тенденций, сложившихся в течение лета и осени 2005 г., позволяет говорить об ускорении на постсоветском пространстве интеграционных процессов. Само это пространство, судя по целому ряду заявлений, сделанных в конце августа, в ходе юбилейного саммита глав государств СНГ в Казани, Президентом Российской Федерации В.В.Путиным, уже именуется не “постсоветским”, а “евразийским”. Различие принципиальное. “Пост…” – значит, бывший, отживший, умирающий, утративший идентичность. Что, собственно, и произошло (и не могло не произойти) с советской государственностью в условиях вхождения ее базовых идеологических смыслов в жесткое противоречие не только с историческим опытом, но и с практикой установленного в ее рамках политического режима.
         Упоминание же главой государства евразийства говорит о многом. Прежде всего, о созидательной направленности внедряемых в общественное сознание новых смыслов, о стремлении перейти от прошлого к будущему, что возможно лишь при внятном очерчивании его контуров. Евразийская идея – и есть тот самый контур. Пусть и неоднозначный: одни, как свидетельствует известный геополитик В.Цымбурский, усматривают в нем угрозу утраты русскими государствообразующей роли, а другие – опасаются ее превращения в инструмент непрямого контроля Москвы над отпавшими от России землями и народами¹.
         Особое значение автор придает тому обстоятельству, что идеи, близкие к евразийству, в устах В.В.Путина давно не выглядят экспромтом, а, скорее, производят впечатление вполне устоявшейся системы взглядов. Отметим, например, что оценка Куликовской битвы как фактора, способствовавшего укреплению единой многонациональной государственности, вслед за “последним евразийцем” Л.Н.Гумилевым, была высказана главой государства еще в декабре 2004 г.².
         Это побуждает нас обратиться к опыту практической реализации евразийской идеи, элементы которой после 1917 г. в России присутствовали при всех политических режимах. А также к путям и способам использования этого опыта в современных условиях, в ходе возможной (и желательной) реинтеграции того пространства, которое в отечественной геополитике именуется “большой Россией”, а в зарубежной (преимущественно англосаксонской) – “Хартлендом”.
         Евразийство – идейно-политическое течение, зародившееся в 20-е годы в среде “первой волны” русской эмиграции, на наш взгляд, наиболее адекватно описывало (и описывает) как историческую ретроспективу России, так и ее перспективу. Отличную, с одной стороны, от космополитических разновидностей коммунистической и либеральной идеологий, а, с другой – от радикальных проектов, вроде национал-большевистского, выдвинутого в те же исторические сроки идейным вдохновителем “сменовеховцев” Н.В.Устряловым. А также от современного политического экстремизма либо пробивающего себе дорогу под националистическими и национально-радикальными лозунгами, либо смешивающего евразийство с национал-большевизмом и выстраивающего на этом фундаменте экзотические геополитические конструкции – эффектные в теории, но бесполезные на практике.
         Большая часть идеологов евразийства – Г.В.Вернадский, П.Н.Савицкий, а также близкий к ним Л.П.Карсавин –  заметили начавшуюся при И.В.Сталине трансформацию (или, по выражению Вернадского, “мутацию”) советской власти из антинационального режима в разновидность той самой “национальной диктатуры”, о необходимости которой говорил выдающийся идеолог “белой России” И.А.Ильин³. Поэтому, на наш взгляд, еще впереди то время, когда изыскания евразийцев будут признаны определенной (хотя и далеко не единственной) частью сталинской идеологической платформы.
         Н.А.Бердяев, который отошел от раннего увлечения панславизмом и к концу жизни вплотную приблизился к евразийским взглядам, также указывал на национальное перерождение, “великодержавность” большевистского режима⁴. Но не до конца осознавал его глубину, считая действия Москвы вынужденным маневром тактического характера, продиктованным необходимостью нести ответственность за страну.
