Вопрос о статусе КНР в мире не относится к числу простых и очевидных. По крайней мере до середины 50-х годов статус страны не очень волновал китайских руководителей и политиков, ориентировавшихся на Советский Союз и государства соцлагеря. Далеко не случайно то, что в Конституции Китайской Народной Республики (1954 г.) в разделе введения, относящегося к определению места страны в системе международных отношений, записано: “Наша страна уже установила отношения нерушимой дружбы с великим Союзом Советских Социалистических Республик и со странами народной демократии…”¹  и ровным счетом ни слова не было сказано о том месте, на которое Китай претендует в мире и в социалистическом лагере.
          Дрейф КНР к сотрудничеству с “третьим миром”, стремление стать его лидером, а также резкое осуждение ею политики “сверхдержав” требовали от Пекина достаточно четкого позиционирования себя с точки зрения места в мире. Это был далеко не праздный вопрос. Ведь для того, чтобы стать лидером значительного сегмента мировой сцены, участники которого придерживались различных взглядов на вопросы собственного общественного строя и имели далеко не совпадающие внешнеполитические предпочтения, одной констатации принадлежности к развивающемуся миру было явно мало. Нужно было обладать достаточной экономической, военной и политической мощью, чтобы быть привлекательным для более слабых партнеров, то есть обладать характеристиками, которые были у “свехдержав”. Но обладание такими характеристиками неизбежно отталкивало бы страны “третьего мира” от Китая, ведь именно критика политики “сверхдержав”, их склонности к гегемонизму и были официальным обоснованием претензий Китая на роль лидера “третьего мира”.
          Для пресечения любых возможных спекуляций на эту тему китайское руководство пошло на весьма неожиданный шаг: в Конституции КНР 1975 г. в части введения, посвященной международным делам, между принципиальными для социалистического государства положениями – “В международных делах мы должны твердо придерживаться пролетарского интернационализма” и “Мы должны укреплять сплоченность с социалистическими странами, со всеми угнетенными народами и угнетенными нациями…” – в нарушение всякой логики было вставлено следующее положение: “Китай никогда не будет сверхдержавой”¹.
          В Конституции 1978 г., принятой при отходе от курса “культурной революции” и пока что подспудной подготовки к сближению с Западом, положение о нежелании КНР стать “сверхдержавой” сохранилось, хотя и подверглось корректировке по сравнению с предыдущим текстом. 
          Теперь это звучало так: “В международных делах мы должны устанавливать и развивать отношения с другими государствами на основе пяти принципов… Наша страна никогда не будет претендовать на гегемонию, никогда не позволит себе стать сверхдержавой. Мы должны твердо придерживаться пролетарского интернационализма…”¹.
          Весьма примечательно, что в обеих процитированных конституциях обязательство КНР не становиться “сверхдержавой” было поставлено на второе место. Но если в первом случае ему предшествовало положение о пролетарском интернационализме – классическом принципе марксизма-ленинизма, то во втором – после пяти принципов мирного сосуществования как основы для установления и развития отношений с другими странами, то есть положения из арсенала не классовых, а национально-государственных интересов. Пролетарский интернационализм был отодвинут на третью позицию.
          Переход к диверсифицированной внешней политике, к развитию партнерских отношений со всеми государствами, в том числе и “сверхдержавами”, а также снижение интереса к развивающимся странам сделал неактуальным вопрос о месте Китая в мире в декларативном плане. Китайским руководителям было совершенно очевидно, что реализация программы модернизации страны с неизбежностью выведет ее в разряд не только региональных, но и глобальных держав. Поэтому последняя Конституция КНР о ее желании или нежелании стать сверхдержавой ничего не говорит, впрочем, как и о пролетарском интернационализме.
          Она предлагает новую иерархию внешнеполитических ценностей: “…будущее Китая неразрывно связано с будущим мира. Китай твердо проводит независимую и самостоятельную внешнюю политику, твердо придерживается пяти принципов.., развивает с зарубежными странами дипломатические отношения, а также экономический и культурный обмен; твердо выступает против империализма, гегемонизма и колониализма…”¹.
