| Статьи |
Обозреватель - Observer
|
|
ЭВОЛЮЦИЯ НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ Социально-психологические аспекты Ю.Бойко,
доктор медицинских наук, кандидат юридических наук, профессор (Дипломатическая Академия МИД России) При попытках описать человеческие мироощущения и коммуникации неизбежен оценочный подход. Реальный мир, увиденный и по человечески “понятый”, превращается в мир оцененный и желанный или нежеланный. Как пишет создатель теории самоактуализации А.Г.Маслоу, “если поддаться искушению образного мышления, мы можем представить себе понятие “ценности” как большой сундук, где хранятся самые разнообразные, зачастую непонятные вещи”1. Это могут быть неадекватные современным реалиям образы, которые дезориентируют и отягощают отношения между народами или отношения отдельной нации с внешним миром. Такая дихотомическая форма первобытных межгрупповых отношений, закрепленная в определенный нейродинамический ряд, имела место и в последующие периоды развития человечества, конкретных народов и государств. Как правило, это выражалось в примитивных лозунгах политической демагогии и проявлялось в крайне агрессивных действиях в виде геноцида, антисемитизма, религиозного и националистического экстремизма и т.п. Последним примером, потрясшим цивилизованную Европу, стали этнические конфликты и этнические “чистки” в республиках бывшей Югославии. Если на ранних этапах социализации “чужой” однозначно вызывал страх, воспринимался как угроза и выступал в образе “врага”, то в последующие периоды развития социума образ “чужого” становится многозначным. У конкретного народа образ “чужого” не только как категория, помогающая осознать себя (то есть выделить себя из среды обитания, консолидировать себя с себе подобными, наконец, осознать необходимость поддерживать свою выделенность из среды, состоящей, в том числе, из “чужих” коллективов), но и угрозы, предстающей в образе “врага”, возникает по вполне реальным причинам. Можно сказать, что образ “чужого” в социогенезе отражает как этап в самоидентификации – шаг к овладению рефлексивных навыков, так и значение этого образа в национальной консолидации и мобилизации на определенные действия. Образ “чужого” определяется, как нечто непонятное, враждебное и несопоставимое с пониманием своего коллективного Я. Один из самых дальних подступов к раскрытию роли “чужого” в глобальном социальном процессе связан с межгрупповыми человеческими отношениями, межгрупповом насилием2, вызванным борьбой за ресурсы и пространство обитания. Конкуренция между народами пред- полагает решение каждой стороной двух взаимосвязанных задач: сохранения внутреннего равновесия (солидарности) и внешнего неравновесия (то есть выделенности из среды, сопротивление ассимиляции, поглощению средой). Потребность к сплочению отдельной человеческой группы, возникающей в условиях постоянной агрессии, давления внешней среды, которое усиливается переносом (нейтрализацией) присутствующих внутренних противоречий во внешнее пространство. Именно в поле социальных конфликтов идет дискуссия между сторонниками мобилизационного и самоуправленческого типов консолидации национально-государственных образований2. По мере развития сознания, функциональная роль образа “чужого” закрепляется формированием мифов, фольклором, изобразительным искусством, ритуалами и в родном языке. Известно, что образ “чужого” как угроза культивировался с началом социализации отношений между человеческими группами и усилением их борьбы за ресурсы и пространства. Речь могла идти даже о дегуманизации другой человеческой группы. Институт рабства в ранних обществах исследователи связывают именно с дегуманизацией “чужой” группы. Например, историки отмечают, что в греческих полисах рабами преимущественно были представители негреческих народов3. Греки, а также римляне не просто ставили соседние народы ниже себя, обозначая их одним собирательным термином “варвары”. Аристотель в своем труде “Политика” определенно выразил господствующее в его время отношение греков к миру соседних народов: варвар и раб по природе своей понятия тождественные4. Подобное можно найти и у других греческих авторов: Эсхила, Аристофана, Еврипида5. На теоретическом уровне роль “чужого” в политических процессах начинают разрабатывать еще античные авторы. Как известно, древнегреческое общество было наиболее продвинутое в окружающем его мире в смысле развития человеческого интеллекта и рефлексии6. Греческие философы “стали обсуждать социальный строй, попытались определит его суть, объяснить его в формулах, доступных пониманию человека, использовать для этой цели количественные и представления числа и меры. Как отмечает известный французский исследователь, Ж.-П.