Чуть больше десяти лет назад начался процесс демократизации в странах, ныне именуемых постсоветскими. Тогда они представляли собой единое целое, были частями единой политической системы, хотя и различались по своим социально-экономическим характеристикам. Они практически одновременно начали строительство своих независимых политических институтов, но прошли очень разные пути преобразований.

       Сравнивая процессы трансформации частей прежде единой страны, можно выявить факторы, определяющие становление демократических институтов в современном мире. Анализ партийного строительства особенно важен, поскольку сегодня именно характер партий и партийных систем является центральным пунктом при идентификации типа режима сложившегося в той или иной стране.

       Среди этих факторов можно выделить общие (действовавшие везде) и специфические (присущие каждой стране в отдельности). Рассмотрим общие факторы.

       Среди самых общих следует назвать саму идею о необходимости и обязательности партийного строительства.

       Эта идея базировалась на опыте западных демократий и практически никем не подвергалась сомнению. Вообще стремление воспроизвести привлекательный западный образец было чуть ли не важнейшим стимулом демократических реформ. И не только на постсоветском пространстве. Эта идея безраздельно господствовала на территории всего посткоммунистического мира. В период последней "волны демократизации" внедрение западных образцов политических институтов (выборов, парламентов, конституций, политических партий) происходило повсеместно как в политическую практику вновь возникающих государств, так и в парадигматику формирующихся национальных школ политической науки. Эта идея доминировала и в России. В деятельности наших политических практиков очевидным образом проявлялся конфликт между их пониманием собственной выгоды и целесообразности и представлением о том, "как должно быть", основанным на опыте развитых демократий Запада. В свою очередь исследователи "прикладывали" западные модели к реальностям "новых демократий", чтобы определить уровень их зрелости и приближенности к авторитетным образцам. Несоответствия интерпретировались (и нередко продолжают интерпретироваться) как издержки переходного периода, обусловленные незавершенностью процесса.

       Кочевание образцов политических институтов и властных отношений присуще, по всей видимости, едва ли не всем временам. Нынешний процесс "глобальной демократизации" актуализировал фундаментальную проблему соотношения политической формы и ее содержания.

       Что именно вырывается из контекста и переносится на новую почву и почему? Дистанция между восприятием образца субъектами переноса и его реальным воплощением может быть весьма значительной.

       Какие факторы определяют трансформацию переносимой модели? Что-то отторгается объективно ("почвой") вопреки воле реформаторов, что-то отвергается осознано, самими же реформаторами, что-то меняется в процессе рецепции.

       Насколько соответствует ожиданиям результат политической "трансплантации"? Все эти и другие, связанные с ними вопросы, не то чтобы требуют скорых ответов, но, по крайней мере, несомненно, внимания со стороны политической теории.

       Разрушение советской политической системы осуществлялось во имя единого идеала. Причем это не был идеал, выраженный только в демократических принципах. Это был идеал, имевший конкретные политические формы. Среди обязательных атрибутов этого идеала были (и продолжают оставаться) политические партии.

       Демократия мыслилась (и продолжает мыслиться) только как многопартийная. Именно с политическими партиями ассоциируются фундаментальные функции, определяющие само существование либеральных демократий: структурирование электората, интеграция и мобилизация граждан, агрегирование различных интересов, рекрутирование лидеров на публичные должности и формулирование государственной политики. Вообще современное демократическое правление - это партийное правление и именно в качестве такового оно признается легитимным. То есть именно партии выступают в нем основным инструментом институциональной легитимации.

       В то же время вопрос о роли партий в политической системе невозможно отделить от вопроса об их собственной легитимности. Лидеры, которых партии рекрутируют, программы, которые они формулируют и правительства, которые они контролируют, могут считаться легитимными только при условии, что сами партии легитимны. До сих пор легитимность политических партий на Западе базировалась на их массовости. Партии отражали общественную волю и обеспечивали решающую связь между гражданами и государством. Они делали это как массовые организации, поскольку именно в качестве массовых организаций они принадлежали обществу, из которого они происходили.

       Как пишет Питер Майер, прежде всего ХХ в. был веком массовых партий.

       Важнейшими показателями массовости (а следовательно, и легитимности) партий были их численность и стабильная приверженность значительных сегментов общества (так называемых grassroots), влияние членов партий и крупных групп интересов на формирование партийной политики, а также материальная независимость, базировавшаяся на добровольной активности граждан и преобладании среди источников их финансирования членских взносов и институциональных пожертвований.

