Статьи
Обозреватель - Observer
МАКРОСОЦИАЛЬНЫЕ
ИДЕНТИЧНОСТИ В РОССИИ XXI ВЕКА:
КОНФЛИКТНОСТЬ И ВЕКТОРЫ РАЗВИТИЯ

 


В.Авксентьев,
доктор философских наук, профессор,
М.Попов,
кандидат философских наук
(Ставропольский государственный университет)

          В полиэтничных обществах начала XXI в. угроза дестабилизации политических институтов и эскалации конфликтов связана во многом с кризисом макросоциальных идентичностей, энтропийными последствиями глобализации и регионализации для этнонациональных и гражданских культур, кризисом идеологии и практики национальных государств, “парадигмальными” конфликтами и войнами. 
          Современные радикальные вызовы “антизападных” идентичностей, реактивная мобилизация азиатско-мусульманского самосознания и конструктивное переосмысление либеральной идентичности в стремлении западных обществ к разрешению имманентного идентификационного кризиса воздвигают новые культурные и цивилизационные границы, формируя мозаичные и парадоксальные макросоциальные идентичности в глобализирующемся мире.
          По словам этнофилософа В.С.Малахова, “для (пост)современных индивидов принадлежность к… сообществу – субнациональному или наднациональному – может быть важнее их принадлежности нации-государству”1.
          Впериоды структурных перемен в социокультурной сфере происходят амбивалентные процессы кризиса, конфликта, стигматизации, мобилизации и возрождения макросоциальных идентичностей, определяющие векторы развития последних в новом веке. Способность к сохранению придает макросоциальной идентичности репродуктивный характер, однако кризисное, конфликтное самосознание может служить основанием ряда социокультурных трансформаций, ведущих к элиминации исходной макросоциальной идентичности.
          Макросоциальная идентичность – это функционирующая динамическая единица, и ее различные типы взаимозависимы и конфликтны: цивилизационная, религиозная (конфессиональная), гражданская, социально-классовая, государственная, национальная, региональная, политическая, расовая, этническая, надэтническая (метаэтническая), наднациональная идентичности интерактивны и коррелятивны в современном социуме. Макросоциальная идентичность представляет элемент субъективной реальности и как субъективная реальность идентичность находится в диалектической взаимосвязи с обществом, формируется социальными процессами; в этом случае макросоциальная идентичность является важным элементом осознания социальной реальности.
          В зависимости от того, какой идентичностью (или идентичностями, то есть множественной идентичностью) обладают человек или общность, можно с той или иной степенью достоверности прогнозировать его социальное поведение, принимаемые и отвергаемые социокультурные нормы, принципы и стереотипы, неизбежно вступающие в конфликт, ибо актуальная макросоциальная идентичность – это осознание своей тождественности, принадлежности к автономной макросоциальной группе, признание социально значимых в данной конкретной социальной системе автостереотипов и ценностей и, одновременно, инверсионное неприятие и конфликтогенность “инаковости”.
Иерархия идентификационных ценностей не является константной, она перестраивается в пространственно-временном континууме в зависимости от актуальной макросоциальной идентичности так же, как и реализуемые культурно-поведенческие модели. В этом аспекте актуальная макросоциальная идентичность является главным механизмом как структурирующим социально значимое поведение и антропосоциетальные качества человека, как нормативные в обществе, так и разрушающее их; механизмом, тесно связанным с социальными связями и отношениями. При этом конфликтная макросоциальная идентичность – это институционализированная и символическая манифестация предмета конфликта.
          В этом аспекте адекватное выявление механизмов инициации конфликта и вовлечения в него всё новых и новых участников – путь к прогнозированию и раннему предупреждению конфликтов, предотвращению их эскалации. Иногда в традиционную конфликтологическую диаду “конфликт интересов – конфликт ценностей” вводятся новые элементы, так сказать, “снизу” и “сверху”.