Вернан, в эллинском обществе возникла и определилась собственно политическая мысль, чуждая религии, имеющая свой словарь, понятия, принципы и теоретические положения”7. Греческий философ Исократ в своих произведениях неоднократно высказывал мысль о тесной и неразрывной связи внутренней и внешней политики с экономикой и социальными отношениями. Исследователи работ Исократа отмечали его убежденность в том, что внешняя политика может разрешить острые социальные проблемы греческих полисов и межполисных отношений8. Рассматривая проблему восстановления социального равновесия в греческом обществе, он видит выход из создавшегося кризисного положения в походе против варваров, а именно – против Персии, давнего врага греков на Востоке. Его призывы к войне с персами, как единственном эффективном средстве решения всех внутренних проблем – экономических, социальных и межполисных – явно противоречили декларированию им же идей идеального государственного устройства, то есть поддержания социального равновесия в полисе силами, активностью самих его граждан, а не за счет воздействия посторонних факторов4. Но по-видимому устойчивый стереотип еще брал верх над теоретической мыслью. Идея похода на Восток – это попытка перевести внутренний конфликт во внешнее пространство. С этой целью, с одной стороны, Исократ стремится через красочное описание и комментирование показать серьезность и глубину конфликта греческого общества. А с другой – обосновывает необходимость внешнего конфликта. При этом Исократ использовал метод противопоставления Греции и Персии в качестве стимула для консолидации эллинов. В последующие периоды исторического развития отношение к “чужому” выстраивалось в определенной иерархии. Варьировались только крайности и формы. Так, например, в Османской империи немусульмане подвергались не только дискриминации, но и неоднократно являлись объектом физического насилия и даже массового уничтожения. В Соединенных Штатах Америки в XIX в. осуществлялось физическое истребление индейцев. Образ “чужого” как фактор консолидации и мобилизации общества использовался в политике многих государств мира. Особенно это было характерно для закрытых обществ. Классическим примером может служить островная Япония. Слабая активность международных связей этой островной страны консервировала психологическую замкнутость общества и его враждебное отношение к “чужим”. Враждебное отношение к внешнему миру культивировалось властными структурами для сохранения внутренней стабильности. И если у греков оппозиция выстраивалась по отношению к персам, то в Японии по отношению к Китаю. Действительно, Китай довлел над всеми окружающими его народами, как в геополитическом, так и культурном отношении. По мере саморазвития японского общества, приходит осознание собственного национального Я и одновременно ощущение своей периферийности. Оно усиливается после контакта с западной цивилизацией. Японское национальное самосознание пыталось преодолеть свой внутренний конфликт и особенно шок от знакомства с достижениями западной цивилизации через стремление закрыться от внешнего мира, как источника возможных внутренних потрясений и обратиться к своим культурным корням. Это не только привело к углубленному изучению своей культуры и истории, но и к стремлению доказать, что для японского общества предназначен судьбой особый избранный путь. В результате, как отмечают сами же японские исследователи, “природный” этноцентризм начинает трансформироваться в концептуальный национализм, в котором избранность японской нации и ее мессианская предназначенность являются основными элементами9. Во второй половине XIX в. японское общество, точнее его элиты, было расколото на сторонников европеизации и традиционалистов. Но они приходят к компромиссу на почве актуализации образа “чужого” в лице своего соседа Китая и империалистического Запада, результатом чего стала выработка экспансионистской внешней политики. Война с Китаем, победа над давним историческим противником не только примирила сторонников обоих течений, но и дала импульс националистическим настроениям в обществе. Причем сторонники европеизации, таким образом приветствовали войну: “Эта война против Китая неким образом означает новую эпоху в нашей истории”10. Образ “чужого” как фактор национальной консолидации и мобилизации активно эксплуатировался политиками в период “холодной войны”. Какие только метафоры не использовались для обозначения стратегического и идеологического противника, какими только эпитетами не награждали друг друга оба лагеря. Но постепенно, становится очевидно, что образ “чужого” как врага, перестает отвечать задачам поддержания внутренней солидарности и социальной мобилизации, начиная выполнять обратную функцию, создавая условия для нагнетания международной напряженности, дезориентируя и дестабилизируя национальное развитие как таковое. Более того, приходит осознание опасности приближения мировой катастрофы, что побуждает к более объемному (глобальному) отражению реальности, многогранной и прогностической оценке результатов деятельности и тем самым, подавляя, корректируя стереотипы ранних стадий развития общественного сознания. В частности, это проявилось в том, что первичное и неосознанное восприятие “чужого” как угрозы по мере развития рефлексивных навыков отражения реальности приводит к расширению объема идентификации. С возрастанием емкости отражения внешнего мира агрессивное прямолинейное этноцентричное групповое сознание под воздействием закономерностей развития систем и внешних факторов давления и через ряд внутренних трансформаций, приобретает способность к толерантному восприятию культурного разнообразия, то есть чужих культур, а при выработке решений учитывает интересы других народов. Предварительным условием этого является то, что элементарный уровень конфликта исключается из фокуса сознательного контроля и перестает субъективно переживаться, сохраняясь в психических программах