Центробежные процессы в России конца XX начала XXI в. остро поставили вопрос перед всем российским обществом и его политическими элитами о том, как и на какой основе, будет осуществляться национальная интеграция страны.
          В посттоталитарных обществах становление демократических форм и институтов самоорганизации, как правило, приобретает противоречивый характер, превращаясь в совокупность реформ и контрреформ, появлением претендующих на власть новых социальных групп и сохранением позиций старых властных элит, легализацией и экономической экспансией теневых и полутеневых структур и т.д.
          Кроме того, этническое разнообразие и сложившаяся административно-территориальная структура государства при демонтаже вертикали власти провоцировала появление националистических чувств сепаратистского толка.
          Фактически в стране не осталось политических сил, которые не использовали бы идеологемы патриотического и националистического характера. Это не только организации, сформированные по этническому признаку, такие, как Всемирный курултай башкир, Русский национальный собор, Татарский общественный центр и т.д., но, и “левые” партии и общественно-политические организации, вплоть до КПРФ, а также многие общественно-политические движения, которые в своей деятельности ранее никогда не обращались к такого рода идеологии. Все эти политические силы, в той или иной форме, используют различные типы этнического национализма, а русские организации и националпатриотизма. Все это ставит под вопрос целостность государства и перспективы его устойчивого развития.
          Тот тип массовой мобилизации и национальной интеграции вокруг социальных реформ, характерный для поствоенного западноевропейского национализма, который действительно смог объединить разные группы интересов в относительно единую национальную идентичность, на востоке Европы не имел места. Другими словами, взятая на вооружение концепция нации опять же опередила в своем развитии установление необходимых институтов гражданской интеграции, что придало ей определенный националистический, но не гражданский акцент. Так, провинциальным политическим элитам, особенно национальных автономий, всегда была присуща практика обращаться к этноцентрическому наследию, в том числе этническим ценностям и нормам. Следует также заметить, что молодые этнонациональные движения и новые государства, выделившиеся из состава многонационального, как правило, отрицают прежний исторический опыт территориального сожительства. Они зацикливаются на своей родовой этнической истории, изолируют ее от истории региона, соседних стран и народов.
          К этому следует добавить и то, что в обществах переходного типа росту гражданской активности препятствует тоталитарная государственническая традиция, которая, с одной стороны, подавляет ростки демократии, а с другой – обнадеживает население в том смысле, что она может и обязано решить все его проблемы. В результате всегда существует вероятность, что любая ошибка в системе государственного решения может оказаться роковой с точки зрения безопасности государства и его целостности. В то же время эффективно действующие институты гражданского общества не только способны осуществлять контрольные функции, но и могут стать интегрирующей силой общества.
          Следует также учитывать, что страны Восточной Европы, осуществляя реформы, изначально и в целом за образец взяли стандарты Западной Европы. Но вскоре пришло понимание, что простое воспроизведение чужого опыта не дает ожидаемых позитивных результатов. В частности, простое воспроизведение многопартийной политической системы не гарантирует устойчивое развитие, если отсутствуют или не действуют институты гражданского общества. Нельзя однозначно согласиться и с теми, кто настаивает на возможности какого-то особого пути для России.
          В целом, переход к обществу демократического типа можно представить как длительный и трудный процесс не только распределения власти между разнообразными публичными сферами и поиска консенсуса групп интересов, существующих внутри общества, но и формирование новой системы идентификации.
          Согласно концепции “рефлексивного проекта самости” английского социолога Э.Гидденса¹, на определенном этапе исторического развития обретение идентичности происходит через постоянную рефлексивность по отношению к своей истории и практики и работы над ними². Подобное утверждают и сторонники “этнометодологии”: социальный порядок определенной нации формируется в ходе рефлексии, другими словами, разговорами о своей национальной истории и современности². При этом современному российскому обществу – в смысле обретения, самоконструирования новой идентичности – характерно обращение к прежним наработкам славянофильской и евразийских школ.
          Обе школы были противниками европейской модели общества. В то же время славянофилы идентифицировали Россию с единым “славянским” и “православным” миром, а евразийцы обращались внутрь пространства России (затем СССР) и воспринимали не только толерантно его культурное многообразие, но и представляли его как исторически сформировавшуюся целостность.
