| Статьи |
Обозреватель - Observer
|
|
АНАРХИЗМ ЛИБЕРАЛЬНЫХ РЕФОРМ
А.Матюхин,
кандидат социологических наук Название статьи,
на первый взгляд, может показаться алогичным: либерализм и анархизм – две
разные идеологии. Это действительно так, но если брать их чисто теоретический
аспект. Либерализм и анархизм в России как целостные идеологические проекты
общественных преобразований были рождены XIX в. И в то время, и сейчас
либералы и анархисты остаются идейными оппонентами.
Анархизм же в традиционной российской социально-политической и философской парадигме – это крайне левое течение (М.Бакунин, П.Кропоткин, Я.Новомирский, братья Гордины и др.). Основные параметры анархистского проекта в России таковы:
Однако необходимо подчеркнуть, что не в теоретическом аспекте, а в практическом преломлении к социокультурной специфике России, либерализм и анархизм приобретают явную тенденцию к взаимодействию и взаимопроникновению. Так, если посмотреть на ситуацию в современной России не в контексте публично-политической риторики и программатики российских либералов (кальки со стандартного набора постулатов западного либерализма), а сквозь призму “живых” идеологических моделей, то перед нами предстает довольно любопытная картина: либеральная модель современной российских реформ оказывается теснейшим образом переплетенной с анархистской моделью, создавая своеобразный симбиоз – “российский анархолиберализм”1. Но тенденции к “перерождению” российского либерализма в анархизм были подмечены еще в дореволюционной политической мысли. Так, например, философ консервативного направления Л.А.Тихомиров указывал на то, что требование “либеральных свобод” в России изначально носили анархистскую окраску: “Наши русские идеи о свободе личности или о вольностях общественных с самого начала были чисто анархическими”2. Тихомиров замечал, что специфика всех либеральных теорий в России, вследствие своей анархичности, не имеет ничего общего со своими европейскими истоками: “Наши либеральные ходячие понятия о свободе, по своей преувеличенности, именно подходят к понятиям европейских анархистов, а не либералов”2. С этим был солидарен и Н.А.Бердяев. “Русский пафос свободы, – писал он, – был скорее связан с принципиальным анархизмом, чем с либерализмом”3. Говоря о крайностях абсолютизации либеральных свобод в России, Бердяев в другой своей работе замечал: “Либерализм, как самодовлеющее отвлеченное начало, отстаивающее свободу личности, легко переходит в анархизм”4. Действительно, анархизм логически вытекает из этой тенденции абсолютизации личности, требует ее уже тотальной свободы. В этом случае, оторванный от исторических корней, от почвы, от традиций российский либерализм (в своем требовании “свобод”) становится набором абстрактных принципов. А, занимая по своей природе некоторую срединную позицию между идеологическими полюсами, либерализм, получая абстрактный характер, неизбежно приобретает временную переходность к более радикальному полюсу. К какому именно – это и есть лишь вопрос придания той или иной тенденции движения. Если данной тенденцией является требование “свобод”, то “беспочвенный” либерализм неодолимо стремиться к радикальному воплощению этого требования и “перетекает” в анархизм, доводящий это требование до своей крайности, до тотальности. Любопытно, что сами идеологи русского анархизма это прекрасно осознавали. Либерализм ими сознательно рассматривался как возможность временной переходной фазы от традиционного, “деспотического” (самодержавного) государства в России к собственному идеалу – анархическому обществу. Так, например, теоретик отечественного анархизма начала XX в. Лев Черный полагал, что либеральная демократия “стоит на полдороги к анархии”. Либеральная демократия как система политическая по отношению к анархизму как системы общественной, согласно выражению Л.Черного, “является недоноском”5. Органичность “врастания” анархической модели в либеральную, при радикализации последней, была подмечена и другими политическими мыслителями России, относящимися к разным идейным лагерям: Б.Н.Чичериным, В.В.Розановым, С.Л.Франком, В.И.Лениным, Н.Н.