Славянофильская традиция проблематики общественной самоорганизации, самоуправления и народного представительства существенно отличалась от подходов “государственников” – представителей крайне правого крыла в русском консерватизме – М.Н.Каткова, К.Н.Леонтьева, К.П.Победоносцева и др. Сторонники “жесткой линии” считали основным элементом монархической внутренней политики сильное государственное начало в регламентации жизни общества и контроля над ним при минимальной социальной гражданской самодеятельности или при отсутствии таковой. Согласно политической линии “государственников”, общество и его составляющие являются изначально не самостоятельными социальными единицами, а элементами государства в целом и государственного управления.
         М.Н.Катков, относясь с некоторым подозрением к любому проявлению общественной активности, тем не менее, много писал о проблемах самоуправления, связывая его эффективность исключительно с монархической формой государства.
         Он считал, что именно самодержавие способно устранить любое властное антинациональное посредничество между царем и народом. Самодержавие исключает борьбу партий, объединяет в себе интересы всех сословий, и, тем самым, предоставляет место широкому самоуправлению¹.
         “Только по недоразумению думают, – отмечал он, – что монархия исключает народную свободу; на самом же деле она обеспечивает ее более чем всякий шаблонный конституционализм”².
         Катков подчеркивал, что именно концентрация государственной власти в руках монарха, а не каких-либо иных властных институтов, есть главная предпосылка свободной социальной жизнедеятельности общества: “Собирая и сосредотачивая власть, государство тем самым создает свободное общество. Власть над властями, Верховная Власть над всякою властью – вот начало свободы”².
         М.Н.Катков указывал, что только при таком соблюдении принципа верховенства монархической власти, гражданская свобода в обществе не превратится во вседозволенность, а получит свое истинное, достойное человека воплощение: “Гражданская свобода требует ограждения, она нуждается для своего обеспечения в живой и твердой, правильно поставленной вла- сти, вне которой свобода изменяет свою природу и превращается в насилие и разврат”³.
         В проекте реформы земского самоуправления М.Н.Катков предложил взять за образец организации земских учреждений принципы деятельности дворянских органов самоуправления, так как считал дворянство наиболее национально-ориентированным сословием, интересы которого гармонировали с интересами государства и самодержавия⁴. В качестве почетных мировых судей Катков видел так же представителей исключительно дворянства, “безвозмездная служба” которых воспринималась им как главное средство противодействия развитию в земстве “дикой и слепой демократии”.
         Единые органы местного самоуправления, по мнению М.Н.Каткова, должны включать представителей всех сословий, а не быть раздробленными по классовому признаку (на крестьянские, купеческие, дворянские и т.д.).
         В этом была специфика катковской идеи “всесословности” – которая трактовалась им не как отмена сословных границ, а как единение всех сословий российского общества “под скипетром самодержавия в нераздельный народ”. М.Н.Катков неоднократно подчеркивал, что местное самоуправление носит не самодостаточный и не безграничный характер, главным критерием его полезности и необходимости является служение отечеству, монархическому государству.
         В соответствии с высшими государственными интересами, рассматривали проблемы самоуправления и монархические партии и группировки начала ХХ в.
         Так, “Русская монархическая партия” высказывалась за свободное развитие местной административной и общественной самодеятельности, но при условии не противоречия ее деятельности общегосударственной политике. Общественному управлению предписывалось “являться доброй и верной помощницей... правительственной власти... в ее трудной задаче”⁵.
         В программе “Русского собрания” декларировалось, что самодержавное государство “открывает достаточный простор” для местного самоуправления, но при этом задачи государственной власти сводятся к тому, чтобы общественное самоуправление не приводило к “ущербу русских народных интересов – религиозных, умственных, хозяйственных, правовых и политических”⁵.
         Представители правого крыла в русском консерватизме отрицали также необходимость специальной системы “народного представительства” при институте монархии, видя в подобных теориях славянофилов и неославянофилов “либеральное зерно”. Например, обстоятельной критике со стороны “государственников” в монархическом лагере подвергалась идея славянофилов о созыве Земского Собора. Представители “жесткой линии” доказывали, что “в современных условиях” созыв Собора будет исключительно в интересах противников самодержавия и может привести к ограничению монархической власти посредством конституции, а возможно и к революции.