         Однако ни Н.А.Бердяев, ни другие представители “русского зарубежья” в полной мере не уловили разницы между двумя версиями коммунизма – космополитической, троцкистской, для которой национальная государственность никакой ценности не имела, и сталинской, превратившей государственное строительство в краеугольный камень всей политической стратегии.
         Вспомним, например, как возмущался Троцкий фактическим подчинением Коминтерна национальным интересам СССР и превращением зарубежных компартий в марионеток, обслуживающих советские внешнеполитические интересы; этот процесс он называл “началом конца Третьего Интернационала” и “подготовкой Четвертого”⁵.
         Небезынтересно также, что примерно за 20 лет до этого большинство российских мыслителей, близких к либерализму, аналогичным образом не разобрались и в нем, не усмотрев идеологических мотивов в нападках леволиберальной кадетской оппозиции на П.А.Столыпина, П.Б.Струве⁶ и, в итоге, на сам монархический строй.
         Между тем, подобно коммунизму, либерализм существовал и, как убедительно доказывается опытом современной Российской Федерации, продолжает существовать в тех же самых ипостасях – “левой”, космополитической и “правой”, государственнической.
         Безусловная историческая заслуга Сталина – в восстановлении традиционных имперских основ российской государственности и российской власти после погромов, учиненных в феврале и октябре 1917 г. антинациональным, прозападным крылом российской контрэлиты. Сначала либерально-социалистическим Временным правительством, а затем поборниками “мировой революции” и “Отечества трудящихся” из числа троцкистов и постепенно объединившихся с ними представителей так называемой “ленинской гвардии” – Зиновьева, Каменева, Бухарина и пр.
         Евразийский вектор сталинской политики как нельзя лучше проявил себя в конституции 1936 г., которая, если называть вещи своими именами, по сути, похоронила советскую власть в том смысле, который первоначально вкладывался в нее Лениным. Причем, похоронила концептуально, на уровне самой философии власти. Реализованный Сталиным принцип выборности советов по территориальному, а не по классовому признаку (то есть, по месту жительства, а не от трудовых коллективов), по свидетельству Троцкого, покойный “вождь пролетариата” назвал бы не иначе как “буржуазным парламентаризмом”⁷.
         В практической же политике с пресловутым “пролетарским интернационализмом” было покончено еще раньше – в 1924–1925 гг., когда вразрез с партийной программой был взят курс на “строительство социализма в отдельно взятой стране”⁸.
         Не случайно, предвосхищая этот курс, авторы появившейся в 1923 г. “Платформы 46-ти” – главного программного документа объединенной троцкистско-зиновьевской оппозиции, критикуя Сталина, обвиняли его именно в отходе от программы РКП(б), принятой в марте 1919 г. VIII партийным съездом, апеллируя к этому документу как к истине “в последней инстанции”.
         В общественных, да и, к сожалению, в научных кругах широко распространена леволиберальная по своей сути точка зрения, будто отказ от некоторых аспектов провозглашенного в программе “военного коммунизма”, преимущественно в экономической сфере, – достаточное основание для идеологической и даже политической реабилитации космополитического крыла партии и Ленина, в частности. Сторонники подобных взглядов, как правило, апеллируют к НЭП, рассматривая его практику как шаг к экономической свободе и политической демократии8. Очевидно однако, что, во-первых, данные коррективы, внесенные ленинским партийным руководством на X съезде РКП(б), были вынужденными, обусловленными серией крестьянских выступлений против советской власти, кульминацией которых явилось кронштадтское восстание (1921 г.), выдвинувшее лозунг “Советы без коммунистов”. Во-вторых, сам Ленин, несмотря на призыв “пересмотреть всю точку зрения нашу на социализм”, однозначно по этому вопросу до конца жизни так и не определился, продолжая считать НЭП не более чем тактическим маневром, призванным прикрыть будущую трансформацию России “НЭПовской” в “социалистическую”⁹.
