Россия переживает непростой период своего развития. Необходимо не только решить вполне ощутимые социально-экономические и геополитические проблемы, но и определиться с прошлым, вписать его в настоящее и все это соотнести с пониманием будущего России.

Очевидно, что речь идет о национальных ценностях и национальных ориентирах, которые в совокупности можно описать через категорию "национальная идея".

Сегодня вопрос как она формируется, и кто может ее сформулировать остается открытым.

Попробуем обратить к прошлому - к истокам национального сознания.

Татаро-монгольское нашествие XIII в. завершает один цикл развития территорий русских земель или в целом Восточной Европы. Оно одновременно открывает новый, задающий иные тенденции в развитии, которые однозначно не свидетельствовали, что дело идет об интеграции и образовании единой русской общности.

Другое дело, что последующие интеграционные тенденции диктовали определенную трактовку прошлого, когда при его воспроизведении акценты делаются на том, что объединяет или может способствовать объединению.

Это и нашло соответствующее отражение в литературных памятниках, которые являлись как самостоятельными произведениями, так и результатом переработки старых летописей или частичного их включения в оригинальные тексты. И для нас важно не выяснение точности воспроизводства первичного текста летописи переписчиком или автором новой летописи, а их отношение к прошлому и преемственность исторических восприятий в национальном сознании.

Безусловно, что объединение русских княжеств диктовалось геополитической необходимостью.

Исторические культурные связи русских земель, зафиксированные в этнической памяти, создавали для этого лишь определенные благоприятные предпосылки, которые еще должны были реализоваться. В то же время само объединение являло собой трудный и противоречивый процесс, который был связан с межкняжескими войнами и изменением уклада местной жизни, сменой идентичности населения. Последнее страдало от княжеских войн не меньше, чем от татарских баскаков.

Например, московские князья воспринимались не как объединители-освободители, а напротив. В повести о походе татарского хана Эдигея на Москву (1408 г.), включенной в летописный свод Киприана, выражено резко отрицательное отношение к московским князьям.

Летописец осуждает их за то, что они "приведоша половецъ", то есть татар на Русь¹.

С другой стороны, ряд русских земель не стремился к объединению, видя более благоприятную перспективу своего развития в сохранении своей независимости и даже союза с соседней Литвой.

Реально в период господства татарской Орды и княжеских междоусобиц в качестве объединяющего центра выступала и могла выступать только Русская Православная Церковь.

Это осуществлялось через ее идеологическую и политическую деятельность. Причем, по-прежнему находясь в связи с Византией и Константинопольской патриархией, русская церковь в определенной степени выступала как проводник политики внешней силы, по-своему заинтересованной в объединении русских земель.

Несмотря на подчинение татарской Орде и чинимые ею препятствия связям русских земель с Византией, эти связи сохранялись. Русские элиты, особенно церковные, признавали морально-религиозный и политический авторитет Византии и Вселенской церкви, видя в этом свою опору. С другой стороны, Византия, оказавшись в сходной ситуации из-за нарастающей агрессии турок-османов, сама стремилась поддерживать и развивать свои отношения с русскими княжествами и русской церковью. Вселенский патриарх посылает в русские земли болгарского иеромонаха Киприана с целью "примирения русских князей между собой и митрополитом"², ибо были опасения, что в противном случае произойдет крушение православия на Руси, а она сама перейдет под власть римско-католической церкви и татар. В этот период шла ожесточенная борьба между Москвой и Тверью. Миссия Киприана в конечном итоге привела к какому-то замирению враждующих княжеств. Она способствовала образованию антитатарского союза русских княжеств, включая и те, которые входили в состав Литвы.

По инициативе Киприана в Москве был составлен летописный свод ("Троицкая летопись", 1408 г.), который считается первым общерусским, то есть выражающим не интересы и их понимание тем или иным княжеством, а излагающий и комментирующий историческую и современную действительность с точки зрения необходимости и возможности объединения русских земель. В свод вошли летописи многих русских земель, в том числе и уже упомянутая московская "Летописец великий русский". Примечательно, что в летописи Киприана освещается история Литвы, что в этот момент было весьма актуальным, так как в это время часть русских княжеств входила в состав литовского государства.