          Таким дополнением “снизу” обычно выступают потребности как мотивы участия в конфликтах даже более фундаментальные, более “антропологичные”, чем интересы (концепция Дж.Бёртона). С другой стороны, как “надстройка” над конфликтом ценностей, как нечто ещё более всеобъемлющее, чем ценности, в 90-е годы в научный оборот, в основном в западной конфликтологической литературе, вошло понятие “конфликт идентичностей”. В концепции Бёртона эти два основания конфликта – потребности и идентичности – оказались объединёнными в одно: Бёртон рассматривает идентичность в качестве базовой потребности человека2.
          Конфликт идентичностей не всегда укладывается в простые познавательные схемы. Как справедливо отмечает Дж.Ротман, “одним из атрибутов конфликта идентичностей является его “неуловимость”. Другими словами, такой конфликт глубоко субъективен; соперники, оказавшиеся в конфликте идентичностей, иногда сами с большим трудом могут объяснить природу своего соперничества. Когда конфликтующие стороны описывают свои спорные проблемы в категориях истории, событий или значимости, внешнему наблюдателю может показаться, что он слышит совершенно различные рассказы. И так оно и есть на самом деле. Субъективный опыт соперников формируется специфической культурной, реальностью и историческим контекстом.
          То, что одной стороне представляется как борьба за свободу, другой – как терроризм”3.
          Активное включение категории “идентичность” со второй половины 90-х годов в теоретический арсенал всего спектра обществоведческих наук, а не только социальной психологии, позволяет расширить представление о мотивах человеческой деятельности. Однако категория “идентичность” ещё не обрела в отечественной конфликтологии того места, которое определяется её эвристической ценностью. Вместе с тем, именно эта категория, став категорией конфликтологии как одной из наиболее молодых и динамично развивающихся отраслей мирового и отечественного обществознания, может дополнить и конкретизировать конфликтологическое понимание российских трансформаций по нескольким направлениям: 

  • в изучении конфликтогенности становящейся российской идентичности при сохранении советской и постсоветской идентичностей;
  • в анализе конфликтогенного характера взаимодействия общероссийской, региональной и этнополитической идентичностей как типов макросоциальной идентичности в контексте глобализации и регионализации;
  • в исследовании конфликта общероссийской и этнонациональной идентичностей;
  • в определении роли  тнополитической идентичности в реализации концепции “этнической правосубъектности”.
  • Конфликтогенность новой российской макросоциальной идентичности определяется, прежде всего, незавершённостью процесса её формирования, её неустойчивостью, а также непоследовательностью действий российской власти по формированию российской идентичности, ибо последняя, прежде всего, – политический проект. Необходимо отметить, что современная российская идентичность – это не постсоветская, переходная идентичность, во многом негативная по определению, построенная на отрицании “советскости”. Постсоветская идентичность сформировалась в первой половине 90-х годов, она по своей природе могла быть только конфликтной идентичностью и отражать период отхода от одной идентичности (“советскости”) к другой, российской. Личности с такой переходной идентичностью не могут чувствовать себя тождественными друг другу, конфликты идентичностей в такой обстановке неизбежны.
          Постсоветский период российской истории закончился, оставив нам в наследство несформировавшуюся идентичность, которая соответствовала бы новому этапу развития страны. Это одна из значимых неудач реформирования российского общества 90-х годов и один из признаков того, что интеллигенция либо утратила, либо в значительной степени неспособна выполнять свои специфические для страны функции.
          Социокультурная идентичность современного российского общества так и осталась постсоветской, и те явные тенденции формирования новой российской идентичности, очевидные в середине – второй половине 90-х годов, которые, как тогда представлялось, приведут к становлению современной российской идентичности, оказались незавершёнными. Даже сам термин “россияне”, который является вполне адекватным вербальным оформлением новой идентичности, стал употребляться реже.
          Конфликтогенность макросоциальных общероссийской, региональной и этнополитической идентичностей в контексте культуры глобализации – один из драматических сюжетов современной российской истории. Интеллектуальной и политической элитой предлагается России два варианта развития – вхождение в мировую цивилизацию на, как стало очевидным к середине 2000-х годов, на вторых, если не на третьих ролях, или “цивилизационное одиночество”, ориентация на особую “российскую цивилизацию”, в которую, по всей видимости, войдёт ещё несколько сопредельных социокультурных пространств и в котором Россия будет сохранять лидирующие позиции. 