          На место прежней идеологизации внешней политики КНР пришло отстаивание прагматических интересов страны, превращения внешней политики в инструмент сглаживания, а не обострения конфликтов и противоречий в мире. “Твердое противостояние империализму, гегемонизму, колониализму” отнюдь не то же, что “мы должны … образовать широчайший международный единый фронт против гегемонизма сверхдержав, против новой мировой войны и бороться за дело прогресса и освобождения человечества”¹. Военная терминология в лексиконе официального Пекина уступила свое место дипломатической.
          Вопрос о том, хочет ли Китай стать “сверхдержавой” исчезает, начиная с 80-х годов, из официальных партийных и государственных документов. 
          Для примера можно сослаться на решения XVI съезда КПК, который определил задачи внешней политики КНР в уже ставшем для нее традиционном ключе, а именно: “Продолжая самостоятельную и независимую мирную внешнюю политику, защищать мир во всем мире. Стимулировать совместное развитие. Всегда ставить на первое место суверенитет и безопасность государства. На базе пяти принципов мирного сосуществования развивать отношения дружбы и сотрудничества со всеми странами, выступать против гегемонизма и силовой политики, стимулировать создание справедливого и рационального нового международного политического и экономического порядка. Решать международные дела в соответствии с курсом хладнокровного наблюдателя в случае сохранения разногласий. Уважать многообразие мира, способствовать демократизации международных отношений и стараться обеспечивать себе мирную международную обстановку и благоприятное внешнее окружение”².
          По мнению абсолютного большинства российских синологов, принятые съездом решения в области внешней политики означают, что она остается практически неизменной на ближайшую перспективу³. Единственным отличием подхода ЦК КПК к вопросам внешней политики на XVI съезде партии от ее XV съезда было то, что на первом месте в отчетном докладе ЦК КПК съезду стояла необходимость улучшения и развития отношений с развитыми странами, на втором – с соседними государствами, на третьем – с развивающимся миром. На XV съезде КПК последовательность была иной: соседние государства, развитые страны, развивающиеся страны³.
          Такое смещение акцентов в выступлении Цзян Цзэминя, принимая во внимание, что китайские руководители никогда на официальном уровне не произносят слов, лишенных глубокого смысла, достаточно симптоматично. С одной стороны, их можно толковать как свидетельство признания Пекином того, что отношения с соседними странами (Россия, Индия, Вьетнам, Япония) достаточно стабильны и продолжают улучшаться, поэтому на первый план следует выдвинуть задачу более эффективного использования в интересах китайских реформ возможностей развитых стран. Но может быть и другое толкование: Китай уже так далеко продвинулся по пути модернизации и настолько силен, что должен восприниматься как равный партнер развитых государств. В пользу такого толкования существуют определенные свидетельства.
          Так, ученые отмечают определенное смещение акцентов во внешнеполитической сфере деятельности китайского руководства, которая всецело поставлена на службу задачам модернизации страны. 
          Так, А.А.Свешников убежден, что с началом нового века наблюдается определенное обновление иерархии внешнеполитических интересов КНР. В частности, если в первые десятилетия реформ основной стратегической установкой страны на мировой арене было создание благоприятной обстановки для внутренних реформ, то сегодня в политических документах и политологических публикациях повсеместно присутствует новый лозунг, ориентирующий на “мирное возвышение Китая”.
          Свешников считает, что “задачу “мирного возвышения Китая” ни в коем случае не стоит сводить к динамике внутренних, экономических реалий и параметров. Напротив, присутствие в указанном тезисе определения “мирное” подчеркивает внешний, международный характер желаемого изменения статуса Китая. То есть, с одной стороны, данная установка находится в отношениях прямой взаимосвязи и преемственности с предыдущей задачей “создания мирной международной обстановки”, а с другой – повышает масштабность цели, ориентирует на задачу значительной активизации политики. С позиций внешней стратегии, речь идет не о подчиненном характере последней относительно внутренних процессов – будь то рост комплексной государственной мощи или же рост общественного благосостояния, – а о качественном изменении международного статуса страны…”⁴. Отказ от использования термина “сверхдержава” автор статьи объясняет тем, что в Китае он традиционно несет отрицательную нагрузку. 