Таким образом, интегрируя в общий свод местные исторические концепции, Киприан, объясняя геополитическую ситуацию, стремится создать образную, умозрительную систему коммуникаций, предваряющую возможное объединение. Иначе говоря, в сознание русских князей закладывается идея-модель восстановления, как трактует летопись, естественного единства русских земель. При этом необходимо учитывать, что, прежде всего, подразумевалась их христианская идентичность.

Возрождая традиции киевского летописания, Свод Киприана носит одновременно назидательный, поучительный характер. То есть, речь идет не об описании исторических и современных событий, а скорее о том, чтобы на основе конкретных примеров выстроить идеологию объединения и предложить ее как политическую программу московским и тверским князьям. Надо сказать, что на объединительные центры одновременно претендовали Тверь и Москва. Поэтому в Своде Киприана нет такой выраженной промосковской позиции, несмотря на то, что его основная миротворческая деятельность проходила именно в Москве.

Идеи единения более выразительно звучат в новой редакции летописного свода, написанного в Москве в 1418 г. при митрополите Фотии.

В этот свод, как обычно, были помещены тексты предшествующих летописей. Но при их переписи исключались места, относящиеся к выпадам по отношению к деятельности московских князей, сглаживались и существующие противоречия между русскими княжествами в целом. Таким образом, составители свода делали все, чтобы подчеркнуть неизбежность объединительных тенденций. В этом смысле Свод 1418 г. имел исключительно важное значение в формировании национального сознания, ибо лег в основу всех последующих летописных сводов XV-XVI вв.

Объединительные мотивы проникали и в народное творчество. Ибо летописи использовались священнослужителями в проповедях. Да и сама политическая ситуация стимулировала такие настроения у населения княжеств. Исследователи фиксируют, что в XV-XVI вв. появляются новые варианты более ранних былин, что является свидетельством определенной трансформации общественного сознания.

Это четко прослеживается по тем изменениям, которые претерпела одна из популярнейших былин - об Алеше (Александре) Поповиче. В древней редакции былины, сохранившейся в одной из летописей, Алеша Попович является слугой суздальского князя Константина (XIII в.), в интересах которого совершает свои замечательные подвиги. В позднейших записях былины Алеша выступает уже как дружинник киевских князей - Владимира Мономаха или даже Владимира I Святославича. Теперь Алеша Попович сражается с вековыми врагами Руси - степными кочевниками.

Подобной редакции текстов были подвергнуты и другие былины.

Подстраиваясь под политическую ситуацию и стремясь быть актуальными, рассказчики былин перемещают своих героев из феодальных центров в Киев - символ единства и независимости русских земель. Соответственно былинные богатыри превращались из защитников интересов отдельных князей в защитников всей Руси.

Так создался цикл былин, объединяющий русских богатырей вокруг Киева. Хотя былины этого цикла сохранились в позднейших записях, но отсутствие в составе цикла былин новгородского происхождения (о Василии Буслаеве, Садко и др.) говорит о том, что складывание киевского цикла произошло до вхождения независимого Новгорода в состав Московского княжества.

Важно отметить, что появление идеализированного образа Киева в московских и других летописях, с одной стороны, свидетельствует о том, что пока среди русских княжеств еще не было однозначного лидера и на его роль претендовали несколько. А с другой, - что в общественном сознании появляется свой общий признанный всеми русскими землями положительный символ.

Былиноскладывание наряду с развитием письменного литературного творчества свидетельствует о развитии массового сознания, отраженного в историческом эпосе.

Как пишет известный русский историк А.Н.Веселовский, "в формах прошлого он выразил народное настроение настоящего"³.

То есть - именно динамику национального сознания. Возникнув на основе местной исторической реальности и отношения к ней, народный героический эпос постепенно выходит за рамки местной традиции и "поднимается до обобщающих представлений об исторических судьбах родины"⁴.

