К новому согласию
 

Среди многих печальных фактов, характеризующих наше нынешнее "смущение умов", есть, кажется, один, заслуживающий оценки в духе "осторожного оптимизма": некоторые признаки того, что нынешние разногласия уже достигли "точки кипения", за которой их нарастание начинает смущать нисколько не меньше, чем вчерашнее постылое единогласие. И возникает если не сознательная воля к согласию, то, по крайней мере, неопределенное желание такового. Смутное ощущение того, что без некоторого минимума единодушия, которое мы нарекли "ценностно-нейтральным" словом "консенсус", общество просто-напросто утрачивает свою жизнеспособность. Что "война всех против всех", в состоянии какой мы оказались, - это не "естественное состояние", как полагал Томас Гоббс, а, напротив, противоестественное. Во всяком случае, для людей, обреченных на совместное существование и элементарную взаимопомощь. Хотя от этого предчувствия до ясного понимания жизненной необходимости консенсуса еще очень далеко.

А между тем, без такого понимания необходимости согласия между людьми невозможно и само это согласие. В особенности - если речь идет об общественном согласии, объединяющем большие группы людей, которые представляют его важнейшие сегменты. Здесь сознание необходимости восстановления нарушенного консенсуса должно предшествовать его возникновению. Но сколь бы длительным ни был процесс такого осознания, еще длиннее путь от него к тому, чтобы понять, на чем можно утвердить это новое согласие, что должно быть положено в его основу. При этом начинать приходится почти с нуля, нащупывая пункты, по каким среди "молчаливого большинства" населения (ибо здесь крепятся "опорные сваи" общества) существует хотя бы минимум согласия по общезначимым вопросам. К этому минимуму относится, прежде всего, простое признание фактов, обозначающих болевые точки нашей нынешней ситуации.

Одним из таких - "неудобных", потому что больных - фактов, навязывающих себя нашей способности понимания независимо от того, хотим ли мы этого или не хотим, выгодно ли это кому-то из нас или не выгодно, является факт продолжающегося падения производства, с одной стороны, и роста цен, за которыми не поспевают скудеющие "доходы" основной массы населения страны - с другой. И что тут самое важное, высвечивающее этот факт изнутри: и то, и другое совершается на фоне столь же широкого, сколь и ускоренного внедрения рыночных отношений, о чудодейственных свойствах которых нам вот уже семь лет рассказывают "наиболее передовые и прогрессивные" (это цитата) из наших экономистов. Во всяком случае, все наши города, не исключая и "столичных", превратились в сплошные "торговые ряды", забившие уличные переходы и перекрестки. Это ли не очевидное свидетельство триумфа рыночной экономики, успеха ее "кавалерийской атаки" на "государственно-бюрократическую" экономику?

Казалось бы, на этом "весомом, грубом, зримом" факте и остановиться нашим сладкоголосым сиренам рыночного хозяйства, да вдуматься в него, на минуту прервав свое пение. Да поразмыслить, что же он, собственно, означает. Но не тут-то было: "поющие голоса" ни на минуту не прерывают своего пения, - как если бы этого факта и не было вовсе. И слышно лишь речитативное: "Да разве это рынок? Это же базар! Вот если бы был настоящий, цивилизованный рынок... Вот тогда..." А поскольку тот самый "цивилизованный рынок", который имеется в виду сегодня, был не причиной возникновения капиталистической экономики, а следствием ее развития, к тому же достаточно позднего, постольку нам с вами, дорогие читатели, вряд ли удастся дожить до его "триумфального шествия" по России. Придется, хочешь, не хочешь, довольствоваться "базаром". А значит - принять его сегодняшний триумф как факт, по поводу которого теоретикам следует как-то договориться даже в том случае, если он кажется нам достаточно прискорбным, так как не отвечает нашим умозрительным представлениям об "идеальной" рыночной экономике, которая только и озабочена тем, чтобы всех осчастливить. Договариваются же, в конце концов, практики нашей экономики, находят же они какой-то "консенсус" даже на этом "базаре". Значит, и для них это уже факт, от которого следует сегодня топать. Даже тогда, когда решается такая возвышенная проблема, как проблема "консенсуса".