          Однако это вовсе не означает, что в китайском обществе эта идея не имеет своих сторонников. Более того, утверждает Свешников, приоритет выдвижения Китая на роль великой державы первого порядка имеет глубокие исторические корни и современные причины. Если говорить о корнях, то это особенности традиционного мышления китайцев, менталитет которых не допускает вероятности вечного прозябания страны на вторых ролях. В какие-то периоды истории они мирились с временным отстранением Китая от непосредственного участия в главных глобальных и региональных процессах, но расценивали это как временное вынужденное состояние, “историческую несправедливость”, которая рано или поздно будет устранена.
          К современным причинам он причисляет то, что на протяжении всего периода реформ в международной стратегии Китая шло количественное накопление признаков внешнеполитической линии, свойственной именно великой державе, хотя процесс этого накопления к настоящему моменту далеко не завершен.
          Сегодня в КНР в целом достигнуто общее согласие относительно обоснованности и своевременности собственных претензий страны на роль регионального лидера, прежде всего благодаря действию благоприятных для Китая экономических факторов и механизмов многостороннего сотрудничества. Среди черт, характерных для самореализации глобальной державы, помимо маневрирования в рамках большого треугольника “Россия – США – Китай”, можно назвать специфику доктринальных и концептуальных взглядов КНР на будущее мироустройство, попытки максимально широкого распространения в двух- и многосторонних документах своего видения мультиполярного мира и нового международного порядка⁴.
          На эту же тенденцию указывает Г.Яскина: “Китай представляет собой региональную державу, которая быстрыми темпами превращается в державу мирового ранга”.
          Эту свое мнение она обосновывает приведенными Цзян Цзэминем на XVI съезде Коммунистической партии Китая в ноябре 2002 г. статистическими данными, в соответствии с которыми по количественным показателям экономики в целом Китай занял шестое место в мире.
          В мировом ВВП ему принадлежит 12,1%.
          В 2001 г. китайский ВВП составил 959,3 млрд. юаней, превзойдя более чем в три раза уровень 1989 г. и обеспечив среднегодовые темпы роста в среднем на 9,3%⁵.
          На колоссальные экономические успехи Китая как показатель меняющегося международного статуса указывает А.В.Островский.
          Он утверждает, что: “быстрое развитие внешней торговли вывело Китай в восьмерку стран с наибольшим объемом внешнеторгового оборота.
          В 2001 г. доля готовой продукции в общем объеме экспорта составила 90,1%, а в общем объеме импорта – 81,2%.
          При этом в общем объеме как экспорта, так и импорта уже в 90-е годы преобладала продукция машиностроения и транспортного оборудования, а такая структура внешней торговли уже характерна для развитых, а не развивающихся стран.
          Со второй половины 90-х годов сохраняется высокий объем привлеченных инвестиций на общую сумму 69,2 млрд. долл., а объем валютных запасов превысил показатель 200 млрд. долл.”³.
          Из приведенных показателей следует, что по валовым экономическим показателям КНР давно уже превратилась в высокоразвитую страну, а если принять во внимание ее военную мощь, то вполне напрашивается вывод и державном статусе этой страны.
          Известный российский ученый В.В.Михеев обратил внимание еще на одну идеологему, имеющую, несомненно, самое непосредственное отношение к сфере внешней политики – “выходящий за пределы своих границ” Китай. Его введение в актуальный политический лексикон КНР он связывает с ожидаемым усилением международной экономической и политической конкурентоспособности Китая и повышением его активности в глобальных и региональных делах³.
          Заслуживает внимания характеристика роли Китая в современной мировой политике, а именно:
          Достигнутые Китаем экономические успехи позволили его руководству взять курс на обеспечение нового места в мировой политике: “если не равного главной сверхдержаве – Соединенным Штатам, то на близком к этому уровне, позволяющем КНР играть одну из ключевых ролей в формировании будущей мировой архитектуры”⁶.