В XV в. Москва стала все более претендовать на объединительный центр и на то, чтобы возглавить борьбу против внешнего врага. Соответственно, публицистика и общественная мысль Москвы были проникнуты объединительными идеями. В то же время нельзя утверждать, что политика Москвы находит полную поддержку в других княжествах. Или что они однозначно соглашались на ее лидирующую роль. Не говоря уже о том, что князья использовали любую войну для расширения своих владений, привлечения на свои земли населения как основного источника пополнения казны. Несмотря на то, что национальная традиция обязывает признавать приоритет Москвы в объединительном процессе и освободительной борьбе, историческая реальность была весьма противоречивой и не свидетельствовала однозначно в пользу сложившегося мифа, оформившегося уже в период окончательного объединения русских земель под началом Москвы и образования российского централизованного государства-империи.

В памятниках литературы, связанных с местными феодальными центрами, отражались традиции идеологии феодальной раздробленности.

Например, в посланиях Кирилла Белозерского, рассматривавшего удельного князя Можайского как властелина, богом поставленного, и называвшего его "господином, князем великим", титулом, приравнивающим власть удельного князя к власти великокняжеской.

В Тверской, Новгородской и Псковской летописях присутствовали по-прежнему выпады против московских князей и претензии на самостоятельность и даже лидерство.

В 1455 г. в Твери создается летописный свод, представляющий собой краткое изложение событий всемирной и общерусской истории до конца XIII в., а с конца XIII в. - изложение истории преимущественно Тверского княжества.

Композиция и содержание свода показывают, что его составители стремились представить историю Тверского княжества как продолжение истории всемирной и общерусской.

Здесь же в Твери в середине XV в. инок Фома пишет "Слово похвальное" тверскому великому князю Борису Александровичу, в котором, излагая историю Флорентийского собора, роль защитника православия, отвергнувшего унию православной и католической церквей, приписывает тверскому князю, называя его достойным царского венца. В "Слове похвальном", таким образом, тверской князь в качестве главы православного мира противопоставлялся великому князю московскому.

Идейное движение в Твери XV в. во многом аналогично идеологической деятельности Москвы. Тверь усиленно возрождала общерусские исторические традиции Киева.

Тверские книжники в течение всего XV в. неоднократно обращаются к литературным произведениям эпохи Киевской Руси.

Соответственно переписывая и переделывая их на свой лад, чтобы усилить свою местную традицию с помощью авторитета Киева и его князей. Тверская литература заимствует патриотический пафос "Слова о законе и благодати" митрополита Илариона, широту исторической мысли "Повести временных лет". Активно используется культ первых общерусских святых Бориса и Глеба.

Одновременно тверская литература использует и московские литературные произведения конца XIV - начала XV вв. и опирается на достижения московской исторической литературы. Все это осуществляется с целью показать Тверь защитницей общерусских интересов.

А тверской князь пытается быть представителем всей Русской земли в Западной Европе.

Эта идеология ярко отразилась в замечательном похвальном "Слове" инока Фомы тверскому князю Борису Александровичу, где говорится о том, что даже послы Великой Орды идут в Тверь, минуя Москву.

В "Слове" поднималась и тема Византии, когда приходят вести о падении Константинополя. Это трактуется как кара за моральное падение и предательство истинной христианской веры - православия - на "нечестивом латинском соборе".

В связи с этим делается вывод, что лишь на Руси сохранилось православие, а наследие Византии может принадлежать только тверскому князю Борису Александровичу. Именно он "второй Константин" и благоверный православный царь.

В актуализации византийской темы Тверь опередила Москву, которая или отталкивалась от отрицательного образа Орды, или опиралась на киевскую традицию. В то время как тверская элита заявила о своих претензиях на наследство империи (царства), князь Тверской сравнивается с Августом и Константином Великим. То, что великий князь Борис Александрович в "Слове" инока Фомы именуется царствующим государем, было новаторством в русской политической мысли. И это в значительной степени определяется сложившейся международной обстановкой.

Стремление к противопоставлению Москве проявлялось и в идеологии независимости Великого Новгорода.