       Таков был образец для подражания.

       Первое, что бросается в глаза, когда мы рассматриваем результаты работы по внедрению этого образца: партии в "новых демократиях" мало похожи на свои транзитологические прототипы как организации.

       Они не являются массовыми. В большинстве случаев их численность ограничивается количеством, необходимым по закону для регистрации. Да и это число (например, в России) нередко является бумажной мистификацией.

       Нет никаких признаков нарастания их численности с течением времени.

       Эти организации похожи на головастиков, большая часть тела которых расположена в столице. Вместо культивирования энтузиазма массы членов и активистов они используют услуги оплаченного наемного персонала и консалтинговых фирм.

       С точки зрения идеологии, ситуация не лучше. Партийные лидеры именуют себя в соответствии с чужим идеологическим спектром, а исследователи пытаются расположить их на право-левой шкале, следуя западным образцам. Однако безуспешно, на мой взгляд, поскольку несоответствие совершенно очевидно. Некие идеологические лозунги, хотя и написаны на партийных знаменах, не опираются ни на какие общественные расколы и не подкрепляются соответствующей политикой. Однако все новые партии продолжают провозглашать идеологическую ориентацию. И это тоже обусловлено подражанием. Желание воспроизвести западный образец провоцирует появление партий, для которых нет предпосылок на нашей политической почве.

       К примеру, поскольку в уважаемых старых демократиях действуют мощные социал-демократические партии, эта модель стала весьма популярной среди теоретиков и постсоветских политиков. В результате мы то и дело видим социал-демократические (или, скажем, с тем же успехом, консервативные) партии, созданные небольшими группками партийных строителей, которые довольно быстро исчезают, либо влачат жалкое существование, собирая 1-2% голосов.

       Похоже, что современные условия не стимулируют возникновение серьезных идеологических и социальных расколов и их отражение в партийных системах. Да и на Западе мощные социальные и идеологические разделения теряют свое значение. Хотя остается традиция и историческая память.

       Все знают, кто есть эти старые актеры на политической сцене: кто левые, а кто правые. И пусть они уже не такие левые и не такие правые. И разница между ними уже совсем не так очевидна. Но традиция подсказывает избирателю: кто есть кто. В результате значительное число граждан продолжает руководствоваться старыми идеологическими этикетками партий.

       Понятно, что обаяние лидеров при этом не играет решающей роли, а эффективность политической рекламы ограничена.

       В "новых демократиях" нет такой исторической памяти. Граждане руководствуются имиджами лидеров, которые поставляет им политическая реклама, главным образом, через СМИ.

       В действительности существует не так уж много идеологий. Гораздо больше лидеров, которые хотели бы возглавлять свою собственную политическую партию. Поэтому партии продолжают множиться.

       В России, как правило, идеологическая характеристика - это всего лишь самоназвание, иногда - намерение, и гораздо чаще - инструмент избирательной технологии.

       Легкость, с которой активисты переходят из партии в партию, а также заключение самых невероятных политических альянсов свидетельствуют о том, что речь идет всего лишь об имитации. Отсюда в немалой степени и нестабильность и фрагментированность партийных систем "новых демократий". Институциональные условия, о которых много пишут, видимо не являются здесь определяющими. Да и проблема не в том, чтобы сделать правительство ответственным перед парламентом, а в том, чтобы их обоих сделать ответственными перед гражданами.

       Связи партий с гражданами очень слабы во всех постсоветских странах. Твердое убеждение в том, что партии обслуживают свои собственные интересы вместо интересов граждан, является столь широко распространенным, что кажется похожим на правду. Именно разочарование в эффективности новых демократических институтов способствует укреплению популярности преемников коммунистических партий во многих постсоветских странах. После прихода к власти новые партии нередко выступали главным образом как индивидуальные или групповые лоббисты, продвигавшие определенные частные интересы в законодательных или исполнительных органах власти.

       Это вполне естественно, если иметь в виду, что партии не зависят от общества. Финансово они в лучшем случае зависят от государства, в остальных случаях - от частного бизнеса, чаще от обоих, но с доминированием второго. С помощью спонсоров и через СМИ партии манипулируют массовым сознанием во время выборов, чтобы получить легитимацию через демократические процедуры. Но, в конце концов, они - лишь инструменты в борьбе между различными частями элиты, главным образом экономической. Импульсы из других слоев населения практически отсутствуют. Они глубоко вторичны. Не удивительно, что явка на выборы не высока, уровень доверия к партиям очень низок, а флуктуация подаваемых голосов достаточно велика практически везде.