         Однако, с точки зрения темы данной статьи, главное – не это. А то, что провозглашенное Сталиным “строительство социализма в отдельно взятой стране”, как верно уловили лидеры троцкистско-зиновьевской оппозиции, противоречило основам партийной линии в таком принципиально важном, основополагающем вопросе как национально-государственное строительство. 
         Противоречило оно и взглядам самого Ленина.
         Обратим внимание на чрезвычайно важную деталь: введение НЭП ни на йоту не изменило планов советской власти по объединению возникших на обломках Российской Империи республик. Речь, во времена как “военного коммунизма”, так и НЭП, велась не о воссоединении “большой России”, а о прямом и открытом пересмотре – на основе союзного договора – имперской исторической наследственности¹⁰.
         Между тем, очевидно, что “лечить” ленинизм и троцкизм как его крайнее проявление реставрацией европейских корней коммунизма – значит, по сути, не только признавать, но и усугублять антинациональную сущность этого учения, основанного на “экономическом детерминизме” Маркса, игнорирующего национальные и цивилизационные особенности, духовные и политические основы российской (да и любой другой) государственности. Широчайшая экономическая и политическая автономия субъектов СССР, подкрепленная аукнувшимся спустя много лет (в августе 1991 г.), “самоопределением, вплоть до отделения”, не только предопределила фактически конфедеративный характер союзного государства, по крайней мере, на начальном этапе его существования, но и подтвердила заявленную в “военно-коммунистической” партийной программе готовность использовать Россию в качестве прообраза “Всемирной республики Советов”¹¹, то есть “охапки хвороста”, призванной сгореть в костре “мировой революции”.
         Бредовый характер этих планов убедительно доказан не только крахом устроенного троцкистами в 1923 г. “германского Октября”, но и тупиком, в котором оказалась внешняя политика современных США.
         Общеизвестно, что большинство идеологов “неоконсерватизма” в молодости исповедовали троцкистские взгляды, а основатели этого течения – И.Кристолл и М.Шахтман – в конце 30-х годов под руководством Троцкого участвовали в создании  Четвертого интернационала, который в противовес Коминтерну позиционировал себя в качестве “подлинно коммунистического”.
         Выдвинутый Сталиным в качестве альтернативы ленинскому “союзному” проекту план “автономизации” не наделял республики зачатками собственной государственности, а предполагал их вхождение в состав РСФСР на правах национальных автономий – без всякого права на отделение¹². В условиях, когда сталинскую точку зрения поддержало большинство участников обсуждения, Ленину, Троцкому и их “партийной гвардии” пришлось фактически опереться на “национально-демократические” (то есть сепаратистские) силы, доминировавшие в ряде республик, прежде всего, в Грузии, а также (отчасти) на Украине. (Весьма показательным оказывается сравнение этой ситуации с современностью).
         Для того, чтобы рассудить, чью сторону в этом споре приняла история, сравним советский опыт с китайским, на который, как известно, особенно любят ссылаться сторонники воссоздания СССР, подобно Г.А.Зюганову, выдающие себя за апологетов Сталина.
         В отличие от нашей страны, в Китайской Народной Республике (КНР) была построена не союзная, а унитарная государственность, в рамках которой коренное население пяти автономных округов, не имея права на отделение, тем не менее, располагало всем набором охраняемых государством культурно-национальных прав.
         Маоцзэдуновский Китай взял за основу именно сталинскую модель, прикрытую в идеологических соображениях лозунгом “марксизма с китайской спецификой”. Таким образом, призывать к реабилитации Сталина, ратуя одновременно за восстановление СССР, как это делает Зюганов¹³, – такое же “раздвоение личности” как попытка “скрещивания” коммунизма с православием. Секрет успешности Сталина – не в развитии, а как раз в фактическом отказе (вольном или невольном) от ленинской теории, особенно от наиболее одиозных ее постулатов в сфере государственного строительства и национальной политики. Это настолько же очевидно, как и то, что причины исторического поражения КПСС – в объявленном целью “перестройки” возврате к “ленинским нормам партийной жизни”.