Так нет. Для экономистов-теоретиков это вовсе не факт со всей суровой его непреложностью, заставляющий делать все вытекающие отсюда выводы об особенностях рыночной экономики, утвердившейся у нас в форме "базара" (по Сеньке - шапка), частнособственнического капитализма, празднующего свою победу над государственно-бюрократическим (который не без серьезных на то оснований выдавал себя за социализм). Для них это некий фантом, некая мнимость, призванная заполнить пустоту (теоретическую?) между тоталитаризмом, низвергнутым якобы всего за три дня "августовского путча" (хотя фактическим началом его конца была уже смерть Сталина и нежелание - или неспособность? - его преемников продолжить перманентные массовые репрессии), с одной стороны, и "правильным" капитализмом, которым мы любуемся из своего "базарного" далека, - с другой.

Они не хотят узнать свою Дульсинею, в честь которой сложили столько романсов, в образе уличной торговки, находящейся в неясных отношениях с милиционером; деляги, сколотившего многомиллиардный капитал на чудесном превращении "безналичных" денег (их-то, вспомним, и называли у нас поначалу "деревянными") в "наличные ", которые тут же обменивались на доллары, чтобы осесть затем в иностранных банках; "предпринимателя", пришедшего к выводу, что выгоднее продавать на сторону технику и сырье руководимого им "предприятия", чем производить промышленную продукцию; руководителей бесчисленных СП, пользующихся льготными кредитами только для того, чтобы пускать деньги в рост под выгодные для них проценты, ничего при этом, не производя, кроме, разумеется, своего капитала. А когда им вежливо напоминают, что все это и есть образы нашей отечественной "рыночной экономики" - ипостаси их Дульсинеи, - они начинают горевать о "подмене".

- А кто подменил?

- Конечно же, партократы.

- Как так?

- Очень просто: либо сами пустились в "бизнес", круто замешанный на коррупции, либо детей своих запустили туда же - на тепленькие местечки. Вот они и превратили "цивилизованный рынок" в базар, чтобы прикрыть свои темные делишки. Отмыть народные деньги, незаконно присвоенные ими в "застойные времена".

- А как быть со "стихийными законами рынка", которые, по вашему же, господа экономисты, вчерашнему заверению, должны были бы сами расставить все здесь на свои места, заставив деньги производить не одни лишь деньги, но и промышленную продукцию?

- Законы эти, к сожалению, пока не работают.

- Как же так? Им что - рыночной стихии не хватает? Вон ее сколько во всех "торговых точках" - и приватизированных и неприватизированных (здесь ее едва ли даже не больше: рискните разок зайти в наши магазины с черного хода, да еще в неурочный час). А посмотрите на некоторые (скажем так) государственные предприятия, которые еще не приватизированы, но "прихватизация" которых давно уже идет полным ходом. А "прихватизация" неоприходованных или, скажем помягче, слабо оприходованных, а потому как бы ничейных городских помещений? Не напоминает ли клубящаяся вокруг них "рыночная стихия" целый тайфун, который тщетно пытаются загнать под свой административный ковер городские власти различных масштабов и уровней? Разве всей этой стихии (плюс стихия коррупции: тоже ведь денежная стихия) недостаточно, чтобы заработали наконец эти самые "упорядочивающие" законы рынка" - будь они неладны! Кто же ей мешает облагодетельствовать нас экономическими законами, заставляющими, согласно некоторым вчерашним выкладкам, даже теневую экономику "работать на пользу общества"?

- "Кто-кто" - партократы!

- Все те же? Да они ведь, по вашим же словам, чуть ли не первыми приспособились к рынку. И даже чад своих там же пристроили.

- Нет, не те. А другие - те, что остались в старых государственно-политических структурах или проникли в новые.

- Так, значит, все-таки опять же изворотливые и всепроникающие бюрократы? Лихие же они, стало быть, ребята, везде ухитряются напакостить! Даже там, где им вроде уже и невыгодно рубить сук, за который теперь зацепились.