Алексеевым. В политической практике это, отчасти, проявилось уже в период Временного правительства – первого российского либерального эксперимента XX в., но наибольшее воплощение получило в наше время. В период существования Временного правительства (где ключевые посты занимали кадеты – представители крупнейшей либеральной партии) имели место серьезные деструктивные, анархические процессы в российском обществе, справится с которыми либеральное руководство оказалось не в состоянии. Все “идеальные схемы” рушились, планы реформ (конституционной, административно-территориальной, военной, местного самоуправления, парламентской – в виде Учредительного Собрания и др.) не удались. Часто реформы лишь декларировались, а при попытках реализации – “не шли”, или даже оборачивались дальнейшей дестабилизацией обстановки. Все это происходило на фоне разрушения территориального единства страны (о своем выходе из состава России заявляли лидеры Украины, Финляндии, Польши, Сибири, мусульманских регионов; центральная власть стремительно теряла влияние, а “местный сепаратизм заметно рос даже в великорусских областях), обострения национальных противоречий и этнических войн (особенно на Кавказе), крестьянских волнений и бунтов (охвативших абсолютное большинство всех уездов страны), деморализации армии6. Все важнейшие, насущные вопросы практической политики откладывались до появления Учредительного собрания. За несколько месяцев 1917 г. Временное правительство пережило ряд тяжелых кризисов и обновлений состава. Третьего июля была расстреляна мирная демонстрация, организованная Петроградским советом. В ситуации общероссийского кризиса кадетское руководство поддержало планы военной диктатуры Л.Г.Корнилова, что явилось фактическим признанием краха всей их предыдущей “либеральной теории”. В современной России к либералам необходимо отнести политическую элиту 90-х, представленную, прежде всего структурами исполнительной власти – ельцинскую команду “молодых реформаторов” (Е.Гайдар, А.Чубайс, Б.Немцов, С.Кириенко, А.Кох и др.), а с 2000-х годов – значительную часть социально-экономического блока нынешнего правительства (Г.Греф, А.Кудрин, М.Зурабов и др.). Либеральный спектр последних 15 лет был представлен такими политическими партиями, как “Демократический Союз” (В.Новодворская), “Яблоко” (Г.Явлинский), “Демократический выбор России” (Е.Гайдар), “Общее Дело” (И.Хакамада) и др. Две последних, а так же ряд других мелких партий либеральной ориентации в 1999 г. образовали “Союз правых сил” (С.Кириенко, Б.Немцов, Н.Белых). К либералам относится и значительная часть влиятельного медио-сообщества (Е.Киселев, Н.Сванидзе, А.Бенедиктов, В.Познер и др.). Само слово “либерализм” – является весьма знаковым для современного российского общества. Именно под знаменем либерализма с 1991 г. проводились политические и экономические реформы (впрочем, их идеологическое обоснование началось уже с 1985–1987 гг.), а через СМИ в общественное сознание “дорогих россиян” активно внедрялись идеи о прогрессивности, современности, значимости, и даже безальтернативности либеральных ценностей и либерально-рыночного пути развития. Но, анализируя практику либеральных преобразований в современной России, мы должны во многом согласиться с мнениями вышеназванных политических мыслителей. Под видом “либеральных реформ” последних 15 лет при внимательном анализе можно наблюдать актуализацию именно анархистского, а вовсе не либерального классического проекта общественных преобразований. В частности, было проигнорировано пророческое предупреждение либерального государственника Б.Н.Чичерина: “Одной проповедью свободы, одним разрушением старого, в надежде, что из этого что-нибудь выйдет, водворяется только анархия”7. Современная либеральная элита с подлинным блеском реализовала первую, деструктивную часть универсальной для анархистов бакунинской максимы – “Разрушай”, правда, не найдя в себе сил (а, скорее, желания) на осуществление второй ее части – “Созидай”. Так, согласно логике анархистских преобразований, эффективное созидание нового общественного строя возможно лишь через разрушение всех традиционных и устоявшихся основ “старого” мира, которые оценивались как пережиток, помеха на пути прогресса к желанному идеалу. Поэтому преобразования должны принять вид кардинальной системной перестройки, характер так называемой “социальной ликвидации” и коренным образом изменить структуру