       Отсутствие прочной социальной базы, мощных независимых организованных интересов, а также какой-либо гражданской политической активности и общественного контроля над партиями за пределами выборов, делают пропасть между управляющими и управляемыми особенно заметной. А стремление скрыть эти дефекты политических институтов с помощью интенсивного использования рыночных избирательных технологий, продуцирует более радикальную версию "электорально-профессиональной" модели политической партии, известной на Западе (А. Панебьянко). Эта версия больше всего подходит под описание партии бизнес-фирмы, появление которой уже диагностировано исследователями западноевропейских политик. Однако, это явно не тот результат, который планировался при начале партийного строительства.

       А вот те характеристики политических партий, появления которых ожидали (и все еще дожидаются) многие политики и политологи, относятся либо к безвозвратно ушедшему прошлому западных стран, либо являются теоретической нормой никогда не существовавшей на практике.

       Не случайно, последние изыскания транзитологов сильно напоминают изощрения советского обществоведения, пытавшегося объяснить затягивавшееся пришествие коммунизма необходимостью новых и новых этапов на пути к нему: сначала "построение основ", потом "полностью и окончательно", затем "развитого"...

       Если бы советская система не была демонтирована, видимо, были бы теоретически обоснованы и еще какие-нибудь этапы "большого пути" к светлой цели.

       В концепциях транзитологов место коммунизма занимает либеральная демократия, но общий принцип, похоже, примерно, тот же. Достижение (рано или поздно) некоего нормативного образца не подвергается сомнению. Правда, в данном случае образец, вроде бы, не столь утопичен и даже имеет конкретное историческое воплощение. Однако, будучи вырван из контекста Современности (а значит и процесса глобальных взаимодействий и трансформаций), он определенно приобретает черты мифологемы.

       Новые политические партии в постсоветских странах совсем не похожи на партии массовой интеграции. Они гораздо больше похожи на вновь возникающие партии, чем на упоминавшиеся авторитетные образцы. В их развитии можно наблюдать самые современные тенденции, которые беспокоят западных политологов, причем в более резкой форме.

       Роль лидеров является определяющей.

       Как правило, партии организуются вокруг лидеров и выглядят как персональные клиентелы. Конфликты между лидерами или неудачные повороты карьеры партийного патрона могут спровоцировать раскол или исчезновение всей организации.

       Партии больше заинтересованы иметь известных политиков среди своих членов, чем политики в поддержке партий. Это справедливо отчасти даже для коммунистов. Партия может быть полезна во время выборов, но от нее часто пытаются избавиться после прихода к власти.

       Фактически, видные политики не нуждаются в партиях. Напротив, партии нуждаются в них. Партии соревнуются между собой за то чтобы сделать того или иного известного лидера "лицом" своей организации.

       Активно используются так называемые "новые политические технологии" (политический маркетинг) и услуги фирм, занимающихся политическим консультированием.

       Эти фирмы, скрывающиеся за спиной партий и политиков, организуют весь электоральный процесс: собирают подписи, проводят маркетинговые исследования политического рынка, определяют стратегию и тактику кампании, а также управляют ее проведением, производят рекламу и т.д.

       Единственное, что остается гражданам - голосовать. В отличие от традиционных способов партийной активности, когда политики стремились убедить граждан в преимуществах своего политического проекта, новые партии разрабатывают электоральные предложения (визуальные имиджи) в соответствии с результатами маркетинговых исследований, основываясь на текущих требованиях рынка. Таким образом, отношения между партиями и гражданами поменяли свое направление. Электоральная тактика абсолютно доминирует над программами, превращая представительное правление в правление репрезентаций.

       О способах финансирования уже упоминалось выше.

       Все эти тенденции сильно беспокоят ученых и политиков на Западе. Предлагаются новые концептуальные модели: электорально-профессиональной партии, партии картеля, партии бизнес фирмы. Они базируются на изменениях в партийной организации, в системе связей общества и государства, в способах финансирования, ведения избирательной кампании и т.д. Молодые партии в пост советских странах не становятся похожими на старые мощные западные организации и еще меньше на их исторические прототипы. Если к ним присмотреться, они гораздо больше похожи на вновь возникающие партии Запада, которые формируются на наших глазах.

       Похоже, что процесс имеет глобальный характер.