- А как же! Все они! Одни внедрились в рыночные структуры, чтобы извратить идею цивилизованного рынка изнутри. Другие препятствуют его нормальному развитию извне. Вот и получается базар.

- В общем, опять - заговор? Только уже не "масонский", с которым нам порядком надоели, а, так сказать, "антимасонский"? Никак, видно, без идеи заговора не обойтись - ни "справа", ни "слева".

- А что делать? Факт есть факт. И нечего здесь иронизировать!

- Ну ладно, не буду. Но как же все-таки быть с научной, политически детективной идеей - с идеей объективного экономического закона, который давно уже должен был бы привести наш базар "куда следует", превратив его в цивилизованный рынок, работающий на благо всего общества, а не одних лишь миллионеров "сомнительного профиля"? Он что - оказался не таким уж и объективным, независимым от воли и желания людей (особенно если они - партократы)?

- Выходит, что да. Для того, чтобы объективный закон заработал, нужно создать для него объективные условия. А таковых, если говорить о законах рынка, у нас нет.

- Ну что ж. Мысль нетривиальная, во всяком случае, для марксистской политэкономии, от чьих догматических предпосылок мы наконец мало-помалу начинаем отползать. Хотя и печальная: на что же теперь надеяться, если самим объективным законам нужно помогать стать объективными?

- Как "на что"? На сильную власть. Разумеется, высшую, концентрирующую в своих руках как исполнительную, так и законодательную функции. Иначе, что это за высшая власть, если ей может ставить палки в колеса любой представительный орган. Посудите сами: могли ли на Западе в XVII веке так мощно развиться рыночные отношения, не найдись там монархи, которые могли во всеуслышание провозгласить: "Государство - это я", как это сделал, например, Людовик XIV?

- В общем (привет от Ленина!), без политического насилия как "повивальной бабки" экономике не обойтись?

- Попробуйте, если сможете.

- Но, быть может, рынок, да и капитализм вообще, который не способен обойтись без политического насилия государственной власти, - не совсем тот, или совсем не тот, о котором самые "крутые" рыночники вздыхали еще во времена правления М.Горбачева, требуя от него вместе с драматургом М.Шатровым: "Дальше, дальше, дальше!"

- "Мечты, мечты! Где ваша сладость?"

- Ну вот мы, кажется, и договорились. Достигли, что называется, консенсуса. Остается только единодушно проголосовать...

Конечно, я несколько стилизовал рассуждения некоторых из наших наиболее популярных экономистов с учетом той интерпретации, какой их идеи подверглись в "электронных средствах массовой информации". Впрочем, я не встречал ни одной протестующей реплики авторов этих рассуждений против искажения их экономических выкладок в упомянутых "средствах". (А молчание здесь - явный знак согласия.) В рассуждениях этих также прорисовывается некое желание "консенсуса". Однако согласие это позволительно в данном случае лишь на вполне определенных условиях, которые я и попытался высветить при помощи воображаемого диалога. Главное из них заключается в такой интерпретации факта нашего "вступления в рынок" (а точнее - несомненной победы рыночной стихии), которая позволяла бы при желании считать его как бы и не существующим: под тем предлогом, что это - не "цивилизованный рынок", а "базар". А поскольку "базар" - это не рынок, то и "базарный капитализм", с каким мы встречаемся буквально на каждом углу, - это не капитализм.

Последний по-прежнему сияет (А.Зиновьев сказал бы "зияет", перенеся этот свой эпитет с социализма на капитализм) где-то вдали как чистенький, ничем не замутненный идеал. А из пропасти, разделяющей этот сияющий идеал и нашу - базарно-мафиозную - действительность (о которой и говорить-то не хочется - пропади она пропадом), уже показывают свои зубки "силовые методы", с помощью которых "высшая власть" должна была бы сделать то, чего не смогла сделать наша отечественная (рыночно-базарная) "стихия", так осрамившая экономистов: создать "цивилизованный" рыночный порядок. Так намечается консенсус "крутых" рыночников со столь же "крутыми" политиками: теоретиков, выступавших за абсолютную экономическую свободу, и практиков, ратующих за тотальный экономический порядок - как бы его там ни называть.