социально-политических и экономических отношений в обществе. При этом анархистский проект был крайне радикальным, ориентированным на максимально скорое достижение своих политических целей. А это предполагало исключительно революционные методы преобразований, решительный слом и преодоление всех старых (“деспотических”), культурных, социальных, религиозных, идеологических и правовых традиций и устоев, разрушение всех прежних национально-государственных образований, радикальный отказ от “устаревшего” политического и духовного наследства. Пришедшая к власти в стране в 1991 г. “команда реформаторов” начала свою деятельность с разрушения исторического, веками формировавшегося государства в северной Евразии (на тот момент – в форме Советского Союза). Это разрушение шло под лозунгом “борьбы с проклятым тоталитарным прошлым” и не менее “проклятым имперским сознанием”. При этом либеральной элите рисовались соблазнительные перспективы скорого построения “светлого будущего” в России, но уже в образе “цивилизованного общества западного типа”. Более того, российские либералы кавалерийским наскоком решили реализовать невиданную в истории задачу – быстрый одновременный переход и к рыночной экономике, и к политической демократии8. О какой-то продуманной, научно-обоснованной стратегии речи не шло. Главной категорией, почти заклинанием в деятельности “команды Ельцина” стало слово “реформы”. Но в действительности, вовсе не реформами занимались современные российские либералы. Под словом “реформы” уже изначально имелась в виду революция – кардинальные меры тотального преобразования российского общества, причем с претензией на своеобразное “сакральное”, недоступное массам знание того, что необходимо народу9. Радикальность шагов была во всем: если демократизация – то до танкового расстрела российского парламента в центре столицы, если экономическая либерализация – то вплоть до обнищания большинства населения, если приватизация – то до вырастания мощнейших мафиозно-олигархических структур. В полном согласии с анархистским учением современные российские либералы занялись разоблачением патриотизма как “фетиша”, как “солидарности индивидов в стаде” (Бакунин10), буквально в соответствии с заветами “уничтожать предрассудки старших, гнать вон из школы науку, культуру отцов, создавать культуру сынов”, творить “новые строи” (братья Гордины11). Все 90-е годы российский патриотизм (и советский, в частности) подводился под такие категории, как “красно-коричневая чума”, “последнее прибежище негодяев” и т.д. – при одновременном позиционировании западных культурно-политических ценностей как “безусловных” и “общечеловеческих”. Начиная с 2000-х годов в информационном поле российскими либералами все чаше используется (вероятно, как “выигрышная”) тема “наступления русского фашизма” (А.Чубайс, М.Швыд- кой, Н.Сванидзе, В.Познер и др.). Последствия такого идеологического воздействия на духовное состояние российского общества являются крайне деструктивными. Все это привело (особенно среди молодежи) к росту нигилистического отношения к собственной стране, к российской культуре, к разрыву связи поколений. Во многом ответной реакцией на радикальный антипатриотизм либералов – как зеркальное отражение – стало появление и развитие национал-патриотического радикализма в современной России (Национал-большевистская партия, Русское Национальное Единство, Авангард Красной Молодежи и др.). Антиэтатистские установки анархистов, отрицание государственного элемента социальности в практике либеральной элиты напрямую отразились в уходе государства из жизненно важных сфер современного российского общества: социального обеспечения, экономического регулирования, науки, образования, культуры. При этом были отброшены (вероятно, как “тоталитарные”) и все важнейшие социальные, то есть глубинно-демократические, завоевания советского периода, оказавшие, в частности, решающее влияние на становление в XX в. современного социального государства в западных странах (столь почитаемых российскими либералами.). Парадокс заключается в том, что этот “уход” государства в современной России, отказ от социальных функций, равнозначный отказу от социальной ответственности перед собственным народом, шел под демократическими знаменами, демократическими лозунгами, которые активно (и надо признать – весьма эффективно с точки зрения манипулятивных технологий) использовала либеральная элита. Как отмечает С.