          Выделяются четыре основных вектора стратегии “выхода Китая за свои границы”:
          – Стремление приблизиться по “стратегической мощи” и “потенциалу агрессивности” к Соединенным Штатам за счет наращивания ядерного военного потенциала, создания современных видов вооружений, самостоятельного развития программы освоения космоса, выхода на современные мировые научно-технические параметры, в том числе и за счет массированного импорта ноу-хау и ноу-уай.
          – Активизация деятельности в основных международных институтах (ООН, ВТО и др.) и выстраивание диалога с Большой семеркой/восьмеркой, НАТО, ЕС и др.
          – Наращивание активности на уровне регионов в Азии, Африке и Латинской Америке.
          – Продолжение политики обеспечения добрососедской политики с сопредельными государствами (Россией, Индией, Японией и т.д.) мирным решением споров или их откладывания на будущее, если в настоящее время их решение представляется невозможным⁶.
          Все это не дает четкого ответа на вопрос, является ли Китай великой державой, а если да, то какой. Утверждение, что КНР – это великая региональная держава, давно уже не вызывает ни у кого возражений. Но вот является ли он великой глобальной державой, это пока что вопрос даже для специалистов по Китаю.
          Для подтверждения этого наблюдения сошлемся на статью О.А.Тимофеева, посвященную внутренним аспектам внешней политики Китая в 2003–2004 гг. Проанализировав кадровые перемены в китайском руководстве, произошедшие в конце 2002 – начале 2003 г., он пришел к выводу, что “особенностью внешней политики нового китайского руководства в 2003 г. стал отход от амбиций “дипломатии великой державы” (даго вайцзяо), связанных с линией Цзян Цзэминя на развитие отношений стратегического партнерства с США и Россией, отстаивание идеи многополярности (Китай – один из полюсов) и дипломатическую активность в нетрадиционных для Китая районах.
          Некоторые политические процессы и тенденции эпохи Цзян Цзэминя (в том числе гипертрофированное внимание к проблеме проведения Олимпийских игр в Пекине, крайне помпезный стиль встреч с представителями других стран) многие аналитики называют “брежневизацией”, а Ху Цзиньтао, склонного к ограничению видимых целей своей политики – “китайским Путиным”.
          По мнению близких к новому руководству КНР экспертов, внешнеполитический курс 90-х годов принес больше вреда, чем пользы.
          С одной стороны, США вовсе не намерены делиться с Пекином своими привилегиями супердержавы, что, по мнению комментатора тайваньской газеты “Чжунго шибао”, превращает политику КНР в “дипломатию романтизма” (ланмань вайцзяо). С другой стороны, внешнеполитические амбиции Цзян Цзэминя способствовали распространению во всем мире “концепции китайской угрозы” (чжунго вэйсе лунь)”⁷.
          Таким образом, О.А.Тимофеев полагает, что при Цзян Цзэмине китайское руководство действительно держало курс на превращение своей страны в “сверхдержаву”, но с приходом к кормилу власти Ху Цзиньтао отказалось от его продолжения. Это еще один вариант ответа на весьма важный для международной политики вопрос, который, как и другие приведенные выше оценки, не слишком проясняет проблему.
          Но с вышеприведенным положением статьи Тимофеева не совсем согласуется такое важно события в международных отношениях, как участие председателя КНР Ху Цзиньтао в ежегодном саммите Большой восьмерки в Эвиане в 2003 г. для обсуждения проблем развивающихся стран. По мнению автора статьи, “это означало признание Китая одним из ключевых государств третьего мира, частично соответствующим гуманитарным критериям западных демократий”⁷.
          Но ведь тремя годами раньше Цзян Цзэминь, с которым связывают курс Китая на великодержавность, отказался от аналогичного приглашения для участия в саммите на Окинаве, что комментаторами мотивировалось, как нежелание играть там второстепенную роль, аналогичную отведенной в саммитах G8 России. А Ху Цзиньтао не только участвовал в саммите, но и высказал в его ходе предложения, касающиеся укрепления международного сотрудничества и содействия совместному развитию⁷.
          О том, что Китай позиционирует себя не только как равного, но и сильного партнера по международным отношениям Соединенных Штатов Америки свидетельствуют пять принципов развития равноправного торгово-экономического сотрудничества между КНР и США, выдвинутые во время визита премьера Госсовета КНР Вэнь Цзябао в Америку (декабрь 2003 г.):
          1. Добиваться взаимной выгоды с учетом интересов каждого из партнеров.