Поскольку же подобный "консенсус" немыслим без очередной "охоты за ведьмами", он вряд ли имеет шансы стать всеобщим, то есть действительным, а не мнимым общественным согласием. Народ явно устал от такого рода "охот", и его вряд ли удастся в обозримом будущем вновь "приохотить" к подобным "бешеным забавам". А значит, пора спуститься с сияющих высот теоретического (во всяком случае, для нас грешных) "рынка" и "цивилизованного капитализма" и посмотреть на тот реальный капитализм, который уже сотворили. Сотворили сами, своими собственными руками, хотя и не ведали, что творим. А во время референдума, если верить нашим электронным средствам массовой информации, еще и проголосовали за этот сотворенный нами "базарный капитализм" чуть ли не "подавляющим" большинством. (Впрочем, то, что оно действительно оказалось подавляющим, - это совершенно верно. Только вот большинством ли? - тут все еще остаются вопросы.)

Проблема действительного общественного согласия, основанного на общем понимании, а не на общем "смущении умов", упирается сегодня в "петушиное слово": как назвать то, что уже возникло на наших глазах за "семь лет безнадежной любви" к "цивилизованному рынку" (о каком, кстати, мы мечтали еще и при Л.Брежневе - когда нас обсчитывали в магазинах или подсовывали продукты "второй свежести"). Конкретнее - что это за капитализм возникла те годы, которые мы провели в спорах о том, как нам наладить рыночную экономику, да кто нам в этом мешает. Правда, сегодня этот вопрос как-то совестно задавать, опасаясь прослыть дремучими невеждами после того, что у нас было писано и говорено на тему капитализма и рыночной экономики. Так и ждешь презрительного ответа от кого-нибудь из "многих, слишком многих" читателей - Попова или Стреляного, Селюнина или Пияшевой: "Как - "что"? Капитализм он и есть капитализм. Вы не читали Адама Смита, о котором еще Пушкин поминал? Или хотя бы того же Маркса?"

- А то, что у нас?..

- А "у нас" ничего еще нет. Базар он и есть базар. И единственный его смысл в том, что идет процесс первоначального накопления. Вот поднакопят деньжат наши предприниматели, тогда и начнут вкладывать деньги в промышленное производство. Тогда и дефицит окончательно исчезнет. Тогда и товары подешевеют, и жизненный уровень населения подскочит.

- А если не начнут?

- Чего "не начнут"?

- Да вкладывать деньги в промышленное производство?

- Как не начнут? Почитайте хоть "Капитал"!

- Опять Маркс (да еще вкупе с утопистом Т.Мором, у которого он заимствовал первоначальные сведения о "первоначальном накоплении")?

- Да, Маркс! А моровская "Утопия" здесь не при чем.

- Но, может быть, наш "базарный", как вы говорите экономический (впрочем, не только экономический), шабаш, - это все-таки капитализм, хотя и другой?

- Да вы с ума сошли! Нет каких-то там "двух" капитализмов. Есть только один! И путь к нему - тоже один-единственный: через первоначальное накопление капиталов. Это же азбучная истина. Какие тут могут быть вопросы?!

- Но, быть может, это "азбучная истина" лишь для тех, кто учился читать не по букварю, а по "Азбуке коммунизма". И не в обычной школе, а в Высшей партийной?..

И в самом деле. Все эти вопросы, прозвучавшие в нашей воображаемой дискуссии, вновь и вновь задавали друг другу едва ли не самые эрудированные и глубокомысленные знатоки капитализма в XX веке - В.Зомбарт и М.Вебер. И задавали в самом начале этого века, вступив в спор между собою, который явно не завершился ни со смертью одного из них, ни с кончиной другого. Спор между ними был тем более острым и в то же время продуктивным, что оба этих коллеги-оппонента, одновременно руководившие одним и тем же журналом, имели ряд важных точек соприкосновения в понимании капитализма. Для каждого из них было важным акцентировать - в противоположность К.Марксу - не "естественно исторический", а именно "волюнтаристский" характер возникновения капитализма, когда в центре внимания оказывались не "объективные условия", заталкивающие людей в скорлупу новой "общественной формации", а они сами, сознательно использующие изменяющиеся обстоятельства в определенных целях.