С.Дзарасов, “российское представление о демократии носит ярко выраженный анархический отпечаток. Свобода мыслиться скорее как отказ от регулирующих функций государства, а не их демократизация”12. Манипулятивное воздействие на российское общество упростилось тем обстоятельством, что массовое сознание уже с конца 80-х годов было явно дезорганизовано и дезориентировано перестроечными веяниями и разоблачениями советской системы, и находилось, говоря словами Б.Н.Чичерина, в состоянии “чисто анархического брожения умов”. Характеризуя умонастроения времен “перестройки”, С.Г.Кара-Мурза замечает: “Поведение огромных масс населения нашей страны стало на время обусловлено не разумным расчетом, не “объективными интересами”, а именно всплеском коллективного бессознательного”13. Своеобразное преломление в идеологии современных либералов приобрела крайняя биологизация концептуальных подходов анархистов к общественной жизни. По-особому, но весьма плодотворно было использовано анархистское “учение об инстинктах”. Так, согласно логике анархистов, биосоциальная природа человека и общества ставит перед каждым индивидом задачу, прежде всего, физического выживания в жестокой конкурентной среде. При этом анархисты находили выход в создании солидарных общественных структур по аналогии с миром насекомых и животных. Они полагали, что возможность выживания и плодотворного развития, как человеческой личности, так и общественного организма в целом пропорционально возрастает со степенью социальной кооперации. А это, в свою очередь, наиболее успешно реализуется в случае актуализации глубинного инстинкта взаимопомощи, который “упрятан”, заретуширован культурным и политическим покровом современного, несправедливого мира. Сместив акценты от солидаризма к индивидуализму, но, сохранив анархическую “биологическую базу” проводимых реформ, российские либералы способствовали становлению жестокой социал-дарвинисткой модели общественной жизни в современной России. “Уже во время перестройки в СССР, – пишет С.Г.Кара-Мурза, – стала настойчиво внедряться “биологизированная” модель человека. Видимо, по мнению новых идеологов, она не только позволяла обосновать социальную катастрофу, но и предлагать чудовищные по своему смыслу проекты социальной инженерии”14. Действительно, весь период российских реформ в общественное сознание внедрялись идеи о “прогрессивности”, “цивилизованности” межчеловеческой конкуренции, о праве сильных (конкурентоспособных особей) быть победителями и хозяевами жизни. И, наоборот, не адаптированность к либерально-рыночным реалиям (“цивилизованной жизни”) является главным признаками слабых (неконкурентоспособных особей), по законам социальной биологии фактически теряющих право на существование. Последствия подобного подхода стали по истине катастрофическими в современной России, где большая часть (2/3) “не приспособившегося” населения оказалась на грани физического выживания, где резко снизилась рождаемость и продолжительность жизни, а смертность возросла, что позволяет многим аналитикам сегодня говорить о сознательном геноциде российского народа. Здесь необходимо подчеркнуть, что целенаправленное “биологизаторство” человеческой природы изначально противостоит культурно-ценностным установкам социальной жизни. В первом случае имеет место актуализация сферы животных инстинктов человеческого подсознания, а во втором – осознанная и “окультуренная” система “табу”. В современной либеральной России мы видим именно акцентуацию биологической составляющей человеческой личности, пропаганду через СМИ анархистской свободы проявлений биологической, животной природы (М.