          Евразийцы признавали свою духовную близость к славянофилам³.
          Истоки евразийской концепции можно найти у Н.Я.Данилевского.
          Евразийцы и славянофилы отмечали географические и этнографические особенности России – ее “срединное” положение между Европой и Азией”⁴. Они говорили также о “существовании особой евразийско-русской культуры и особого его субъекта, как симфонической личности”³.
          Замыслы и идеи евразийцев носили глобальный характер и “претендовали на осмысление многих проблем духа и бытия”⁵. В отношении Евразии/России они утверждали, что ее мир самодостаточен в культурном и хозяйственно-экономическом уровне⁵. 
          Евразийская концепция была близка славянофильской и по наличию в ней мессианского начала. Отталкиваясь от своих положений об особой культуре Евразии-России и ее “срединном” положении в мире, евразийцы отводили Евразии роль “организатора хаоса”, постепенного распространения организованного (истинного) начала на всю сферу вселенной⁵.
          С их точки зрения, формирование “многонародной евразийской нации” диктуется как историческая необходимость, в противном случае, российское государство (СССР) прекратит свое существование. Евразийцы считали синонимами понятия “национальное” и “этническое”. С их точки зрения, “многонародная нация” не исключает, не “сливает” в себе другие народы, а лишь соединяет их в “государственный субстрат”, сохраняя их самобытность и ограничивая устремления “ложного” национализма.
          Наиболее опасным и антигосударственным, по мнению “евразийцев”, является крайний русский национализм.
          Один из крупнейших представителей этого идейного течения Н.С.Трубецкой в программной статье “Общеевразийский национализм” очень четко определяет причину подобной оценки: крайний русский национализм может привести к росту таких же устремлений у других народов СССР и распаду государства. Именно русскому народу евразийцы отводили главную роль в воспитании нового национального самосознания и создании “евразийской нации”⁶.
          На рубеже XX и XXI столетий как в России, так и в азиатских и европейских странах вновь возник интерес к евразийству как к оригинальной “идейной конструкции”, политическому движению, вполне вписывающемуся в современную геополитику. Ряд российских исследователей рассматривают новое евразийство и как реальную идеологию, способную объединить страну и обеспечить взаимодействие народов, населяющих огромный регион⁷. Признавая необходимость формирования гражданской российской нации и сохранение поликультурности российского общества, сторонники неоевразийства настаивают на необходимости, во-первых, более активной роли в этих процессах самих народов, во-вторых, на партнерских, подлинно равноправных отношениях в сотворчестве новой России всех населяющих ее народов.
          Евразийство явилось результатом дальнейшего осмысления самобытных черт России.
          Исследователи считают, что евразийцам характерно “особое чувство континента, особая восприимчивость к духу территории”⁸. В этой концепции делается попытка поставить во главу угла уже не развитие института государства или одну этническую общность, а непосредственно геосоциальное пространство и его культуру.
          В дальнейшем эти идеи стал активно развивать Л.Н.Гумилев.
          А постсоветские неоевразийцы представлены фигурой Александра Дугина, одного из основателей евразийской партии и одноименного общественного движения⁹. 
          Как и в прошлом, неославянофильская и неоевразийская школы являются противниками западной модели общества.
          Обращает на себя внимание различного рода попытки консолидации общества на основе “русской идеи” или идеи “русского государства”. Примечательно, что в современной переоценке прошлого и осознания перспектив развития России опять принимает активное участие Русская Православная Церковь. Причем себя она рассматривает как трансэтническое явление и “в этом качестве” видит свое участие в интеграционном процессе в России.
          По мнению одного из виднейших церковных иерархов РПЦ, ответственного за ее внешние связи, митрополита Кирилла, Россия была и всегда будет геополитическим центром, сохраняющим баланс общей системы политических ценностей¹⁰. Он считает, что “третий мир многое потерял от того, что Россия перестала быть балансом, обеспечивающим стабильность мировой политической системы”¹⁰. Как видно, митрополит склоняется к тому, что России предназначена особая миссия в мировой политике.