         Так, например, К.П.Победоносцев указывал, что “славянофилы, мнящие восстановить и водворить историческую правду учреждений в земле Русской”, присоединяются в этом “к хору либералов, совокупленных с поборниками начал революции”⁶.
         В одном из писем к Александру III Победоносцев обосновывал разумность и необходимость неограниченной монархии, как патерналистского типа власти тем, что у русского народа сохраняется “детское состояние души”, а значит царь призван оберегать “народ-дитя” от “вредных влияний”. Русский народ в своей массе, считал К.П.Победоносцев, предрасположен к монархии, не знает и не приемлет демократии, и не воспринимает значимость Земского Собора: “Простые люди не имеют об этом (Земском Соборе – Авт.) понятия, серьезные люди этому не верят, а пустые фантазеры не иначе поймут это и примут, как в смысле конституции”⁷.
         Волынский архиепископ Антоний (Храповицкий) высказывал опасения, что Земский Собор может превратиться “в некое подобие парламента” с доминированием в нем антинациональной и антимонархической интеллигенции. “Лучше пустить на Собор обитателей тюрьмы, – подчеркивал он свою мысль, – чем представителей современной интеллигенции”⁸.
         М.Н.Катков называл возможность созыва Земского Собора “торжеством крамолы”. “Что могло бы сделать сборище людей деморализованных и смущенных, какую помощь мог бы оказать этот сброд людей правительству?”²  – задавался он вопросом и высказывал предположение, что Земский Собор “ознаменует собой” окончательное потрясение основ самодержавия. В качестве доказательства, Катков приводил в пример требование созыва Земского Собора со стороны С.Г.Нечаева – революционера, ученика и соратника М.А.Бакунина².
         М.Н.Катков считал, что монархия может сохранить свой полноценный самодержавный характер только в случае непосредственного общения царя и народа.
         В этом он видел и залог национального прогрессивного пути развития: “Правительству необходимо сближение с народом, но для этого требуется обратиться к нему непосредственно, а не через представительство, какое бы то ни было, узнавать нужды страны прямо от тех, кто их испытывает... Устроить так, чтобы голос народных потребностей, не фиктивных, а действительных достигал престола без всякой посторонней примеси – вот задача достойная правительства самодержавного Монарха, вот верный шаг на пути истинного прогресса”⁹. Катков считал, что любое представительство при монархии – от Земского Собора до парламента – в современной ему России нарушит органическую связь царя и народа, создаст между ними мощный депутатский слой антимонархических сил: “В каких бы размерах, силе и форме ни замышляли представительство, – писал он, – оно всегда окажется искусственным и поддельным произведением и всегда будет более закрывать народ с его нуждами. Оно будет выражением не народа, а чуждых ему партий”⁹.
         Неожиданно в этом вопросе Катков нашел сторонника в лице Ф.М.Достоевского.
         “Позовите серые зипуны, – высказывал свое мнение великий русский писатель, – и спросите их самих об их нуждах, о том, чего им надо, и они скажут вам правду, и мы все, в первый раз, может быть, услышим настоящую правду. И не нужно никаких великих подъемов и сборов, народ можно опросить по местам, по уездам, по хижинам”¹⁰.
         К.Н.Леонтьев, в свою очередь, анализируя политическую доктрину славянофильства, отмечал в ней противоречия между монархическим принципом власти и децентрализацией форм и принципов управления демократического типа: “В их (славянофилов– Авт.) теории государства есть некий чрезвычайно оригинальный союз земских, в высшей степени демократических республик с государем во главе, государем, положим, самодержавным в принципе, но лишенным почти всяких органов для исполнения его царской воли”¹¹.
         Действительно, славянофилы лишь философски обосновали идеальный тип социально-политической организации русского общества, сочетавший в себе начала свободы и коллективизма, где фигура монарха выполняла скорее роль символа духовной централизации на основе приверженности единым национально-религиозным ценностям. Но со второй половины XIX в. перед партией монархистов возникла необходимость дать более четкую картину, организационную модель системы государственного управления централистского типа, которая всесторонне отражала бы сам принцип самодержавной власти и противостояла любым проектам децентрализации и федерирования административно-политического и территориального устройства России со стороны либералов и радикалов.