Бакунин: “Свобода человека состоит единственно в том, чтобы повиноваться законам природы”15); популяризацию и “оцивилизовывание” самых низменных инстинктов. Эта популяризация, ориентированная, прежде всего, на подрастающее поколение – “граждан новой России” (понятие “новая” подчеркивается при этом особенно) пропагандистски подается в русле необходимой либеральной модернизации “отсталого”, обремененного “архаическими” моральными комплексами российского общества, которое необходимо “раскрепостить”, освободить от “тоталитаризма” традиционных нравственных норм, от “шелухи” моральных запретов (“Главное – это борьба за освобождение личности, за разрушение общества и его лицемерной морали”16). Но в этом случае мы имеем дело с движением общества в обратном направлении от Культуры. Действительно, можно ли говорить о “прогрессе”, “цивилизованности” и “модернизации” по отношению к явлениям, прямо противоположным тенденциям культурного развития, и скорее адекватных понятию “культурная деградация”? Плоды либерал-анархистских ударов по системе традиционных нравственных норм хорошо видны в современной России – они проявляются в моральном разложении молодежной среды (и не только молодежной), в культивировании сексуальной свободы и популяризации нетрадиционных гомосексуальных отношений, росте венерических заболеваний и абортов, распространении наркомании, проституции, порнографии, возрастании жестокости, насилия и преступности. Отметим также, что весьма плодотворно современные российские либералы реализовали идеи анархистов о социальной базе общественных преобразований. Анархисты считали, что самой надежной опорой революции являются наиболее криминальные и маргинализированные элементы общества – воры, разбойники, “лихие ребята” (М.Бакунин), “подлая чернь” (С.Романов) и т.д. В соответствии с пожеланиями анархистов начала XX в., российские либералы конца XX в. для проведения реформ взяли в свои надежные союзники “всяких подонков и отщепенцев общества, ибо все они наши братья и товарищи”13, так как “в деле разрушения, само собой разумеется, перчаток надевать не приходится”17. Можно констатировать, что криминалитет или около криминальный бизнес стал надежной базой либеральных реформ в современной России, результатами чего явились: преступная приватизация государственных предприятий, важнейших структурно-экономических коммуникаций и российских недр; кооптация в органы власти (особенно регионального уровня) представителей уголовного мира; невиданная до сих пор в российской истории “либеральная” свобода возможностей для криминалитета “решать проблемы” – либо подкупом чиновников и судов, либо силовым воздействием. В стране образовалось монолитная “коррупционная спаянность” уголовников, бюрократии и крупного бизнеса, а в середине 90-х годов возник и особый пласт “элиты” – криминально-олигархическое сообщество (“семья”), которое теснейшим образом переплелось с государственной властью. Благодаря информационному воздействию либеральных СМИ и “свободных художников” – творцов современной российской “культуры” – происходила романтизация преступного мира, а образцами для подражания молодежи стали уголовные авторитеты и вороватая “бизнес-элита” – “новые русские”. Получила всеобщее распространение криминальная лексика – “братки”, “разборка”, “стрелка”, “наезд”, “чисто конкретно” и т.д. Не случайно результаты подобных реформ – либерально эксперимента 90-х годов в России – многими политологами классифицируются в таких терминах, как “криминальная революция”, “мафиозно-олигархическое государство”, “уголовная элита”, “беспредел” и т.п. “Возникло уголовно-мафиозное государство, – пишет А.А.Зиновьев, – совершенно не способное ни на какие созидательные свершения, но способное на беспрецедентное разрушение и разграбление того, что было создано ценой труда и жертв сотен миллионов людей в ряде поколений… В стране фактически исчезла всякая законность, расцвела преступность… Рухнула вся прежняя система духовных и моральных ценностей… Сложилось состояние, которое раньше называли смутой, а теперь стали называть беспределом”18. В соответствии с анархистскими федералистскими проектами “разрушения исторических границ и исторического права”, шло “выстраивание федеративных отношений” сначала в “перестроечном” СССР (горбачевская “ССГ”), а затем и на территории России. Знаменитые слова Б.Н.