          Одновременно существуют другие векторы формирования макросоциальной идентичности – региональная идентичность, значимость которой повысилась после создания в 2000 г. федеральных округов, и этнополитическая идентичность, представляющая собой серьёзную альтернативу общероссийской и региональной идентичности.
Множественный характер макросоциальной идентичности человека – явление естественное и достаточно исследованное. Для нас важным является то, что перечисленные виды идентичностей являются конкурирующими, и если этнополитические идентичности в современной России – свершившийся факт, то общероссийская и региональные идентичности – это пока что ещё не реализованные проекты, не позволяющие современному россиянину осознать своё место в меняющемся мире.
          Особую проблему приобретает формирование региональных идентичностей. Этот тип макросоциальной идентичности не является краеугольным в социокультурной ориентации человека, между тем он неоднократно в постсоветский период выступал объектом манипуляции со стороны “этнических антрепренёров”.
          Ещё один конфликтогенный аспект множественной макросоциальной идентичности – взаимодействие с идеологией глобализма, которая, на фоне преимущественно негативного отношения к нему как со стороны научно-педагогической общественности, так и массового в целом, неумолимо прокладывает дорогу в структуру идентичности современного жителя России. Этот процесс имеет и выраженные внутриполитические аспекты – нарастание противоречия между несколькими успешно модернизирующимися регионами России, прежде всего Москвой и Санкт-Петербургом, и “остальной Россией”, углубление противоречия “центр – периферия”, нарастающее восприятие несправедливости такого социально-политического “фрейма”.
          Конфликт общероссийской и этнонациональной идентичности, становление мощных этнополитических идентичностей и реализация концепции “этнической правосубъектности” в советский и постсоветский периоды привели к необходимости согласования двух пластов социально-политической идентичности человека – общегосударственной, надэтнической и национально-этнической, причём последняя функционирует в современном российском обществе не в социокультурном контексте, а в политико-правовом.
          Этнополитические идентичности – свершившийся факт в нашей стране и не только в ней, причём в структуре социально-политических ориентаций современного россиянина – это один из важнейших компонентов. Для преодоления гипертрофированности этнополитических идентичностей в современной России (что, действительно, является актуальной задачей) на фоне отсутствия общезначимого социального проекта реанимируется идея “российской нации”, которая, видимо, по мнению авторов, и будет стимулировать становление новой современной этатистской, гражданской идентичности, в чём действительно так нуждается наше общество.
          Макросоциальная гражданская идентичность представляет собой антропосоциетальную структуру самосознания, констатирующую осознание социокультурного отличия и внутреннего консолидирующего единства социальных ценностей и норм, государственно-политических символов и стереотипов поведения, диалектику общегражданских и национально-этнических отношений, определяющих место цивилизации, общности и человека в пространственно-временном континууме мировой культуры. “В любом из отношений, – пишет классик социальной антропологии А.Р.Рэдклифф-Браун, – из которых образуется социальная структура, присутствует ожидание, что некое лицо будет придерживаться определенных правил и образцов поведения”4.
          Макросоциальная гражданская идентичность выражается в высоком уровне симметрии между объективной и субъективной реальностью. Социологи-концептуалисты П.Бергер и Т.Лукман, исследуя социопсихологический аспект феномена идентичности, оперируют понятиями “успешной социализации” и “неуспешной социализации”. “Неуспешную социализацию” необходимо понимать в терминах асимметрии субъективной и объективной реальностей, однако, “абсолютно успешная социализация антропологически невозможна”. Высокого уровня социализация может достигать в традиционных обществах с минимальным распределением знаний и простым разделением труда: в этих условиях “социализация производит социально предопределенные и в высокой степени профилированные идентичности”5.