          Движения религиозно-православного толка видят будущее в восстановлении России в качестве центра (или во главе) православного мира и сопротивления Западу и глобализации. Зарубежные аналитики обращают внимание, что сторонники названных движений “открыто защищают идею создания пространства, в котором объединились бы православные нации”¹¹.
          Одна из известных идеологов современного панславизма, историк и депутат Государственной Думы Н.А.Нарочницкая рассуждает именно в упомянутом выше геополитическом ключе исторического Восточного вопроса и доктрины “Москва – Третий Рим”. Она считает, что единению всех славян препятствует Запад, который стремится установить геополитический контроль над Восточным Средиземноморьем¹².
          Официальные лица не выражаются столь категорично, но те из них, которых можно было бы идентифицировать, как принадлежащих к православной культуре, “по большей части смыкаются с глубинными тенденциями традиционной русской дипломатии”¹¹.
          При всей своей толерантности президент РФ В.В.Путин демонстрирует (или дает возможность такой интерпретации СМИ) свою принадлежность к православной вере. Более того, разделяет позицию патриархии Русской Православной Церкви в отношении деятельности католического Рима в России.
          Необходимо заметить, что общегражданский патриотизм идеологов “русизма”, как правило, не устраивает, так как они выступают сторонниками этнического патриотизма.
          Так, А.Широпаев в своей статье “От России – к Руси. Еще раз о русском сепаратизме” предлагает провести референдум среди русских по отделению “Руси от России”. Против “расхожего патриотизма” выступили лидеры Народно-державной партии России, обозначив свою позицию в открытом письме Президенту РФ, Министру юстиции и Генеральному прокурору (октябрь 2002 г.). Противопоставляя (общегражданскому) патриотизму национализм, они подчеркивают, что спасти Россию может только национализм русского и других коренных народов¹³.
          Знаковой страной для сторонников панславистской идеи является Сербия. 
          По мнению Н.А.Нарочницкой, Россия и Балканы – это не просто “православный мир”, а, что примечательно, “поствизантийское пространство, отличное от западной цивилизации”, а … “Сербия его форпост на Западе”12.
          Одновременно активно разрабатываются различные темы угроз с Запада и Востока: грядущей гегемонии Америки, пантюркского и панмусульманского союзов. При этом все это обосновывается той или иной концепцией. Например, – геополитикой¹⁴  и “конфликтом цивилизации” и т.д. Этому способствует и тот факт, что определение геополитической стратегии России происходит в борьбе самых разных политических сил. Поэтому политика России характеризуется “причудливыми сочетаниями и чередованиями противоречивых тенденций”¹⁵. Практически все эти концепции отталкиваются от образа “чужого” или “врага”, выраженного в простейшей схеме “Запад – Восток” или “Россия – Запад”, “мы – лучше, чем они”.
          Известно, что и в советский период конструирование исторической общности “советский народ” происходило в оппозиции к Западу. Причем, чем больше увеличивался разрыв в качестве жизни советского общества и западных стран, тем ярче требовалось выписать ту угрозу, которая исходила от противоположного лагеря. Таким образом, решалась проблема поддержания консолидации общества. То есть, задействовался образ “чужого”. Но официальная внешнеполитическая доктрина новой России не рассматривает Запад в качестве противника, хотя и констатирует наличие различных подходов к международным проблемам и определенных противоречий. В то же время можно увидеть, что в российских политических кругах не все согласны с такой позицией Кремля.
          В плане возможной стратегии России сторонники неоевразийской идеи делают ставку на союз с Востоком и мусульманским миром. Примечательно, что среди союзников они видели, в том числе Ирак времен Садамма Хусейна. Неоевразийцы считают, что особой миссией России является создание “единого геополитического блока”, целью которого должна стать борьба против Запада и глобализации. Более умеренная позиция представлена идеей “моста”. То есть, Россия видится “мостом” между Западом и Востоком. В качестве своих традиционных союзников неоевразийцы видят Индию и Китай.