Ельцина: “Берите столько суверенитета, сколько сможете переварить” – это абсолютно анархистский лозунг. Общественный прогресс в анархизме напрямую связывался с целенаправленным разрушением централизованного механизма государственного управления и с процессами “перетекания полномочий” к федерации “вольных территорий”. В переходный период предполагалось функционирование координационного Совета Федерации, значение которого должно было постепенно уменьшаться за счет реализации территориями свободных горизонтальных связей с внешним миром. Историческому праву противопоставлялось естественное, неотчуждаемое право народов на свою независимость и “свободу выбора”. Но в “либеральной” России 90-х годов как раз и наблюдались подобные анархические “федеративные” процессы децентрализации и суверенизации российских территориально-административных образований (в особенности, национальных республик в составе РФ). Серьезно проявились сепаратистские тенденции, а региональные элитами позиционировался примат местного законодательства над общероссийским. При отсутствии государственного экономического регулирования и планирования шел распад единых хозяйственных связей. На фоне общего обострения межнациональных противоречий появилась и “мятежная территория” – Чечня. М.Бакунин: “Из того, что какая либо страна была объединена с какой-либо другой страной в течение нескольких столетий хотя бы и добровольно, не следует, что она должна и впредь терпеть это объединение, если она того не желает”19. Все это поставило “на повестку дня” вопрос о сохранении России как единого и суверенного государства. Уже в 2000-х годах шаги по “укреплению вертикали власти” приостановили этот разрушительный процесс, но проблема возможного “распада России” остается все же актуальной. Анархистский универсализм – отрицание национально-государственных ценностей и приверженность интернациональным, всеобщим ценностям так же нашли преломление в идеологии и деятельности современной либеральной элиты. Анархисты рассматривали свой идеал как глобальный и “общечеловеческий”, для них был характерен общепланетарный масштаб социального конструирования. В пункте своих “конечных целей”, анархистское учение – это своеобразная эсхатология объединительной универсализации для всего человечества в рамках собственного идеологического проекта. К моменту разрушения Советского Союза планетарный универсализм анархистов “воспроизвелся” в виде новой глобальной утопии – либерального “конца истории” (Ф.Фукояма). Приверженность этой утопии российской политической элиты проявилась в стремлениях к унификации всей общественной жизни страны по “мировым стандартам”: политико-правовым, экономическим и культурным. Эти “стандарты” достаточно поверхностно воспроизводили западные либерально-рыночные реалии и скорее напоминали банальное эпигонство и подражательность. Признание “абсолюта”, универсальности, неоспоримости, общечеловечности либеральных ценностей российской политической и экономической элитой совпало с удивительным равнодушием к судьбе собственного “нецивилизованного” народа, со страстным желанием ощущать себя не “гражданами этой страны”, а “гражданами мира”, причем с претензией на интеграцию в “правящий класс” Нового Мирового Порядка, в структуру глобальной олигархии. На фоне откровенного гедонизма и роскоши отечественной элиты Россия все дальше перемещается на периферию мирового развития, выполняя лишь бесперспективную для своего будущего роль поставщика природных ресурсов. Нашел отражение в идеологии современного российского либерализма и своеобразный экономикоцентризм анархистов. Из всех идеологических направлений, анархизм был наиболее “экономически детерминированным”. “Отмена” государственно-политических факторов для полноценного становления нового общества предполагала абсолютизацию факторов экономических. Они выступали первичными, базовыми элементами анархических преобразований – на основе коренного изменения структуры собственности и производства, без всякого вмешательства “сверху”, предполагалось самостоятельное функционирование саморегулирующихся социально-экономических единиц как основы анархического общежития. В отличие от классического русского либерализма XIX – начала XX вв., для которого не был характерен “экономикоцентризм”, современные российские либералы скорее являются продолжателями анархистской традиции. В либеральных реформах современной России был предельно заострен именно экономический – рыночный фактор. На основе революционного изменения собственности в стране (приватизации) и с помощью сугубо экономических, рыночных механизмов предполагалось быстрое “подтягивание” других, “отсталых” сфер российской