         Что касается лично Сталина, то он давно и намного раньше, чем на это, наконец, решилась компартия, реабилитирован большинством граждан, считающих его, судя по данным практически всех социологических служб, не только выдающимся деятелем своей эпохи, но и действенным фактором современной российской и международной политики.
         Но анализ будет неполным, если не упомянуть о том, что евразийство Сталина, в отличие от идеологов этого течения, все-таки не было осознанным. Будучи воспитанником большевистской партии и учеником Ленина и, в то же время, человеком, глубоко антагонистичным западной культуре “модерна”, он лишь инстинктивно ощущал всю чуждость для России того геополитического проекта, который связывался с коммунизмом как сугубо западным течением идейно-политической мысли. (То же самое, кстати, можно сказать и о Мао Цзэдуне). Если говорить об альтернативе, то Сталин искал ее на путях очищения коммунизма от троцкизма и лишь ближе к концу своего жизненного пути, видимо, понял невозможность этого, ввиду специфического устройства компартии как системы, запрограммированной ее создателями на постоянное генерирование троцкистского космополитизма.
         Решение резко умерить роль партии, передав исполнительные полномочия правительству, как известно, после ряда неудач, было успешно проведено Сталиным в октябре 1952 г. на XIX съезде, символически переименовавшем ВКП(б) в КПСС. Но ввиду быстрой смерти вождя, не успевшего придать этому процессу необратимую динамику и “развести” партийное лидерство с государственным, оно было ревизовано уже в сентябре 1953 г. – восстановлением упраздненного института персонального партийного лидерства в лице Первого секретаря ЦК КПСС и совмещением этой должности с фактическим руководством исполнительной властью – Советом Министров СССР (против чего, как известно, на съезде Сталин возражал категорически)¹⁴.
         Отдельный вопрос – репрессии сталинского режима против евразийцев: тот же Карсавин, например, окончил жизненный путь в ГУЛАГе. На наш взгляд, они имеют двойное происхождение. С одной стороны, неосознанный, “стихийный” характер сталинского евразийства отводил самим основателям этого течения роль “сознательных противников советской власти”, с которыми, как известно, не церемонились, а с другой – репрессивные меры диктовались самими законами политической борьбы, хорошо известными еще со времен Макиавелли.
         Подведем краткий итог нашего исторического экскурса.
         Причины жесткого внутрипартийного противостояния в 20–30-е годы ХХ в. не ограничиваются борьбой за власть. Налицо глубокое идеологическое размежевание между космополитическим и национальным крыльями РКП(б). И если для первого из них высшей ценностью являлось “торжество коммунизма во всем мире”, то второе, во главе которого и стоял Сталин, быстро осознало наличие у страны собственных национально-государственных интересов, отличных от интересов других государств, не исключая их “дружественные” классы.
         Конституция 1936 г. завершила процесс политической стабилизации, основанный на трансформации СССР из конфедерации, которой он фактически являлся при подписании союзного договора в декабре 1922 г., в унитарное государство, построенное по сталинскому принципу “автономизации”. Поэтапный и постепенный характер реставрации исторической традиции объяснялся не только сопротивлением космополитического крыла внутрипартийной оппозиции, но и инерцией массового сознания – как в партии, так и во всем советском обществе. Альтернативы этому процессу ввиду изначальной неустойчивости такой формы государственного устройства как конфедерация не было. Был выбор между эволюцией в сторону федерации и, далее, унитарной государственности и воссозданием хаоса, свойственного периоду 1917–1922 гг. Благодаря Сталину в его эпоху победил первый путь, но, к сожалению, не полностью и не окончательно.
         Первые признаки космополитического реванша отчетливо просматривались уже в антисталинских решениях XX съезда КПСС, а апогея заложенные тогда тенденции достигли с приходом к руководству партией “нового поколения” в лице связки Горбачев – Яковлев, деятельность которых направлялась на отказ от национально-государственной парадигмы в угоду глобальным, а, точнее, глобализаторским интересам.