По этой причине и В.Зомбарт, и М.Вебер были озабочены не столько тем, чтобы выяснить, как зарождался, формировался, развивался капитализм, сколько тем, чтобы понять, как его создавали, изобретали и совершенствовали вполне конкретные люди, одержимые земными страстями (по зомбартовской версии) или всепоглощающей жаждой посмертного спасения (веберовский вариант). А отсюда - общий для них обоих интерес к организационному аспекту капитализма, к тому, как и с помощью каких приспособлений его, организовывали люди. Причем делали это не на "диалектически" стилизованном Марксовом рынке и не в логически сконструированной "клеточке" товара, откуда вообще был изгнан живой человек, а на ими же и организуемом предприятии, которое и для В.Зомбарта, и для М.Вебера представало в качестве действительной "клетки" (и кузницы) капиталистической организации общества. Историческое изучение этой "клетки", в которой, как космос в капле воды, отражалось все капиталистическое общество, взятое "в деле" - в процессе "самовыковывания" в сотнях тысяч "кузнечных цехов", - с логической непреложностью превращалось и у первого из них, и у второго в своеобразную теорию организации современного общества.

Что же касается различия зомбартовской и веберовской концепций капитализма, которое привело М.Вебера и В.Зомбарта к острейшей теоретической конфронтации, какая только была возможна в пределах общего для них "теоретического поля", то оно обозначилось уже в тот момент, когда перед ними встала проблема истолкования культурно-исторического своеобразия капиталистического типа организации общества. Там, где В.Зомбарт, следуя здесь за К.Марксом, усматриваллишь один тип капитализма, М.Вебер усматривал, по крайней мере, два. Более того: за пределами временного периода, какой отводил для капитализма К.Маркс и какой В.Зомбарт лишь несколько расширил (в сторону средневековья и его античной "предыстории"), М.Вебер нашел место для капитализма и в Вавилоне, и в Индии, и в Китае. Однако согласно веберовской концепции, не два разных типа капитализма, какие К.Маркс, а затем В.Зомбарт тщетно пытались разместить под одной шапкой, следует считать, подобно последнему, специфическим порождением культуры Запада, а только один из них. Тем более что "второй" из этих двух типов при ближайшем рассмотрении оказывался "букетом", составленным из архаических типов капитализма, существовавших за пределами Европы еще в глубокой древности.

Решительно противополагая свою постановку вопроса зомбартовской, М.Вебер пишет в "Предварительных замечаниях" к своему трехтомному "Собранию статей по социологии религии" (первый том вышел в год его смерти, в 1920 году): "...Для нас в чисто экономическом аспекте главной проблемой всемирной истории культуры является не капиталистическая деятельность как таковая, в различных странах и в различные периоды меняющая только свою форму: капитализм по своему типу может выступать как авантюристический, торговый, ориентированный на войну, политику, и связанные с ними возможности наживы. Нас интересует возникновение буржуазного промышленного капитализма с его рациональной организацией свободного труда, а в культурно-историческом аспекте - возникновение западной буржуазии во всем ее своеобразии, - явление, которое, правда, находится в тесной связи с возникновением капиталистической организации труда, но не может считаться полностью идентичным ему" (М.Вебер, Избранные произведения. - М., 1990,с. 53).

Обратите внимание: "капитализмам" - авантюристическому и торговому, ориентированным на войну или на иные возможности наживы, связанные с политикой, - М.Вебер противополагает принципиально иной тип капитализма, который и назовет специфически западным в отличие от В.Зомбарта с его столь же расширительным, сколь и "синкретическим" толкованием "европейского капитализма". Для М.Вебера его "западная специфика" заключается в том, что этот капитализм, во-первых, является промышленным, то есть ориентированным на производство потребительских благ, а не на их насильственный захват или узаконенную конфискацию. Во-вторых, является рационально организованным, что достижимо в точном смысле этого словосочетания лишь с помощью "точной калькуляции" всех хозяйственных операций, которая, в свою очередь, "возможна лишь при использовании свободного труда" (там же, с.52). В-третьих, является "буржуазным", то есть предполагающим наличие особого класса - городской буржуазии, не существовавшей "нигде, кроме Запада" со специфичным для него "бюргерством".