В этом отражается особое геополитическое положение Новгородской республики и ее внешние ориентации на Запад, которые и определяли ее отношение к внутрирусским коммуникациям. Интересы Республики и ее отдаленность от Орды определяли и ее политическое сознание. Особенно это было выражено в деятельности новгородского архиепископа Евфимия II (1429-1458 гг.), являвшегося крупным церковным и политическим деятелем своего времени.

Евфимий II стремился к укреплению независимости Новгорода средствами не только политическими, но и идеологическими. При нем в Новгороде развивается кипучая литературная деятельность. Характерной чертой ее было возрождение новгородской старины, культ которой сознательно насаждался Евфимием: обращение к сюжетам, повествующим о героических эпизодах новгородской истории, должно было поддерживать патриотические чувства новгородцев и вселять в них твердость в годы напряженных отношений с Москвой. Особое внимание Евфимий уделял летописанию.

В 1432 г. при его дворе создается обширный летописный свод - Софийский временник, который должен был дать в противовес московской исторической концепции новгородскую, поставив в центр русской истории историю Великого Новгорода. Однако Новгородский летописный свод не мог конкурировать с Московским: в то время как Московская летопись была общерусской, Софийский временник оставался по преимуществу летописью новгородской. Поэтому в 30-е годы в Новгороде предпринимается составление нового летописного свода. Составители его, стремясь придать своему труду общерусский характер, широко использовали свод Фотия.

Соперничество политических элит Москвы, Твери и Новгорода на почве объединительных тенденций свидетельствует о том, что существовали одновременно параллельные тождественные идеологические и политические тенденции. Конкуренция элит при неопределенности политической ситуации на землях Руси играла объективно позитивную роль, как в объединительных процессах, так и в борьбе с внешним врагом. Другое дело, что формирование национального сознания находилось под влиянием не только целенаправленных идеологических и политических действий княжеских и боярских элит. Переселение части населения из южнорусских земель на север, частое изменение границ княжеств и внешние угрозы со стороны Орды, Польши и Литвы стимулируют собственную логику восприятия мира общественным сознанием. Альтернативы определялись не только соперничеством Москвы, Твери и Новгорода, но также непростыми отношениями как между церковью и князьями, так и внутри самой Русской Православной Церкви⁵.

Соперничающие между собой русские князья стремились заручиться поддержкой русской церкви. В свою очередь церковная элита, тесно связанная с княжеской, все же стремилась проводить свою политику.

В период феодальных распрей русская православная метрополия, поднимаясь над междоусобицей, олицетворяла собой целостность христианского мира русских земель. Но часть этих земель, как уже отмечалось, находилась в составе Польши и Литвы. Причем, часть русских князей уходила со своим землями или без них под начало Литвы в результате внутренних распрей. И это при том, что Польша, а затем объединившаяся с ней Литва находились под опекой Римско-католической церкви, которая на основе Флорентийской унии (1439 г.) претендовала на управление и православными епископатами. Литва, соперничая с Московским княжеством, в конечном итоге способствовала образованию на православных землях польско-литовского государства особой метрополии Киевской и всея Руси. Так началось разделение единой русской метрополии. Надо сказать, что и иерархи московской метрополии не особо отличались единством, но церковь обладала преимуществом - у нее была монополия на идеологию.

Русская Православная Церковь после полного краха Византийской империи (XV в.) претендовала уже на полную самостоятельность.

В публицистическом произведении участника русского посольства во Флоренцию (где была заключена уния двух церквей) инока Симеона проводится мысль, что в результате измены византийского императора православию теперь главенство в православном мире закономерно переходит к Великому князю Московскому.

А в другом литературном памятнике - "Повести о взятии Царьграда" уже присутствует намек о будущем освобождении Константинополя русским народом и о переходе к Руси исторического величия Византии⁶.

В XVI в. возрастает мощь московского государства. Восточные патриархи Александрийский и Антиохийский и даже Вселенский Константинопольский постоянно обращались за помощью к русскому царю.