         Исторически процессы централизации сыграли основную роль в образовании наций и становлении государственности. Централизм как один из важнейших организационно-политических принципов построения и функционирования государственной власти был присущ как государствам прошлого, так, в той или иной мере, характерен для современных. Но наиболее концентрированное выражение, по сравнению с другими политическими режимами и формами государственного устройства, принцип централизма находит в системе именно монархической государственности, где вся полнота власти легитимируется и сосредотачивается в руках единоличного главы государства в порядке престолонаследия.
         Так, согласно классическому определению Л.А.Тихомирова, “монархией называется государство, в котором носителем Верховной власти является одно лицо¹².
         Тихомиров был убежден, что монархия лучше других политических форм выражает и реализует абсолютный характер государственной власти: в ней общие интересы очень тесно совпадают с частными, а в личности монарха олицетворено само государство. Он указывал даже, что монархии составляют “естественную норму государственной жизни человечества”¹³, считая, что все иные политические системы, характеризующиеся той или иной степенью децентрализации, являются отступлением от государственной идеи, уступкой в пользу деструктивных начал анархии. Отмечая, что монархия по своей природе наиболее соответствует задачам верховной власти в государстве, Л.А.Тихомиров называл такие ее свойства, как: положение вне партий и частных интересов, единство, преемственность и стабильность власти (которая обеспечивается династичностью); четкая определенность ее обязанностей; высокая степень нравственной ответственности; способность к обширным преобразованиям; склонность к “наилучшей организации” системы государственного управления¹².
         При этом Л.А.Тихомиров подчеркивал, что ни одна из отраслей управления не должна быть принципиальна “изъята” от возможности непосредственного вмешательства верховной власти, для которой должна быть обеспечена “полнота осведомления, внимательное, компетентное обсуждение и возможно более безошибочное решение в отношении всех вопросов управления и всех нужд национальной жизни”¹².
         В своем организационном проекте, Л.А.Тихомиров касался необходимости введения особого государственного института – высшего контрольного учреждения, который бы состоял как из представителей всех высших служебных властей – законодательной, судебной, исполнительной, так и общественных представителей. Этот орган, который Тихомиров называл “царской думой”, осуществляя контроль над всеми специализированными властями, должен иметь универсальную компетенцию, независимость и возможность постоянной связи с верховной властью. Именно здесь, в этом высшем контрольном учреждении, имеющем право законодательной инициативы, будут заслушиваться и обсуждаться доклады министров, делаться им запросы, даваться заключения для верховной власти о той или иной степени ответственности должностных лиц.
         Централистский тип государственного управления в системе монархической власти хорошо прослеживается и в достаточно либеральном проекте П.Н.Семенова.
         В нем предусматривалась система координации между органами исполнительной власти (от уездной администрации до губернатора) и общественного управления (земские службы, городское самоуправление) исключительно на низшем, местном уровне, при одновременной подконтрольности вышестоящим инстанциям, вплоть до Сената, подотчетного, в свою очередь, исключительно императору¹⁴. Высказывая опасение, что без такой четкой организационной структуры власти возможно “расхищение Самодержавия учреждениями городского и земского самоуправления”, Семенов подчеркивал, что исторически в России местные органы “не имели в своих руках государственной власти и политического значения в управлении страною” и служили “в политическом отношении только совещательными органами для Верховной власти и Правительства”¹⁴.
         Положение общественного самоуправления и границы его полномочий в системе единой монархической власти, призванной выражать общегосударственный интерес, достаточно определенно охарактеризовал Н.И.Черняев. 
         “Наше самодержавие, – отмечал он, – не может бояться широкого развития местного самоуправления. Оно будет раздвигать и суживать его пределы исключительно в интересах самого дела”¹⁵.
         Но наиболее полную картину соотношения системы местного самоуправления и центральных органов власти самодержавного государства дал, вероятно, М.Н.Катков, уделяя в “Московских ведомостях” и других своих изданиях большое внимание так называемому “земскому вопросу”.
         Земские учреждения, наряду с бюрократическим на местах, определялись им как части государственных органов, со своим объемом полномочий и задач, исключительно в хозяйственной сфере. Земства в России, по мнению Каткова, должны были стать “орудиями тех стремлений, которые в других государствах с величайшим и неудобствами исполняются через центральные государственные учреждения и казенные хозяйства”¹⁶. Давая определение органам местного самоуправления как “государственной службы по выбору” он отмечал, что “земские учреждения установлены законом и обязаны ведать известною долею дел, которые без них лежали бы на чиновничестве”¹⁷, но при этом входить как звенья государственных структур в общую систему власти и управления.