          2. Устранять разногласия за счет расширения торгово-экономического сотрудничества.
          3. Повышать роль координационных механизмов в торгово-экономических отношениях, своевременно проводить встречи и консультации для недопущения противоречий.
          4. Проводить равноправные консультации, стремиться к максимальному единству и минимизации разногласий, не прибегать к ограничениям и санкциям.
          5. Не политизировать торгово-экономические проблемы⁸.
          Следует сказать, что принципиальная позиция КНР в отношениях с США в данном случае опирается не только, а может и не столько на чувство собственного достоинства китайской стороны, сколько на знание руководителями обеих стран размера дефицита в торговле США с Китаем. А он с 1996 по 2003 г. вырос в три раза и достиг суммы в 120 млрд. долл.⁹. 
          Не больше ясности в вопрос вносит и китайская научная литература. Для начала обратимся к трактовке политологами КНР достаточно популярного в современном политическом словаре термина “подъем Китая”.
          Так, заведующий кафедрой исследований проблем Юго-Восточной Азии Китайского института современных международных отношений Чжай Кунь утверждает: “В научных кругах под термином подъем Китая” понимается процесс быстрого повышения суммарной мощи и оказание серьезного влияния со стороны КНР на расстановку сил, порядок и нормы поведения в мире … После окончания “холодной войны” и вплоть до последнего десятилетия прошлого века в Китае в основном реализовался второй этап стратегии “трех шагов”, то есть “достаточности” (сяокан). Этот примерно 10-летний период можно рассматривать в качестве подготовительного этапа к подъему Китая”¹⁰.
          Несомненно, “процесс быстрого повышения суммарной мощи и оказание серьезного влияния со стороны КНР на расстановку сил, порядок и нормы поведения в мире” с полным основанием можно считать синонимом курса на достижение Китаем статуса великой державы глобального масштаба, который китайское руководство взяло в начале XXI столетия.
          Примерно о том же и в той же манере говорит и профессор Чжан Байцзя.
          Определяя задачи внешней политики Китая в новом столетии, он, в частности отметил: “В качестве крупной державы АТР Китаю следует брать на себя больше обязательств по поддержанию регионального мира и стабильности, содействуя экономическому процветанию.
          В известном смысле в Азии отсутствует пока самоупорядочение, характерное для Европы, а это – историческая задача, решение которой необходимо начать. Китай должен использовать эту возможность, объединить усилия с другими странами и сыграть в их ряду важную роль.
          В среднесрочной и долгосрочной перспективе, особую значимость имеет улучшение и развитие отношений КНР с Японией и Индией…
          По мере развития экономики Китая его место в мировой иерархии непременно будет корректироваться, а связи с крупными державами постоянно укрепляться. В 2003 г. Китай принял участие в диалоге “восьмерки”, продемонстрировав эту тенденцию.
          Однако оптимальным способом повышения роли Китая на протяжении некоторого будущего могло бы стать выполнение миссии моста связи между развитыми и развивающимися странами”¹¹.
          Таким образом, не отрицая в целом возможность превращения Китая в глобальную державу, Чжан Байцзя отодвигает ее на неопределенную перспективу, что полностью соответствует принятой в КПК практике.
          Такое завуалированное определение реальных целей развития Китая в новом тысячелетии может быть легко объяснено тем, что китайские политики и политологи, как заметил А.Свешников, предпочитают не пользоваться термином “сверхдержава”. Именно поэтому профессор Чжай Кунь продолжает называть современный Китай “региональной великой державой”¹⁰, а Чжан Байцзя “крупной державой”, что было справедливо для статуса этой страны в конце ХХ в., но не передает подлинной динамики ее развития.