          Посттрадиционный либерально-западный социум, конституируя полиэтничный диалог культур, нивелирует самость в пользу “экуменической” философии вселенского мультикультурализма в атмосфере манифестного конфликта ценностей и мобилизации монокультурных идентичностей с антизападной ориентацией. Радикальные гиперидентичности, прежде всего, исламистские, являются “социально предопределенными”, интолерантными к “инаковости” и тоталитарными по своему содержанию.
          Человек, обладающий конформистской идентичностью, структурированной механизмами тотального управления социальным поведением, является индивидом с жестко заданной социально значимой интеракцией, унифицированным и подчиненным индивидом, не дифференцирующим глубинные личностные структуры. Процесс личностной идентификации всецело замещается в самосознании члена таких обществ идеологически значимыми статусными позициями “человека с истинной идентичностью” и унифицированными ролями и, в конечном итоге, растворяется в “суперпрофилированных” этнических, религиозных и этнополитических идентичностях.
         Религиозный ренессанс постсоветского периода породил ряд новых явлений в России, в частности, в северокавказском регионе: появление религиозного фундаментализма и экстремизма, участие религиозных деятелей в политических и электоральных процессах, использование конфессионального фактора в целях политической мобилизации, наконец, широкое использование исламской риторики чеченскими сепаратистами, что привело к восприятию чеченского кризиса в массовом сознании в категориях межконфессионального конфликта.
          Роль политизированной религиозности в северокавказском регионе усилилась к концу 90-х и в начале 2000-х годов, на фоне снижения роли политизированной этничности.
          Серьёзную проблему для стабильности современного российского общества представляют внутриконфессиональные противоречия, существующие как в православии, так и в исламе. Религиозный фактор может стать одним из важнейших инструментов этнополитической мобилизации на Юге России, что требует своевременного учёта новых вызовов.
          Сегодня в России обращение к религии становится скорее актом макросоциальной идентификации, чем результатом духовных исканий современного россиянина.
          В таком случае конфессиональный фактор, не выступая в качестве потенциального источника конфликтов сам по себе, может сыграть заметную роль в формировании базы конфликтов идентичностей.
          Интерес российских граждан к религии обусловлен как мировыми тенденциями – повышением значимости конфессиональных идентичностей на фоне относительного снижения роли этнических идентичностей6, так и собственно российскими особенностями – массовым распространением аномалий субъектности.
          В условиях непреодолённого кризиса российского социума возникает потребность в реальной или символической компенсации его последствий, нередко принимающей крайние формы – в виде религиозного фанатизма, нетерпимости и агрессии по отношению к неверующим и представителям других конфессий. И хотя вероятность конфликтов, которые с достаточной корректностью можно идентифицировать как религиозные (межконфессиональные), невелика7, эскалация напряжённости в поликонфессиональных регионах вполне возможна, причём по различным направлениям: как внутри одной религии, между ее деноминациями или группами, так и между разными религиями или между религиозным и секулярным миром. Фундаментализм стремится установить и поддерживать основные, не подлежащие обсуждению критерии истинной религиозной идентичности.
          Серьёзную проблему для становления современной российской идентичности представляют новые религиозные движения, выхолащивающие внутреннюю структуру христианства и ислама и разрушающие механизмы традиционной для российского социокультурного пространства механизмы групповой и индивидуальной самоидентификации.
          Таким образом, переходное состояние современного российского общества вызвало кризис макросоциальных идентичностей, проявляющийся в многочисленных конфликтах, не имеющих очевидного характера конфликта интересов. Кризис макросоциальной идентичности, вызванный распадом СССР и постепенным институциональным (но не социокультурно-семиотическим) угасанием советской идентичности, стимулировал поиск новых устойчивых межпоколенных аффилиаций и заметное повышение социального статуса тех, кто может выступить источником новых идентичностей.
          В постсоветском социуме такими источниками новой идентичности выступили этнические и конфессиональные общности. В России в условиях полиэтничности и поликонфессиональности произошло соединение этих двух типов макросоциальных идентичностей, а также их наложение на сохранившиеся постимперские идентичности, связывавшие православие и его этнических носителей – русских, а также созданные ими как досоветские, так советские и постсоветские социальные институты с имперской и квазиимперской властью, с более высоким социально-политическим статусом.