          Есть и другие концепции, претендующие на национальную идею, которая могла бы стать основой консолидации общества. Эти концепции предлагают различные политические силы как левого, так и правого фланга. Они в той или иной степени включают в себя элементы этнического национализма или евразийского универсализма, а также в той или иной степени ориентируются на православие и ислам или просто не могут игнорировать эти распространенные в России религии. Следует отметить, что все эти концепции, так или иначе, включают в себя факторы “образа чужого” и особой роли России в мировой политике.
          Интересно, что представители либерального крыла общества в области внешней политики также считают, что России в XXI в. предназначена особая миссия.
          Например, известный политик А.Чубайс, ссылаясь на весь исторический путь страны, утверждает, что идеологией должен стать “либеральный империализм, а миссией России в нынешнем тысячелетии должно стать “построение либеральной империи”¹⁶. Специально оговариваясь, что это не подразумевает восстановление СССР или какие-либо территориальные претензии, А.Чубайс обозначает следующие основные направления внешней политики России: “Содействие развитию русской культуры и культуры других народов России и защита русских и русскоязычных граждан в соседних странах.
          1. Экономика и бизнес. Российское государство может и должно содействовать экспансии отечественного бизнеса в соседние страны как в торговле, так и в приобретении и развитии активов.
          2. Российское государство заинтересовано в поддержании, развитии, а при необходимости и в защите базовых демократических институтов, прав и свобод граждан в соседних странах”.
          Определяя место России в мире, А.Чубайс утверждает, что “Россия – единственный и уникальный естественный лидер на всем пространстве СНГ”¹⁶.
          В части особой миссии России “программа” А.Чубайса могла бы быть принята панславистами, евразийцами, национал-патриотами, а также КПРФ и “Единой Россией”. Хотя, в отличие от большинства, названный политик не обращается к образу внешнего врага или не выписывает этот образ, чтобы тем самым подкрепить свои тезисы касательно предлагаемой ими национальной стратегии России в XXI в.
          Следует подчеркнуть, что те, кто усиленно обращается к образу врага, преследуют в большей степени внутриполитические цели. Антизападная риторика ряда политических деятелей преследует вполне определенные задачи – получить поддержку электората на очередных выборах.
          Официальная Москва дистанцируется от таких понятий, как “миссия” и “империя”.
          В свое время, будучи министром иностранных дел России, И.С.Иванов утверждал, что современной российской дипломатии присущ прагматический подход во внешней политике, и “Россия отказалась от идеологии глобального мессианства” и “от “неоимперских амбиций”¹⁷.
          Но все же во внешнеполитических документах и выступлениях государственных должностных лиц, причастных к формированию внешней политики России, можно найти то, что дает возможность говорить, что, по крайней мере, и в их выступлениях все же прослеживаются нотки мессианства.
          Официально объявив себя “государством-правопреемником СССР”, Россия не только сохранила статус последнего как великой державы и постоянного члена Совета Безопасности ООН, но и получила часть его внешнеполитического наследства. В этих условиях необходимо было осмыслить место государства в мировом пространстве и “во многом заново сформулировать и привести в систему свои взгляды на ключевые внешнеполитические задачи страны”17, что потребовало не только осознать новые реалии, новые тенденции мирового развития, но и прошлое России. В полной мере это относилось и к внешней политике. Другими словами, внешняя политика как фактор национальной рефлексии стала особенно значимой в процессе поиска стратегического курса развития государства и консолидации общества.
          Статус великой державы, так или иначе, предполагает некую ее мировую миссию. Содержание миссии может быть определено историческими условиями формирования великой державы и ее роли в мировой или региональной политике. Или можно исходить из того, что государство является постоянным членом Совета Безопасности ООН и принимает участие в решении глобальных проблем. Если иметь в виду Россию, то первое является следствием преемственности ею статуса СССР. А второе, выражает потребность в поддержании мировой стабильности и международной безопасности.
          Если судить по предвыборным программ различных партий, выступлениям и отдельным высказываниям кандидатов, состоявшихся парламентариев и государственных лиц, то в отношении роли России в мировой политике практически нет разногласий.