       Ведь современный мир, в котором происходит демократизация постсоветских стран совсем не тот, в котором возникали западные демократии. Это постиндустриальный, глобализирующийся мир, в котором такие факторы как новые способы коммуникации действуют повсюду, легко пересекая границы и глубоко воздействуя на внутриполитические процессы независимо от исторических традиций и уровня экономического развития той или иной страны.

       Поэтому, возможно неожиданно для западных коллег, в пост советских странах можно увидеть некоторые явления, не только сходные с самыми современными тенденциями развития "старых демократий", но даже более радикальные их версии. Радикальные совсем не значит более благоприятные для функционирования демократии как политического режима. Просто в новых демократиях отсутствуют, либо очень слабы ограничения (структуры, традиции, отношения), унаследованные странами Запада от прошлого, которые отчасти нейтрализуют последствия современных факторов. В то время как институты, имеющие длинную историю, и возникшие в совершенно иных условиях, претерпевают медленную эволюцию, адаптируясь к новым обстоятельствам, их вновь возникшие копии гораздо более восприимчивы к новым веяниям и, прежде всего, негативным.

       Оказалось, что третья волна демократизации - это нечто более сложное, чем простое количественное и территориальное расширение демократии. Образование глобального сообщества не есть механическое распространение западного влияния. Мы имеем дело с процессом глобального изменения, обладающим единством и универсальностью. Сегодня в транзите находятся не только вчерашние диктатуры, но и вчерашние демократии. Результаты этих трансформаций пока трудно точно описать. Однако, они вряд ли идентичны старой доброй системе массовой представительной демократии.

       На наших глазах именно в ходе развертывания очередной "волны демократизации" происходит вытеснение либерально-демократической парадигмы политического процесса. Этот парадокс проявился в частности в безуспешных попытках посткоммунистических стран воспроизвести классические образцы политических институтов либеральных демократий Запада. Полученные в результате этих усилий политические режимы сильно отличаются друг от друга.

       Их вполне можно и, видимо, нужно ранжировать по уровню "либеральности" (чем с успехом занимается "Дом свободы"). Но даже самые "свободные" из них вряд ли можно признать вполне "демократическими", если иметь в виду тот образец, которому они пытались подражать, начиная свои преобразования.

       Образец этот базировался на традиционных представлениях о демократии, как системе власти большинства населения, осуществляемой через институты представительства - партии, выборы, парламенты. И именно они в процессе рецепции подверглись самым серьезным испытаниям. Дело в том, что эти институты, сыгравшие ключевую роль в становлении массовых представительных демократий Запада, в современных условиях претерпевают наиболее заметную трансформацию, и безуспешность попыток "новых демократий" выстроить свои версии по устаревшим моделям европейского ХХ в., стала уже очевидна.

       Политики и политологи по инерции все еще заявляют о том, что в будущем электорат станет активнее и "гражданственнее", а партии укоренятся в обществе, обретут идейное своеобразие, стабильную организационную структуру и будут агрегировать и представлять в парламенте интересы широких социальных слоев.

       На практике же все участники "последней волны демократизации" двигались в направлении от более или менее усердного подражания традиционным демократическим образцам к вольной или невольной их имитации. Большая или меньшая либеральность различных режимов, сложившихся в результате этих преобразований, не отменяет этого общего факта.

       Это отличает их от диктатур, которые проходили демократизацию после второй мировой войны или открывали "третью волну". Обнаружилось, что желанный образец остался в невозвратном прошлом. Хотя нынешнее состояние самих западных демократий несет на себе изрядную печать этого прошлого, оно также характеризуется чертами, которые требуют осмысления и новых теоретических подходов.

       Не так давно известный политолог Ф.Шмиттер писал о почти тотальном отсутствии экспериментирования с новыми институтами в неодемократиях, об их ориентации на воспроизводство того, что обычно считается "демократической нормой", а, по сути, является "абсолютно рутинной практикой западных демократий", уже дискредитированной и находящейся в упадке.

       По его мнению, это творческое бесплодие и стремление к имитации Западных образцов, в лучшем случае, может привести к появлению бледных отражений западных институтов.

       В действительности заявленное стремление к подражанию может означать лишь имитацию западных образцов, которая в тоже время сопровождается внедрением совершенно новых практик.

       Когда-то правители средневековой Европы стремились воспроизвести опыт Древнеримского государства, казавшийся им успешным. Они пытались перенести на родную почву авторитетные образцы, воспринимая римскую политическую символику и церемонии, выстраивая подобия римских властных институтов и отношений.