Центром этой "триады" является именно последовательно рациональная организация свободного труда, с которой специфически западный капитализм связан и в своем промышленно-производственном, и в своем собственно социальном, классовом аспекте. А главной точкой приложения рационализирующей организационной энергии западного капитализма, воплощенной в фигуре целеустремленного, энергичного и расчетливого предпринимателя, является уже упомянутое предприятие - непрерывно расширяющееся пространство цивилизации современного типа. Цивилизации, генезис и развитие которой в максимальной степени опосредованы целенаправленными организующими усилиями людей, буквально выковывающими в цехах ее опорные блоки, чтобы затем спаять их в единую всеохватывающую "конструкцию".

При этом важно подчеркнуть: хотя в соответствии с обычным словоупотреблением М.Вебер использует слово "предприятие" не только в более узком (и специфически современном) смысле, но и в расширительном, когда "предприятием" называется организационное оформление любой "предпринимательской "инициативы, однако и в таком веберовском словоупотреблении неизменно присутствует отчетливое ощущение границы, позволяющее отличить его от зомбартовского употребления того же термина. Уже из приведенной выше пространной цитаты из М.Вебера очевидно, что он никогда бы не назвал "предприятием" (причем предприятием специфически западного капиталистического типа, в крайнем случае лишь "стадиально", но отнюдь не принципиально отличающегося от современных капиталистических предприятий), скажем, заранее спланированный пиратский набег морских торговцев, промышлявших, как известно, во времена капиталистической архаики не только обменом своих товаров на иностранные, но и прямым разбоем. Между тем В.Зомбарт вовсе не склонен был проводить здесь радикальных различий, подводя под одно и то же понятие "капиталистического предприятия" и торгово-разбойную экспедицию команды корабля, не брезгающую - в целях достижения "максимальной прибыли" - морским пиратством, и, скажем, ткацкую фабрику или чугунолитейный завод начала XX века в Германии. Ведь в обоих случаях речь шла об организационно оформленном, то есть определенным образом объединяющим людей и технику, способе "добывания прибыли".

Однако именно здесь-то, на уровне толкования понятия "предприятия" как определенной "структуры", организованной с достаточно отчетливо фиксированными экономическими целями, становятся особенно очевидными резоны, побуждавшие М.Вебера скрупулезно различать два (или даже несколько) типа капитализма там, где В.Зомбарт усматривал лишь один-единственный, к тому же "специфически западный", оказавшийся возможным лишь в Европе. Согласно Веберу, средства достижения одной и той же экономической цели - прибыли (причем, возможно большей), формы организации, в рамках которых она достигается, могут быть настолько различными, гетерогенными, что, квалифицируя эту прибыль как капиталистическую, необходимо говорить при этом о различных типах капитализма, связанных с принципиальными, качественными, а не просто "стадиальными различиями упомянутых организационных форм.

Этот веберовский тезис звучит особенно актуально для нас именно сегодня, когда мы задались целью организовать у себя капитализм, причем, само собой разумеется, капитализм наиболее современного, специфически западного образца. При этом "организуем" у себя такой капитализм решительнее и безогляднее, чем это когда бы то ни было происходило в европейской истории, - тем более что в отличие от организаторов капитализма на заре Нового времени (а именно тогда, согласно М.Веберу, возник специфически западный тип капитализма - "современный", в отличие от архаично-традиционного") нам уже нет нужды изобретать этот велосипед: образец давно изобретен, доказал свою эффективность, запущен в массовое производство, и нам остается лишь подключиться к этой "поточной линии", растянувшейся от Западной Европы до Дальнего Востока.