          “Все они, по мнению исследователей, в основном и главном поддерживают усилия внешнеполитического ведомства по сохранению за Россией роли одного из ведущих субъектов международных отношений”18. Причем это и их личное убеждение, и стремление завоевать симпатии российского общества. В свою очередь, общественное сознание не отторгает миссионерскую функцию России и убеждено – это ее историческое предназначение.
          В то же время понимание миссионерской политики несколько расплывчато или скорее более тождественно советскому прошлому, чем соответствует реалиям современности. Отсутствие достаточных ресурсов или неэффективное управление ими не позволяют реализовать многие прежние функции СССР. В этой связи можно предположить, что претензии на продолжение державной политики СССР в чем-то есть подсознательное стремление к самомобилизации нации. Такое вполне возможно в период кризиса национальной идентичности, пока идет поиск национальной идеи. Но проблема выбора стратегических ориентиров, выраженных через категорию “национальная идея”, остается, а эту проблему необходимо обсуждать не только в узких кругах государственных лиц, но и за пределами этатического поля и с участием оппонентов. То есть, в институтах гражданского общества.
          Безусловно, что национальная идея рождается в процессе осознания национальных интересов и ее концептуализации в элитных группах. Сам же механизм осознания и консолидации множества групп интересов российского общества находится еще только в процессе своего становления. Также только начался процесс формирования институтов гражданского общества и культуры правого государства. Несовершенство механизмов согласования групп интересов создает условия для внутренних конфликтов и блокирует социальную инициативу, препятствует развитию страны.
          Представляется, что необходимо определиться с содержанием великодержавной миссией России и сосредоточить национальные ресурсы на тех направлениях, которые могут реально отвечать ее возможностям. То есть, найти свою цивилизационную нишу. 
          Как и в конце XIX столетия в обществе развернулась дискуссия о приоритетах восточного и западного векторов внешней политики России. Причем эта дискуссия имела свой идеологический контекст, во многом определяемый ценностной ориентацией сторонников/критиков западного или восточного направления. Другими словами, международные отношения и внешняя политика стала неотъемлемой частью внутриполитических процессов. В свою очередь, характер последних и от того, на какой ценностной основе осуществится консолидация российского общества “во многом зависит будущий образ страны, ее поведение на международной арене”¹⁸.
          Так, внешнеполитический курс Кремля и его дипломатия постоянно подвергается критике особенно представителями левых и националистических политических движений и партий. В частности, названные силы не упускают случая, чтобы упрекнуть российскую дипломатию за ее действия в период войны НАТО против Сербии.
          Так, в “Советской России” в статье, посвященной очередной смене администратора ООН в Косово и анализу ситуации в этом Крае, утверждается, что “Москва … с важным видом занимается пустословием и старается сидеть сразу на двух стульях. Российские позиции на Балканах пущены по ветру”¹⁹.
          Представитель интеллектуальный элиты и известный политолог-международник В.А.Кременюк, отдавая должное “хорошим навыкам кризисной дипломатии”, считает, что “хорошая дипломатия в периоды кризисов не должна заслонять собой более масштабные вопросы внешней политики, затрагивающие ее целеполагание, доктринальность, способность распознавать истинные проблемы и своевременно реагировать на них, правильно определять свои и чужие возможности, и целый ряд других обстоятельств, в зависимости от которых страна может либо благотворно использовать имеющиеся в международной системе ресурсы (а они всегда имеются), либо бездарно их упустить”²⁰.
          Вопрос лишь в том, каким образом и за счет каких ресурсов Россия могла бы реализовать то предназначение, которое ей сулят те или иные общественные круги. Но для подтверждения национальной самодостаточности не столь важно, каким будет ответ на данный вопрос. Более важно придать политическому процессу символический смысл, чтобы на этой основе осуществить консолидацию групп интересов и привести к общему знаменателю различные ценностные ориентации. Другими словами, речь идет о национальной идее. Пока обществу не удалось сформулировать национальную идею Российской Федерации, а государство не берет на себя такую ответственность.
          То, что само общество еще не выработало для себя единую систему социокультурных ориентиров развития, а государство не берет (или не может взять) на себя определенные обязательства в плане предложения обществу таких ориентиров, непроизвольно опять вызывает потребность к актуализации образа “чужого” как некой знаковой угрозы нации мобилизующей к национальной консолидации.