В начале 1509 г. в Московское княжество прибыли монахи с посланием от всех афонских монастырей, в котором были призывы победить "иноплеменные языки", а именно - мусульман. Приезжали и посланцы из Сербии⁷.

В конце XVI в. Москва практически силой добивается от Вселенского Константинопольского престола права для русской церкви статуса самостоятельной собственной патриархии. Существует мнение, что оформившаяся в этот период доктрина "Третьего Рима" и борьба Русской Православной Церкви за собственный статус патриархии имели лишь сугубо внутриконфессиональное значение⁸.

В действительности, часто приезжавшие на Русь после падения Константинополя посланники вселенских патриархов, обращавшиеся к Москве за материальной поддержкой, наряду с конфессиональным ставили вопрос и об освободительной миссии. Суть его в общих чертах заключалась в том, что с гибелью императорской власти в Византии единственным защитником православия и греков остается Московский Великий князь, к которому и должны были перейти все права и обязанности императора Второго Рима.

Следует признать, что именно в богословской среде вызревает на рубеже XV и XVI вв. теория движущегося Рима. Она вытекала из византийской доктрины о Вечном Риме как источнике истинного христианства. Первый Рим, потеряв чистоту христианской веры, пал. Второй Рим, заключив с ним союз, а тем самым, опорочив христианство, обрек себя на гибель под ударами турок. Поэтому происходит перемещение Рима на Русь как страну истинного, православного христианства. После возвышения Москвы вселенская роль Вечного Рима переходит к ней. При этом богословы идут дальше.

Известно, что Максим Грек настойчиво внушал московским политическим и церковных элитам идею освобождения Византии, тем самым, поднимая узкокняжеское политическое сознание до миссионерских масштабов и формируя определенную систему ценностей.

Церковные идеологи начинают свою ирредентистскую деятельность объединения русских земель вокруг великой идеи с возвеличивания Василия III, называя его главой всех ромеев и высшим христианским царем. В то же время московские князья пока были удовлетворены тем, что добились освобождения от Орды и смогли подчинить себе ряд соседних княжеств. Они - еще не остывшие от собственных междоусобиц и занятые борьбой с Польшей и Литвой - не готовы были принять предлагаемую им идею византийского наследства как конкретную внешнеполитическую доктрину. Но это не означало, что идея византийского наследства не оказывала своего мировоззренческого влияния на русские политические элиты.

Представляется, что указанная доктрина выходит за рамки церковного вопроса. Утверждение патриаршества в Москве имело важное внешнеполитическое значение, ибо приближало и московское государство к статусу Византийской мировой империи, то есть абсолютно легитимной, как Римская империя или европейские монархи, поставленных Римской церковью.

С этого исторического момента утверждения патриархии в Москве легитимность русского князя и царя освящалась не вселенским церковным иерархом, а русским патриархом. Кроме того, это нарушило планы Польши утвердить собственного патриарха в Киеве. Следует учитывать, что в этот период церковные и политические отношения тесно переплетались, оказывая влияние друг на друга. Причем речь шла не только об интересах двух институтов и элитных групп, но и об особенностях средневекового общественного сознания.

Окончательное оформление самостоятельного института Русской Православной Церкви (РПЦ) явилось завершением определенного этапа в развитии российской государственности и института национальной идеи. Через создание собственной национальной церкви прошло большинство европейских народов. Создание национальной церкви - это не только борьба за власть и международное соперничество, но и определенный уровень общественного самосознания - национального сознания. Консолидация интересов общества происходит, хотя и в результате определенного баланса групп интересов, но их осознание в формате "национальные интересы" возможно только вокруг национальной идеи, ясно определяющей цели и задачи развития нации и ее самодостаточность, но не исключительность.

В XIV-XVI вв. русское утверждало себя в споре с Константинопольским престолом, претендующим на вселенский характер и на высшую иерархию на Востоке. Это стало традицией, которая сохраняется и по сей день. Причем и сегодня, как и в советский период, государство защищает один из бастионов российского самосознания.