          Вектор социально-политических предпочтений российских граждан свидетельствует о социокультурной реставрации характерных для советской эпохи имперских макросоциальных идентификаций и эклектичном синтезе паллиативной российской идентичности и “высоко профилированной” советскости как незавершенного проекта: в постсоветский период происходит латентная кристаллизация значимых элементов советской идентичности, которые способствуют ее актуализации в будущем.
          Политизированная реставрационная ностальгия в новом веке – идеологический инструмент и социальный поиск в советском прошлом стабильности, которой нет в настоящем; это утопия, обращенная не в будущее, а в прошлое.
          Новая российская идентичность может успешно сформироваться только на позитивной основе, в рамках позитивно окрашенной социальной картины мира.
          Для этого необходим воспринятый большинством общества и обращённый в будущее социальный проект новой России, которого нет и контуры которого современная российская политическая элита лишь начала формировать. Предложенные в 2005 г. программы улучшения положения дел в социальной сфере и обозначенные “национальными проектами”, безусловно, важные сами по себе, могут претендовать не более, чем на статус программы создания социального государства и вряд ли способны обеспечить становление позитивных автостереотипов россиян. Обозначение этих программ национальными проектами существенно девальвирует саму идею национального проекта, столь необходимую для формирования современной российской идентичности. Фактически мы имеем дело с “понижающей идентификацией”8 результатом которой будет укрепление негативной идентичности – конфликтной, наполненной различными комплексами и фобиями. 
          Подлинно национальные проекты должны, прежде всего, определить место России в глобализирующемся мире через 10–15 лет и сформировать ориентиры целого поколения. Представляется, что новая российская идентичность должна:
  • во-первых, отражать геополитические реалии современного мира и фиксировать желаемое место России в геополитическом устройстве мира через 15–20 лет;
  • во-вторых, иметь чёткие цивилизационные ориентиры;
  • в-третьих, быть обращённой в будущее, а не прошлое; 
  • в-четвёртых, иметь светский характер;
  • в-пятых, быть основанной на нескольких прорывных проектах, в которых Россия теоретически может стать мировым лидером.
          Лишь в 2006 г. появились явные признаки готовности политической элиты к выработки таких идентификационных проектов.
          Специфика отечественной культуры заключается в том, что общество нуждается в макросоциальных и макрополитических проектах, которыми насыщена наша история. Мы не единственные в этом роде, но в то же время далеко не все национальные культуры предполагают такие построения. Российская – предполагает.

Примечания

          1 Малахов В.С. Национализм как политическая идеология: Учебное пособие. М.: КДУ, 2005. С. 308.
          2 Burton J. Conflict Resolution: Its Language and Processes. Lanham, Md, & London, 1996.
          3 Rothman J. Resolving Identity-Based Conflicts. San Francisco, 1997. P. 35.
          4 Рэдклифф-Браун А.Р. Метод в социальной антропологии / Пер. с англ. М.: “Канон-пресс-Ц”, “Кучково поле”, 2001. С. 271.
          5 Психология самосознания. Самара: Издательский дом “Бахрах-М”, 2003. С. 567–568.
          6 Россия и мир в 2020 году. М.: Изд-во “Европа”, 2005. С. 9.
          7 Авксентьев В.А., Бабкин И.О., Хоц А.Ю., Шнюков В.В. Исследование конфликтного и деструктивного потенциала религиозной сферы Ставропольского края: постановка проблемы и предварительные результаты исследовательского проекта // Вестник отдела социально-политических проблем Кавказа Южного научного центра РАН. 2005. № 1. С. 37–51.
          8 Гудков Л. Негативная идентичность. М., 2004. С. 285.
 

 
[ СОДЕРЖАНИЕ ]     [ СЛЕДУЮЩАЯ СТАТЬЯ ]