         В пользу именно такой трактовки исторических событий говорит опыт Великой Отечественной войны, а также итоги “перестройки”.
         Сторонники “пролетарского интернационализма” рассматривают победу над гитлеровской Германией свидетельством “завещанной Лениным дружбы народов”, в то время как подлинная природа майского триумфа 1945 г. имеет отнюдь не классовый, а цивилизационный характер. Ибо классовый подход, например, не в состоянии объяснить ни решительной поддержки, оказанной СССР большей частью “русского зарубежья”, включая таких активных участников “белого сопротивления” как генерал А.И.Деникин и философ И.А.Ильин, останки которых в октябре 2005 г. были с почестями перезахоронены в Свято-Донском монастыре в Москве, ни массового предательства советской власти “социально близкими” классовыми элементами, включая создание в вермахте и войсках СС частей, соединений и даже объединений, сформированных по национальному признаку.
         Союз народов в отличие от федерации территорий не знает псевдогосударственных границ, но при этом привержен традиции и очень болезненно реагирует на отход от прописанных ею государственных форм. Пытаясь разрушить этот союз, нацисты обратили основной удар против союзной формы, не учтя при этом унитарного содержания. Несмотря на потерю целого ряда территорий, союз народов устоял, что и явилось главной предпосылкой победы.
         Промахи Гитлера были учтены оппозицией конца 80-х годов. Так называемым “национально-демократическим” движениям удалось взорвать СССР изнутри потому, что они за редким исключением не претендовали на пересмотр межреспубликанских границ, а апеллировали исключительно к национальному самосознанию, разрушая тем самым “имперский ген” каждого из отдельно взятых народов. Прежде всего, русского, которому “демократы” (как в свое время Бухарин¹⁵) усиленно навязывали чувство исторической “вины”, призывая к уступкам, не только беспринципным и неоправданным, но и вредным для тех, кому они делались. (Вспомним, например, многолетнее дотирование Россией  субъектов СССР в энергетике, взрастившее элиты, паразитизм которых наглядно доказывается нынешними событиями на Украине).
         В пользу именно такого прочтения событий XX столетия говорит и опыт Китая – страны с наиболее близкой нам исторической судьбой, руководство которой сохранило единство и суверенитет, сумев извлечь своевременные уроки из многих ошибок, совершенных в свое время партийно-государственным руководством СССР.
         И последнее. Мог ли Сталин предвидеть, а, тем более, предотвратить будущий распад Союза юридической легитимацией унитарной государственности?
         Однозначного ответа на него, скорее всего, нет. И не столько потому, что история сослагательного наклонения не имеет, сколько в силу ряда объективных и, главное, субъективных факторов.
         Существует такой феномен как историческая память. Трудно представить, что юридическое “упразднение” той же Грузинской или Украинской ССР остановило бы развитие на территории этих республик сепаратистских тенденций. Восстановление гетманской власти в 1918 г., как помним, апеллировало к куда более давним прецедентам.
         С другой стороны, многое указывает на то, что завершающая часть жизни и деятельности Сталина протекала на фоне усиления внутренней психологической борьбы между ритуальной приверженностью “научному коммунизму” и подспудным, стихийным осознанием его тупикового характера. Борьбы, объясняющей всю многолетнюю эволюцию его убеждений.
         Наглядным примером, на наш взгляд, может служить практически одновременное раскручивание “ленинградского дела”, когда были выбиты лучшие национально-патриотические кадры партии, и кампании по борьбе с “безродным космополитизмом”, обвинения в котором были предъявлены значительной части интеллигенции, в том числе, действительно зараженной капитулянтскими, прозападными настроениями.