          Признавая высокую мобилизующую эффективность фактора внешней угрозы, на определенных этапах общественного развития и в “переходные периоды”, необходимо заметить, что со временем образ “чужого” как врага, перестает отвечать задачам поддержания внутренней солидарности и социальной мобилизации, начиная выполнять обратную функцию, создавая условия для нагнетания международной напряженности, дезориентируя и дестабилизируя национальное развитие как таковое. Более того, приходит осознание опасности приближения мировой катастрофы, что побуждает к более объемному (глобальному) отражению реальности, многогранной и прогностической оценке результатов деятельности и тем самым, подавляя, корректируя стереотипы ранних стадий развития общественного сознания, то есть в настоящее время обществу необходимы ориентиры положительного и такого содержательного характера, которые способствовали бы продвинутому развитию на основе реализации человеческого потенциала как такового и интегрирующие индивидуумов и группы на основе их взаимодействия во имя общих интересов.
 
 

        ¹ Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структуризации. М., 2003; Социология. М., 1999.
        ² Аберкромби Н., Хилл С., Тернер Б.С. Социологический словарь. М., 2004. С. 396, 543–544.
        ³ Евразийство. Опыт систематического изложения. Париж, 1926. С. 33.
        ⁴ Современная философия / Под ред. Кохановского В.П. Ростов-на-Дону, 1995. С. 14.
        ⁵ Исаев И.К. Утописты или провидцы? // Пути Евразии. М., 1992. С. 13–14, 19.
        ⁶ Трубецкой Н.С. Общеевразийский национализм // Свободная мысль. 1992. № 7. С. 111–116.
        ⁷ Ерасов Б.С. Антиевразийство и новое евразийство в канун 21 века. Семантика и идейная направленность современного антиевразийства // Евразийство: проблемы: проблемы осмысления. Уфа: Издательство “Восточный университет”, 2002. С. 18–21; Кузеев Р.Г. Евразия: альтернативы теоретических подходов и перспективы изучения // Там же. С. 109–112.
        ⁸ Урханова Р.А. Евразийцы и Восток: прагматика любви? // Вестник Евразии. 1995. № 1. С.19. 
        ⁹ Дугин А. Основы геополитики. М.: Изд-во Арктогея, 2000; Консервативная Революция. М.: Изд-во Арктогея, 1994; Русская вещь. В 2-х томах. М.: Изд-во Арктогея, 
1994.
        ¹⁰ Международная жизнь. 1994. № 1. С. 25.
        ¹¹ Лупан В. Русский вызов. М., 2000. С. 228, 232.
        ¹² Нарочницкая Н.А. Борьба за поствизантийское пространство // Наш современник. 1997. № 4. С. 232.
        ¹³ Мухаметшина Н.С. Трансформации национализма и “символьная элита”: российский опыт. Диссертация на соискание ученой степени доктора политических наук. Самара, 2004. С. 53.
        ¹⁴ Битова Е.Г., Боров А.Х., Дзамихов К.Ф. Северный Кавказ в общественной динамике современной России // Россия и мусульманский мир. 1997. № 4. С. 29.Битова Е.Г., Боров А.Х., Дзамихов К.Ф. Северный Кавказ в общественной динамике современной России // Россия и мусульманский мир. 1997. № 4. С. 29.
        ¹⁵ Паин Э.А. Этнополитические процессы в модернизирующейся России: Концепция нелинейного развития этнополитической интеграции. Диссертация на соискание ученой степени доктора политических наук. М., 2004. С. 80.
        ¹⁶ Чубайс А. Миссия России в XXI в. // Независимая газета. 2003. 1 октября.
        ¹⁷ Иванов И.С. Новизна и преемственность в российской внешней политике // Независимая газета. 2001. 15 июня.
        ¹⁸ Кулматов К.Н. Приоритеты внешней политики России и современные международные отношения. М., 2002. С. 68.
        ¹⁹ Котов Ю. Косовская заморочка // Советская Россия. 2004. 5 августа.
        ²⁰ Кременюк В.А. Дипломатия в контексте реформ // Независимая газета. 2003. 14 февраля.