          Следует еще сказать, что до сих пор нет общепризнанной теоретической модели великой державы и перечня всех присущих ей признаков и свойств. Многие старые характеристики великодержавности, такие, например, как готовность к вмешательству во внутренние дела стран, расположенных в самых разных регионах мира, в последние годы в связи с событиями в Афганистане и Ираке явно демонстрируют не только низкую эффективность, но и обременительность для инициаторов инвазии. Ожидаемых от вмешательства результатов нет, а уйти восвояси не позволяет понимание того, что это приведет к резкому падению рейтинга в собственной стране и мире, а также будет использовано политическими соперниками.
          Как в свое время на место колониализма пришел неоколониализм, так и рядом с классическими сверхдержавами второй половины ХХ в. появляются претенденты на эту роль, но уже в иной форме. И к их числу, вне всякого сомнения, относится Китайская Народная Республика.
          Развитие международных отношений в 90-е годы ХХ в. – начале нового тысячелетия поставило перед руководством КНР абсолютно новые задачи. Распался европейский социалистический лагерь, а затем и его сердцевина – Советский Союз. Соединенные Штаты стали единственной “сверхдержавой” в мире, и активно используют эту свою позицию для овладения важными стратегическими пунктами в Азии, на Ближнем Востоке, в Восточной Европе, на постсоветском пространстве. Заметно расширился атомный клуб, его членами стали Индия и Пакистан.
          Рассматриваемый период стал временем дальнейшей разработки и практической проверки сформулированной во второй половине 80-х годов в самой общей форме концепции многополярного мира как главного условия исключения глобального военного конфликта.
          Жизнь подтвердила правильность избранного еще в 80-е годы курса на диверсификацию китайской внешней политики, позволяя КНР успешно развивать отношения практически со всеми основными партнерами по международным отношениям. Успешное развитие политических и экономических отношений с США, Россией, Японией, странами АТР и Евросоюза позволяют Китаю решать главную задачу на ближайшую перспективу – проводить модернизацию, которую его инициаторы и исполнители рассматривают как средство не только повышения уровня жизни населения страны, решения важных социальных задач, но и наращивания ее экономической и военной мощи, ее превращения в конечном счете в великую мировую державу.
          Избранная Пекином внешнеполитическая стратегия неучастия в глобальной противостоянии СССР и США в биполярном мире помогла ему в прошлом и помогает в настоящее время минимизировать риски, исходящие от чуждого ему политического окружения, а также позволила наладить достаточно устойчивые и неконфронтационные отношения с Вашингтоном, не входя в сферу его политического доминирования.
 
 

        ¹ Конституции Китайской Народной Республики 1954, 1975, 1978 и 1982 годов. С. 6, 34, 48, 71–72.
        ² XVI Всекитайский съезд КПК. Приход к власти четвертого поколения руководителей// ИДВ РАН. Информационные материалы. Серия В: Общество и государство в Китае. Вып. 16. М., 2003. С. 13.
        ³ Решения XVI съезда Компартии Китая // Проблемы Дальнего Востока. 2003. № 1. С. 92, 70, 98.
        ⁴ Свешников А.А. Проблемы международной самоидентификации Китая в начале XXI в. // Китай в мировой и региональной политике. История и современность. М., 2005. 
С. 4–5.
        ⁵ Яскина Г. Россия – Китай – Индия: перспективы сотрудничества // Проблемы Дальнего Востока. 2003. № 1. С. 30.
        ⁶ Китай: угрозы, риски, вызовы развитию. М., 2005. 
С. 358–359.
        ⁷ Тимофеев О.А. Внутренние аспекты внешней политики Китая в 2003–2004 гг.: предварительные итоги // КНР: устойчивое развитие под знаком глобализации. М., 2004. 
С. 50–51, 53.
        ⁸ Гуанмин жибао. 2003. 10 декабря.
        ⁹ Economist. 2003. 4 December.
        ¹⁰ Чжай Кунь. 1991–2020: подъем Китая и развитие отношений между Китаем и АСЕАН – исторический обзор и стратегия на будущее // Проблемы Дальнего Востока. № 5. С. 32–33, 34.
        ¹¹ Чжан Байцзя. Чжан Байцзя. Исторический обзор эволюции внешнеполитических отношений Китая в период осуществления реформ и политики расширения внешних связей (1992–2002 гг.) // Проблемы Дальнего Востока. 2003. № 6. С. 50.