         Ответ на этот вопрос, как опять-таки показал опыт Китая, находится в плоскости “управляемой” преемственности власти, осуществляемой в соответствии с реальными историческими традициями, а не мифическими “общедемократическими” процедурами. В России времен “великого перелома” 90-х годов просто не нашлось своего Дэн Сяопина. То есть, государственного деятеля, масштаб и авторитет которого позволил бы, действуя без оглядки на Запад или внутреннюю оппозицию, объединить единой преемственной логикой различные периоды коммунистического и посткоммунистического правления, создать из них некое подобие новой “династии”, уложив ее в определенные, пусть и не вполне понятные стороннему наблюдателю, “правила игры”. А также – и это главное – в общеисторический контекст.
         Сегодня, в преддверии 2008 г., Россия оказалась на той же исторической развилке, которую по-разному в свое время миновали СССР и Китай. От того, насколько глубоко будет проанализирован исторический опыт, учтены заблуждения и ошибки, генетически свойственные космополитическим версиям любых идеологий и, прежде всего, коммунизма и либерализма, зависит не только будущее Российской Федерации, но и перспективы реинтеграции евразийского пространства, неизбежность которого восемь десятилетий назад была убедительно доказана Г.В.Вернадским³.

         ^* Данная статья начинает цикл работ автора, посвященных путям и перспективам евразийской интеграции.
         ¹ Цымбурский В. Геополитика для “евразийской Атлантиды” // http://www.archipelag.ru/geopolitics/osnovi/russia/geopolitics/?ver...
         ² Материалы телевизионной пресс-конференции Президента РФ В.В.Путина. 2004. 21 декабря.
         ³ Вернадский Г.В. Начертание русской истории. М., 2004. С. 32–34; Савицкий П.Н. Континент Евразия. М., 1997. С. 13–17; Карсавин Л.П. Философия истории. СПб, 1993. С. 304–310; Ильин И.А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948–1954 гг. В 2-х томах. М., 1992. Т. 1. С. 47.
         ⁴ Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. // М., 1990. С. 99.
         ⁵ Троцкий Л.Д. Преданная революция. М., 1990. С. 241–242, 213–255.
         ⁶ Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции (1909). Свердловск: изд. Уральского университета, 1991.
         ⁷ Сталин И.В. К итогам работы XIV конференции РКП(б). Доклад активу Московской организации РКП(б) // Правда. 1925. 12 и 13 мая; Сталин И.В. Октябрь, Ленин и перспективы нашего развития // Правда. 1925. 7 ноября.
         ⁸ Плимак Е.Г. Политика переходной эпохи. Опыт Ленина. М., 2004.
         ⁹ Ленин В.И. О кооперации. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 369–377; Ленин В.И. О нашей революции (по поводу записок Н.Суханова) // Там же. С. 378–382.
         ¹⁰ Программа РКП(б) // КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 2. С. 92–116; Об очередных задачах партии в национальном вопросе. Резолюция X съезда РКП(б). Там же. С. 360–369; Ленин В.И. О взаимоотношениях РСФСР с независимыми республиками. Резолюция комиссии Оргбюро ЦК РКП(б). Полн. собр. соч. Т. 45. С. 559–561; Ленин В.И. Об образовании СССР. Письмо Л.Б. Каменеву для членов Политбюро ЦК РКП(б). Там же. С. 211–213; Ленин В.И. К вопросу о национальностях или об “автономизации”. Там же. С. 356–362.
         ¹¹ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 215; Бухарин Н.И., Преображенский Е. Азбука коммунизма // Звезда и свастика. Большевизм и русский фашизм. М., 1994. С. 49.
         ¹² Сталин И.В. О взаимоотношениях РСФСР с независимыми республиками. Проект резолюции комиссии Оргбюро ЦК РКП(б) // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 557–559.
         ¹³ Зюганов Г.А. Доклад на XXXIII съезде СКП-КПСС (16 апреля 2005 г.) // http://www.kprf.ru/news/party_news/32809.html.
         ¹⁴ Пленум ЦК КПСС (5–7 сентября 1953 г.). Информационное сообщение // КПСС в резолюциях... Т. 8. С. 303. 
         ¹⁵ XII съезд РКП(б). Стенографический отчет // М., 1968. С. 613.