общественной и культурной жизни до необходимых западных образцов. Парадокс заключается в том, что подобный “экономикоцентризм” либеральных реформ напрямую обусловил кризисные и разрушительные процессы в самой экономической сфере российского общества, привел к серьезному экономическому отставанию страны в современном мире. Вместо декларируемой либеральной элитой приверженностью “постиндустиальным ценностям”, в реальности восторжествовали противоположные – доиндустриальные тенденции: произошло разрушение высокотехнологических производств, наукоемких отраслей народного хозяйства (сконцентрированных, в основном в ВПК), началось свертывание космических и ядерных программ, прекратилось финансирование фундаментальных научных исследований и т.д. И в экономике, и в политике, и в культуре практика современной либеральной элиты явилась ярким примером радикального, анархистского подхода к общественным преобразованиям. После шока либеральных реформ в начале XXI в. российское государство оказалось в ситуации “стабильной неопределенности” и устойчивого отставания от своих мировых конкурентов (стран Запада, Юго-восточной Азии и т.д.), а российское общество – в состоянии напряженных ожиданий будущего. Как и сто лет назад, современная Россия стоит перед сакраментальным вопросом: в каком направлении развиваться, как осуществить успешную модернизацию? Однако, в отличие от ситуации столетней давности, сегодня предельно заострен вопрос об историческом выживании страны. А это требует от всего российского общества, и в первую очередь – от российской власти предельной концентрации и мобилизации, напряжения всего комплекса ресурсов – организационных, экономических, интеллектуальных – для выработки и осуществления стратегического модернизационного прорыва. В этой связи, несколько настораживают заявления представителей современной политической элиты о том, что “Россия окончательно сделала свой выбор”. Что под этим подразумевается? Каков этот выбор? Может быть под этим “выбором” иметься в виду продолжение посткоммунистического радикал-либерального (то есть анархистского) курса реформ, оказавшегося столь разрушительным для страны? А если нет, то каковы основные параметры этого “выбора”? Ответ на этот вопрос, как правило, носит весьма общий характер, скорее похожий на пожелание или политико-риторическую отговорку: “Россия должна стать демократическим государством с развитой рыночной экономикой”. Но эти общие понятия ничего не объясняют. Те или иные элементы демократии и рынка мы можем наблюдать и в Англии, и в Нигерии, и в Сингапуре и т.д. Но каков системный, концептуально очерченный, научно обоснованный и идеологически подкрепленный путь именно России в будущее? Есть ли у нашей элиты, у страны в целом четкий и ясный проект модернизации – который в условиях современной жестокой международной конкуренции и означает, как минимум, национальное выживание? Показательно, в связи с этим, что наши прямые и традиционные конкуренты – страны Запада (а со времен Н.Я.Данилевского ничего принципиально не изменилось) устами представителей своих элит, или политически ангажированных западных общественных организаций почти беспрерывно, на протяжении всего периода наших “либеральных реформ” выражали и выражают “озабоченность” положением дел в России. Чем же “озабочены” наши западные партнеры? Может быть, эта “озабоченность” касается действительно серьезных, кричащих проблем современного российского общества: возросшей смертности населения, падения уровня жизни, распространения наркомании, упада нравственных ценностей и т.д.? Отнюдь. Постоянная “озабоченность” высказывается по поводу развития именно “демократии” и “рынка” в России (и это не смотря на непрерывные заверения многих представителей российских властных структур в их “строительстве”). Заметим, что акцент западной критики переносится с уровня реальности, на уровень, по сути, абстракций. А политическая реализация идейных абстракций в России всегда оборачивалась анархистскими тенденциями, чему ярким примером и служит либеральная практика радикальных реформ в нашей истории и современности.
Примечания 1 “Российский
анархолиберализ” – понятие введенное С.С. Дзарасовым. (Дзарасов С.С. Российский
путь: Либерализм или социал-демократизм. М., 1994. С. 111).
|
|
|