         В то же время, Катков призывал саму центральную власть не терять бдительности и контролировать пределы тех полномочий, которые отведены органам общественного управления, не допускать никакого политиканства с их стороны: “Где государственная власть бездействует, там являются на ее место другие разные власти. В том и должно состоять действие государства, чтобы ограничить жизнь от этих фальшивых властей и способствовать ее свободному и правильному течению”³.
         Такая позиция М.Н.Каткова сформировалась под влиянием наблюдения за деятельностью современных ему земских учреждений. Он видел, что в земствах, созданных в результате реформ Александра II, ключевую роль заняли антимонархические и антитрадиционалистские силы: разночинная интеллигенция, буржуазия и обуржуазившееся дворянство. Политизированные лидеры земств претендовали на все большее участие в государственном управлении, выдвигали ориентированные на европейский опыт законодательные инициативы по перестройке всей структуры власти в России в пользу децентрализации властных полномочий и предоставлении единицам самоуправления права участвовать в принятии политических решений, не всегда согласуемых с позицией центрального правительства. Катков считал главным условием законного функционирования института земства строгую субординацию между центральной властью и общественным самоуправлением. Земства, как и органы городского самоуправление, должны были завершать собой на уровне основания всю властную пирамиду, быть поглощенными государством и подотчетными ему.
         Свою озабоченность состоянием дел в местном самоуправлении пореформенной России, не соответствующем национальным традициям самодержавной государственности, высказывал в письме к Александру III К.П.Победоносцев.
         “Законодательством минувшего двадцатипятилетия до того перепутаны все прежние учреждения и все отношения властей, внесено в них столько начал ложных, не соответственных с внутренней экономикой русского быта и земли нашей, что надобно особливое искусство, дабы разобраться в этой путанице. Узел этот разрубить невозможно, необходимо развязать и притом не вдруг, а постепенно”⁷ – писал он.
         Характерно, что сами русские консерваторы необходимость сильной централизованной власти самодержавного типа напрямую связывали с геополитическими факторами Российской Империи, многообразием ее национального, культурного и религиозного состава, а также с потребностями обороны. 
         “Следует бросить беглый взгляд на карту России, – писал, например, Н.И.Черняев, – чтобы понять неизбежность Самодержавия для целостности империи... Нужна была сильная власть для того, чтобы сплотить эту территорию и это население в один крепкий политический организм”¹⁵.
         С учетом такой географической специфики России, был уверен он, любое ослабление сильной централизованной власти императора в пользу предоставления больших властных полномочий территориям, неизбежно приведет к дезорганизации государственного управления, развалу страны и дальнейшей дезинтеграции областей. 
         “Об этом могут мечтать, – замечал Черняев, – разве только глашатаи всемирной анархии, проповедующие уничтожение государств и государственных перегородок и замену их своего рода казацкими кругами, то есть небольшими общинами, самовластно ведающими свои дела”¹⁵.
         О значении централизованной имперской государственности во главе с русским царем для мирного и стабильного сосуществования всех народов огромной страны, много писал М.Н.Катков: “Все эти разнородные племена, все эти разнохарактерные области, лежащие по окраинам великого русского мира, составляют его живые части и чувствуют свое единство с ним в едином государстве, в единстве верховной власти, – в Царе, в живом всеповершающем... олицетворении этого единства”².
         Л.А.Тихомиров особенно подчеркивал роль русского народа как главного имперообразующего фактора, гегемония которого основывалась не на ограничении прав других народностей, а исходила из особенностей построения своего государства: “Русский народ делается хозяином в империи путем того, что Верховная власть была вручена представителю Русского Народа. Не ставя Царю никаких юридических обязательств, Русская идея ставила ему нравственную обязанность представлять господство Русского Народа”¹⁸. 
         Л.А.Тихомиров был уверен, что сама исторически сложившаяся модель Российской Империи, способствовала консолидации всех проживающих здесь этносов, сохраняющих “под защитой русского народа” свое своеобразие и культурную идентичность, а в то же время “существование племенных особенностей не только не вредит единству государства, а даже служит полезным источником разнообразия национального и государственного творчества”¹⁹. Но “подрыв” русской гегемонии, считал Тихомиров, упразднит саму империю и неизбежно приведет к “резне между народами” страны: “Три четверти этих племен смертельно враждуют между собою. Все главные из них мечтают вовсе не о равноправии, а о господстве”¹⁹. Поэтому всевозможные планы и проекты переустройства Российской Империи на основе федерации и конфедерации народов, различных по культуре, языку, историческим традициям и “историческим претензиям” Л.А.Тихомиров называл “мечтой ребенка, но не действительностью”¹⁸.