Но вот тут-то и обнажается суть нашей сегодняшней проблемы: а тот ли "образец" фактически запустили мы нынче в свое собственное "массовое производство"? Не реализуем ли мы вместо него совсем иную "модель" капитализма, причем "модель" не столько современного, сколько архаичного образца, давно уже вышедшую из употребления, а если кое-где еще и встречающуюся, то скорее как "раритет" - рудимент полузабытого прошлого? И не повинен ли в этом "твердокаменный марксизм", как бес, "попутавший" наипрогрессивнейших из наших экономистов (вчерашней закваски), которые, подобно полумарксисту В.Зомбарту, объединили в понятии "капитализма" то, что М.Вебер тщательно различал, относя к типологически различным социально-организационным историческим формам: авантюрный капитализм, фискально-политический, торгово-спекулятивный и, наконец, продуктивный, промышленно-предприцимательский?

Между тем такого рода отождествление вовсе не невинно и с точки зрения теоретико-организационной. Болотам, где идет речь о "стадиальном" развитии одного и того же капиталистического типа, еще можно рассчитывать на "естественный", так сказать, переход от одной стадии капитализма к другой, полагаясь на "стихийное" действие "общих законов", которым подвластен данный его тип, то в случае сосуществования гетерогенных капиталистических типов на такую преемственность надеяться не приходится. Здесь развитие одного капиталистического типа не влечет за собой появление другого с пресловутой "естественно-исторической необходимостью". Наоборот: скорее всего развитие одного из них (скажем, авантюрного или спекулятивно-ростовщического) будет препятствовать самоутверждению другого (в нашем случае - промышленно-предпринимательского), "блокировать" его.

Конфликт между типологически гетерогенными организационными структурами капитализма - это не "конфликт роста", не противоречие "отцов и детей", сколь бы драматические коллизии оно ни вызывало. Это - конфликт таких структур организации общества, каждая из которых претендует на самодостаточность. И между ними возникает та самая "борьба за признание", о какой писал Гегель в "Феноменологии духа", когда решается вопрос о том, кому быть, фигурально выражаясь, "рабом", а кому - "господином". И какой бы из этих типов капитализма ни победил в этой борьбе, побежденному - в лучшем случае - уготована подчиненная роль, независимо оттого, какой из них мы будем рассматривать в качестве "прогрессивного", а какой назовем "реакционным". А тот, кто подчиняется, так или иначе должен "интериоризировать" закон существования того, кто его подчиняет, - иначе говоря, перестроиться внутренне.

И если говорить об одной из важнейших стратегических задач нашей современной социально-экономической теории (и теории организации, переводящей ее выкладки на язык "практических рекомендаций бизнесменам"), то она, на мой взгляд, в том и состоит, чтобы оценить нашу нынешнюю ситуацию не в рамках эволюционистски-прогрессистской схемы социально-экономического развития (по прежней модели однонаправленного перехода от одной "общественно-исторической формации" к другой, от другой - к третьей, - "за минусом" последней, "неудавшейся"), а на основе структурно-типологического подхода, предложенного М.Вебером еще в начале нашего века. Речь идет о подходе, которому изначально присуще и понимание внутренней "конфликтности" социальной реальности, о какой так много говорится сегодня (правда, без попытки всерьез понять, в каком разительном противоречии идея конфликта находится с идеей прогресса, неизменно ведущего "куда следует"). И который более органически сочетается с теоретико-организационным пониманием современного капитализма, чем какой бы то ни было другой.

Так вот. Только поняв, какие типологические структуры капитализма на самом деле (а не в нашем воображении) доминируют сегодня в той сфере, какой до сих пор фактически обеспечивалась наибольшая поддержка "сверху" - как финансовая, так и политическая, как организационная, так и идеологическая (не говоря уже о телевизионной)... Только осознав, какой капитализм действительно, а не на словах, извлекает реальную "прибыль" (да еще какую! - "лукавый Запад" никогда не мог о ней даже мечтать) из мероприятий "высшей власти", - какими бы они мотивами ни диктовались... Только поняв и осознав все это, -то есть свою собственную "фактичность", эту дьявольски жестковыйную и "упрямую вещь", - мы могли бы, мало-помалу, нащупать путь к согласию по вопросу о том, кто мы есть, и что же нам с собою делать.