деятельности в снятом виде – в более емких информационно-смысловых блоках, которыми оперирует субъект11. В переходные периоды развития наций, сопровождающихся кризисами идентичности и сменой ценностных координат, вновь актуализируется значение образа “чужого” как угрозы. Это производит самопроизвольно в обществе как результат ослабления или разрушения прежних механизмов нормативной регуляции – идеологических и политических (государственных). При отсутствии новых ориентиров политическими силами начинает активно культивироваться образ “чужого” как угрозы. Ярким примером служит современная внешняя политика США. Эта нация, возникшая как оппозиция внешнему миру – Старому Свету, традиционно использует образ внешней угрозы как способ поддержания внутреннего равновесия. После окончания “холодной войны” и распада СССР потребовалась смена координат и, соответственно, начался поиск (поведенческий стереотип) новых “врагов американского народа”. Парадоксально, но первым стали маленькая Сербия и сербы, а затем – врагом был объявлен Ирак. Как считает эксперт П.С.Золотарев, “США стали заложниками своей сверхдержавности, им нужен враг, и они его часто ищут там, где его нет, действуя, как слон в посудной лавке, нанося ущерб глобальной безопасности”12. В то же время было очевидно, что затраты на смену режима Милошевича (Сербия) и Хусейна (Ирак) силой, чем бы они не мотивировались, превзойдут материальные затраты, если попытаться осуществить это же несиловыми методами. Не говоря уже о том, что это могло бы произойти естественным путем. Но этот путь не столь явно свидетельствовал бы о мировой роли единственной сверхдержавы. Как можно судить по истории внешней политике США и современной практике, указанными целями являются, в том числе, и миссионерская деятельность13. Это же признают и сами американские историки14. Следует констатировать, что в США процесс внешнеполитического планирования пока не может полностью нейтрализовать воздействие фактора образа “врага”. В очередном докладе директора ЦРУ Дж.Тенета в американском Сенате в числе угроз национальной безопасности Соединенных Штатов рассматривается ряд государств15. Дж.Тенет, отмечал, что Россия “предпринимает попытки препятствовать влиянию США в других бывших советских республиках”16. Своеобразно оценивает ЦРУ и развитие российско-китайских отношений. Дж.Тенет считает, что китайский вектор внешней политики России имеет “недружественную по отношению к интересам” США направленность16. Хотя в перечисленных в докладе всех угроз США Россия и не на первом месте, но, по мнению экспертов, ее упоминание встречается довольно часто как в связи со множеством глобальных, так и региональных проблем16. Если судить по данному докладу, то особенно озабочены аналитики ЦРУ политикой таких стран, как Ирак, Иран и КНДР. Причем весьма интересно, как в США политики и СМИ образно обозначают эти страны. Здесь явно используется пропагандистский опыт времен “холодной войны”. Но теперь речь идет не об “империи зла”, а о “оси зла”, состоящей из упомянутых стран, которые они обозвали “странами-изгоями”. Примечательно, что образы “угроз” перекликаются или вписываются в контекст внутриполитического процесса США. Отечественные обозреватели обратили внимание, что “директор ЦРУ слово в слово повторил” основной тезис внешнеполитической части предвыборной программы Буша-мл. А именно: “Никогда за все время моей работы… американской разведке не приходилось иметь дело с таким динамичным набором проблем, угрожающих такому широкому кругу интересов США”. Если судить по предвыборным выступлениям Буша-мл. и докладу ЦРУ, Америка не защищена от внешних угроз17. Образ “врага”, образ внешней угрозы постоянно присутствует и задействуется для консолидации американцев вокруг того или иного кандидата в президенты. Это не только их привычный прием, но и понимание психологии своих граждан. Исследователи отмечают, что это – особенности “островной” психологии американской нации и тех, кто, когда-то спасаясь, нашел прибежище за океаном18. Стоит упомянуть и то, что фактор “внешней угрозы” постоянно присутствует в американском кинематографе. Это не только ориентация на конъюнктуру кинозала, но и отражение национальной психологии. Бесконечный ряд сценариев содержит сюжет нападения на США инопланетян, а то и советских диверсантов, арабских террористов. Примечательно, что среди многочисленных сюжетов теракта, был и сюжет с самолетами, направленными на Вашингтон и Белый Дом. Впоследствии художественный вымысел стал трагической реальностью 11 сентября 2001 г. Теракт способствовал небывалой консолидации американской нации. К сожалению, образ “чужого” как внешней угрозы используется и в современной политике некоторых новых независимых государств СНГ и государств ЦВЕ для решения тактических задач местных элит. Ряд политических режимов, еще не имеющих поддержки широких масс населения, делают “ставку на антирусскую пропаганду в качестве цемента национального единства”19. Следует отметить, что в условиях растущей взаимозависимости, солидаризация через образ врага принципиально перестает отвечать задачам сохранения государственной целостности. Достижение собственного успеха за счет чужого поражения чревато глобальной катастрофой человечества. Примечания 1
Маслоу
А.Г. Дальние пределы человеческой психики. М., 1997. С. 121.
|
|
|