         Таким образом, важнейшими организационно-политическими принципами монархизма являлись централизм всей структуры и функционирования государственной власти имперского типа, единая система государственного управления и централизация всего государственного аппарата, прямой или косвенный контроль над общественными, муниципальными, профессиональными органами административно-территориальных единиц.
         Централистские и имперские тенденции социально-политической жизни нашли свое отражение и в экономических программах русских монархистов: цели и задачи хозяйственного развития страны рассматривались в соответствии с высшими государствен- ными интересами.
         Отсюда характерно:
         – преобладание моделей макроэкономического уровня над микроэкономическим,
         – внимание к развитию национального производства и внутреннего рынка, к эффективной налоговой, валютной и таможенной политике, ориентированной на протекционистские меры для отечественных товаропроизводителей, 
         – введение элементов планирования в системе единого народнохозяйственного комплекса и централизованной координации рынка ресурсов и внешней торговли.
         Так, например, Л.А.Тихомиров главной целью экономической имперской политики называл “такую завершенность производственных сил нации, которая бы обеспечивала самостоятельность ее в удовлетворении своих нужд”¹⁹. Идеал этого русского монархиста – независимая от иностранного капитала экономика – автаркия, как система замкнутого самоудовлетворяющегося хозяйства, основанного на развитии внутренних производительных сил, балансе экономических потенциалов различных территорий, разделении труда и государственной регуляции. В соответствии с этим, Л.А.Тихомировым определялись и три важнейших задачи национальной экономики:
         1. Сильное производство; 
         2. Полное равновесие производства;
         3. Правильное распределение продукта²⁰.
         Земледелие и промышленность в такой экономической модели, полагал Тихомиров, гармонично взаимосвязаны и не противостоят друг другу, а “территориальное согласование производств” особым централизованным органом планирования позволит эффективно развивать свой внутренний рынок, который он считал “наивыгоднейшим” и “наиболее обеспеченным от случайностей” мировых экономических кризисов. “Имея основой внутренний рынок, – указывал Тихомиров, – такая промышленность обращается на внешний рынок лишь по мере необходимого... не позволяя себя эксплуатировать”¹⁹.
         Л.А.Тихомиров видел огромные перспективы автономного экономического развития Российской Империи, обладающей богатейшими природными ресурсами и потенциалом территориально-производственных комплексов, а предрасположенность национальных моделей хозяйствования к самоограничению и самоудовлетворению, считал важнейшей предпосылкой независимого и “полнокровного” существования страны, что позволит избежать интеграцию в систему мирового экономического пространства и глобального разделения труда в пользу западных метрополий.
         О значении создания мощного экономического потенциала страны много писал и М.Н.Катков. Усматривая в процессах бурного промышленного развития Европы и Северной Америки угрозу национальной безопасности России, возможность потери ею своей независимости, Катков указывал на необходимость модернизации хозяйственных основ самодержавного имперского государства, внутренней адаптации и утилизации всех достижений технического прогресса для нужд своей страны. Он считал развитие национальной промышленности и ее конкурентоспособности “насущной потребностью” и доказывал, что, только обеспечив свой высокий промышленный уровень, Россия сможет укрепить военную мощь, утвердиться на мировом рынке, сохранить единство и целостность империи и обеспечить гарантии стабильности внутригосударственного самодержавного строя. Он даже высказывал уверенность, что в случае реализации общегосударственной идеи великого промышленного подъема “мало бы осталось места для нигилизма и анархизма, которые овладевают умами от нечего делать”²¹.
         М.Н.Катков призывал ориентироваться на отечественное производство, развитие независимой национальной промышленности “на прочных началах протекционизма”, полагая, что проникновение иностранного капитала в Россию поставит хозяйственные институты страны в зависимость от западных бирж и рынков, а это приведет, в конечном итоге, к потере политической самостоятельности и, как следствие, к свержению монархии и приходу к власти марионеточных режимов управления страной²².