Интересно, что соперничество двух православных церквей нашло свое продолжение после распада СССР, когда Константинопольский Патриарх согласился принять под свое начало созданную официальным Таллинном в оппозицию Московскому патриархату новую Эстонскую Апостольско-Православную Церковь. Этот неканонический акт даже привел к прекращению на какое-то время церковных отношений двух мировых патриархатов.

Нельзя отрицать и того факта, что попытка Папы Римского прибыть в Россию не находит положительной реакции со стороны официальной Москвы из-за существующих противоречий этой церкви с Русской Православной Церковью. Понятна нам и поддержка Москвы воссоединительных устремлений РПЦ с другими русскими православными церквями.

Установление патриаршества в Москве в конце XVI в. еще более вдохновило религиозных философов и политических публицистов. Они стали развивать идею "перемещения" Византии и "святой земли" на территорию Руси, одновременно проводя мысль о том, что Россия стала теперь главным сосредоточением вселенского православия.

Продолжалось и материальное "перемещение" Византии на российскую почву.

Известный религиозный и политический деятель патриарх Никон не только начал процесс возвращения русской православной церкви к ее "чистым" истокам - переписывал религиозные тексты, сверяя их с греческими оригиналами, но на самом деле приводил к общему знаменателю различные местные интерпретации национальной идеи. Он буквально начал строить под Москвой новый Иерусалим, повторяя в деталях известный Храм над "гробом господним" на Святой земле Иерусалима⁹.

Именно тогда в Москве отказались от мифа о цезарском (то есть, от римских цезарей - Авт.) происхождении Рюрика. Была разработана новая мифическая версия о родословной линии русских князей непосредственно уже от библейских героев. В результате национальная самоидентификация включает в себя нечто большее, чем просто соперничество с Империей. Теперь речь идет о попытках претензий России на самые истоки человеческой цивилизации.

Москва, в которую приезжали и занимались культурной деятельностью представители православного мира из других государств, где они подвергались преследованию и притеснению, все более ощущала себя центром мира и носителем великой миссии. С другой стороны, растущее могущество российского государства и Русской Православной Церкви рождало у эмигрантов определенные надежды на их помощь своим порабощенным народам.

Но если греки продолжали призывать к освобождению своих земель от османского ига, то представители народов славянской группы развивали идею объединения "всех славян" под патронажем России. Тем более, что вхождение части украинских земель в состав России как бы подсказывало пути этого объединения.

За развитие русской культуры как части общеславянской выступал известный публицист XVII в. Юрий Крижанич, хорват по национальности и выходец из Австро-Венгерской империи. Он активно культивировал в политических кругах Москвы идею объединения всех славян против латино-немецкой экспансии, что для западных славян было весьма актуально перед лицом активности Австрии и ряда германских государств.

Естественным центром и ведущей силой объединения Ю.Крижанич считал Россию. Причем общее этническое начало он ставил выше религиозного различия, существовавшего между некоторыми славянскими народами. Это противоречие он предполагал разрешить через церковную унию, что как раз и вызвало репрессии по отношению к этому хорвату со стороны российских правителей, для которых это было неприемлемо.

Объединительные панславистские идеи являлись продолжением или составной частью идеи объединения всех русских православных земель под началом Москвы. Другое дело, что непосредственно общественное самосознание было тесно переплетено с религиозным мировоззрением и не обладало той самодостаточностью, чтобы преодолеть подданническую зависимость своей национальной самоидентификации от власти. Это предстоит сделать будущим поколениям.

В заключение следует отметить, что на современном этапе развития России, когда остро стоит проблема консолидации нации и адекватная мировым процессам национальная идея не сформулирована, вновь именно Русская Православная Церковь пытается предложить обществу те духовные гуманистические ценности и знаковые ориентиры, вокруг которых и с помощью которых российское общество консолидировалось.

Речь идет не о претензиях нашей русской Церкви на ее прежний дореволюционный абсолютный статус, а о том, что государство и/или политические элиты, поглощенные внутриполитическими и геополитическими проблемами, пока не способны предложить России именно национальную идею как смысл обыденной жизни, а не очередное "светлое будущее".