         Обеспокоенность Каткова в этом вопросе имела реальное обоснование. Так, например, с середины 80-х годов XIX в.  до начала первой Мировой войны иностранные капиталы в русской промышленности увеличились с 177 до 1960 млн. руб., то есть более чем в 10 раз. Средняя норма прибыли иностранного капитала составляла 13%, что было почти в три раза больше нормы прибыли, получаемой отечественным капиталом²³.
         В 1909 г. экономист консервативного направления В.И.Гурко отмечал, что, несмотря на преобладание русских в государственных органах, в “общественных и бюрократических учреждениях”, активно идет процесс перераспределения власти за счет мощного фактора иностранного влияния в экономике: “Жизненный нерв страны – вся ее хозяйственная деятельность – захвачен элементами пришлыми, чужеземными, вследствие чего к этим элементам понемногу переходит и фактическое господство в стране”²⁴.
         Таким образом, национальная централизованная модель экономики, предполагающая, в том числе, привлечение передовых промышленных технологий, напрямую связывалась русскими консерваторами с проблемами сохранения Россией своей политической независимости, самоидентичности и незыблемости самодержавного строя в условиях международной промышленной конкуренции конца XIX – начала XX вв. Но при этом экономические факторы являлись вторичными, производными от тех культурно-политических задач, которые стояли перед русской монархической государственностью в исторической перспективе: самосохранение, дальнейшее эволюционное развитие в новых, современных условиях, политическая конкуренция с другими формами и принципами государственного устройства.
         Каким образом и в каких формах предлагалось это эволюционное развитие России? На сегодняшний день это наиболее “темная” сторона анализа русского консерватизма в отечественной науке.
 
 

         ^* Начало серии статей, посвященных русской консервативно-монархической доктрине, см. “Обозреватель–Observer” 2005. №№ 3–5, 7.
         ¹ Московские ведомости. 1881. № 104.
         ² Катков М.Н. О Самодержавии и Конституции. М., 1905. С. 33, 41, 44, 42, 21.
         ³ Катков М.Н. Полное собрание передовых статей “Московских ведомостей” за 1886 г. М., 1897. С. 131, 24.
         ⁴ Гармиза В.В. Подготовка земской реформы 1864 года. М., 1957. С. 101–102. 
         ⁵ Программа политических партий России. Конец XIX – начало XX вв. М., 1995. С. 430, 423. 
         ⁶ Победоносцев К.П. Московский сборник. М., 1901. С. 68.
         ⁷ Письма К.П. Победоносцева к Александру III. М., 1925. С. 335, 105. 
         ⁸ Стенографический отчет Государственной Думы. Созыв 3. Сессия 3, заседание 17 февраля 1910 г.
         ⁹ Цит. по: Казанский П.Е. Власть Всероссийского императора. Одесса, 1913. С. 708.
         ¹⁰ Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Январь 1881 г. Полн. Собр. Соч. Изд. 4. Т. XI. Спб., 1891. С. 500.
         ¹¹ Цит. по: Цымбаев Н.И. Славянофильство. М., 1986. С. 110.
         ¹² Что такое монархия. Опыт монархического катехизиса. М., 1911. С. 1.
         ¹³ Тихомиров Л.А. Единоличная власть как принцип государственного строения. М., 1993. С. 181.
         ¹⁴ Семенов П.Н. Самодержавие как государственный строй. Спб., 1906. С. 54–55; Приложение. С. 13.
         ¹⁵ Черняев Н.И. О Русском Самодержавии. М., 1895. С. 68–69.
         ¹⁶ Московские ведомости. 1867. 14 декабря, № 243.
         ¹⁷ Московские ведомости. 1869. 9 декабря, № 267.
         ¹⁸ Тихомиров Л.А. О недостатках конституции 1906 года. М., 1907. С. 55–56, 65.
         ¹⁹ Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 647, 639, 644.
         ²⁰ Тихомиров Л.А. Вопросы экономической политики. М., 1900. С. 5.
         ²¹ Московские ведомости. 1884. 17 ноября. № 319.
         ²² Московские ведомости. 1884. 5 мая. № 138.
         ²³ Экономика русской цивилизации. М., 1995. С. 24.
         ²⁴ Гурко В.И. Наша государственное и народное хозяйство. Спб. 1909. С. 227.